Артуро Перес-Реверте.

КЛУБ ДЮМА, или тень Ришелье

Кале,

которая вдохновила меня на этот бой

Сверкнула вспышка, и на стену упала тень повешенного. Он висел в самом
центре гостиной, на крюке от люстры, и по мере того как фотограф, кружа по
комнате, делал снимки, тень перескакивала с картин на фарфор в застекленных
витринах, с книжных полок на полураздвинутые портьеры. За огромными окнами
лил дождь.

Молодой судебный следователь с еще не просохшими взъерошенными
волосами, не сняв мокрого плаща, диктовал секретарю протокол осмотра. Тот
печатал, сидя на диване и пристроив портативную машинку на стул. Стук
клавиш крепкими стежками прошивал и монотонный голос следователя, и тихие
комментарии полицейских, сновавших по гостиной.

- ... пижама, сверху - халат. Пояс от халата явился орудием удушения.
Руки трупа связаны спереди галстуком. На левой ноге тапок, правая - босая...

Следователь дотронулся до обутой ноги покойника, и тело, чуть
колыхнувшись, начало медленно поворачиваться на туго натянутом шелковом
шнуре слева направо, а потом в обратную сторону, но уже быстрее, пока не
застыло в прежнем положении, - так магнитная стрелка, немного пометавшись,
опять и опять упрямо указывает на север. Следователь отошел от покойника и
при этом постарался не задеть полицейского в форме, который искал на полу
отпечатки пальцев. Прямо под повешенным валялись осколки разбитой вазы и
лежала книга, открытая на странице с жирными красными пометами. Это был
старый том "Виконта де Бражелона" - дешевое издание в матерчатом переплете.
Заглянув через плечо агента, следователь сумел прочесть отчеркнутый отрывок:

- О, я предан! Известно все, решительно все!

- Все в конце концов делается известным, - заметил Портос, который, в
сущности, ничего не знал.

Следователь велел секретарю занести эту деталь в протокол, а книгу
включить в опись вещественных доказательств, затем направился к высокому
мужчине, который курил у открытого окна.

- Ну и что вы обо всем этом думаете? - спросил он, пристраиваясь рядом.

Высокий был одет в кожаную куртку с полицейским значком на кармане. Он
докурил сигарету, потом через плечо, не оглядываясь, швырнул окурок в окно
и только тогда ответил:

- Когда бутылка содержит нечто белое, легко предположить, что там
молоко. - Фраза звучала несколько загадочно, но по ответной улыбке
следователя можно было судить, что для него тут никакой загадки нет. В
отличие от полицейского, он стоял к окну лицом и смотрел на улицу, где
продолжал лупить дождь. Кто-то открыл дверь в противоположном конце
комнаты, и в лицо следователю вместе с порывом ветра полетели крупные капли.

- Эй, дверь закрывайте! - крикнул он, не глянув назад. Потом обратился
к полицейскому: - Ведь бывает, что преступники маскируют убийства под
самоубийства.

- И наоборот, - спокойно заметил высокий.

- Ну а руки? Зачем понадобилось связывать их галстуком?

- Самоубийцы порой боятся, что в последний миг им не хватит решимости
довести дело до конца... Убийца связал бы ему руки за спиной..

- Но ведь это бессмысленно, - возразил следователь. - Взгляните, какой
тонкий и прочный пояс. После того как несчастный потерял опору, у него не
было шансов на спасение - руки ему не помогли бы.

- Кто знает? Подождем вскрытия.

Следователь еще раз посмотрел на труп. Агент, искавший отпечатки
пальцев, поднялся с пола с книгой в руках.

- Любопытная страница. Высокий пожал плечами.

- Я мало читаю, - сказал он. - Портос - это ведь один из этих... Как
их?.. Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян, - он считал, загибая пальцы левой
руки большим пальцем правой. Потом задумался и добавил: - Забавно... Я
никогда не мог понять, почему книга называется "Три мушкетера", хотя на
самом деле их было четверо.

I "Анжуйское вино"

Читатель должен приготовиться к тому,

что он станет свидетелем самых жестоких сцен.

Э. Сю. "Парижские тайны"

Меня зовут Борис Балкан. Когда-то я перевел "Пармскую обитель". Кроме
того, я пишу статьи и рецензии, которые знает пол-Европы, читаю лекции о
современной литературе на летних университетских курсах и являюсь автором
нескольких книг о популярных романах XIX века. Боюсь, правда, что ничего
особо выдающегося я пока сделать не успел. Ведь нынче настали совсем иные
времена: самоубийства маскируют под убийства, романы пишет врач Роджер
Экройд, и всякий норовит опубликовать сотню-другую страниц с описанием
захватывающих впечатлений, которые он испытал, разглядывая себя в зеркало.

Но не станем отвлекаться.

Я познакомился с Лукасом Корсо, когда он явился ко мне с "Анжуйским
вином" под мышкой. Корсо был своего рода наемным солдатом у
генералов-библиофилов, то есть промышлял охотой за книгами по заказам
клиентов. А что требуется от человека, который занимается таким ремеслом?
Он не должен быть слишком разборчивым в средствах, зато ему нужны хорошо
подвешенный язык, быстрая реакция, терпение и, разумеется, большое, везение
- это в первую очередь. А также отличная память, чтобы вовремя сообразить,
где, в каком пыльном закутке, в какой лавке старьевщика лежит-полеживает
томик, за который некто готов заплатить бешеные деньги. Корсо обслуживал
узкий круг избранных клиентов: пару десятков букинистов из Милана, Парижа,
Лондона, Барселоны и Лозанны - тех, что берут в работу всего полсотни книг,
не более. Их можно назвать аристократами букинистического мира, ибо они
торгуют инкунабулами, антикварными экземплярами и понимают: если книга
переплетена в пергамен, а не в телячью кожу и поля у нее на три сантиметра
шире обычного, это может поднять цену на тысячи долларов. Они - шакалы в
царстве Гутенберга; пираньи, снующие вокруг ярмарок антиквариата; пиявки,
присосавшиеся к аукционам. Они способны продать собственную мать - лишь бы
заполучить экземпляр первого издания; правда, клиентов они принимают в
гостиных с видом на Домский собор или Боденское озеро и сидят при этом на
кожаных диванах. И еще: они никогда не пачкают рук и не пятнают совести. На
то существуют такие типы, как Корсо, которые ничем не брезгуют. Тем они и
полезны.

Корсо сдернул с плеча холщовую сумку и бросил на пол, к ногам, обутым
в нечищеные английские ботинки; потом уставился на портрет Рафаэля
Сабатини{1} - он стоит в рамке у меня на столе рядом с авторучкой, которой
я правлю статьи и типографские гранки. Это мне сразу понравилось, потому
что обычно посетители не балуют портрет вниманием - они принимают Сабатини
за моего, престарелого родственника. Краешком глаза я наблюдал за реакцией
Корсо и заметил, как он ухмыльнулся, усаживаясь в кресло; гримаса
получилась какой-то ребячливой; он стая похож на кролика из мультфильма,
когда тот впервые показывается в конце улицы и сразу завоевывает
безоговорочную любовь зрителей.

Со временем я узнал, что Корсо умеет улыбаться и совсем иначе - как
жестокий, изголодавшийся волк. Вернее сказать, умеет выбирать маску,
соответствующую обстоятельствам. Но, повторяю, это я узнал много позже. А в
тот миг он произвел на меня впечатление человека искреннего, и я рискнул
подвергнуть его, маленькому испытанию.

- "Он родился на свет с обостренным чувством смешного, - процитировал
я, кивнув на портрет, - и врожденным ощущением того, что мир безумен..."{2}.

Я увидел, как он неспешно и уверенно качнул головой, и во мне
проснулась симпатия к нему, чувство, что нас роднит принадлежность к общему
делу, и что чувство, несмотря на все, что случилось в дальнейшем, я
сохранил и до сих пор. Корсо достал откуда-то сигарету без фильтра - такую
же мятую, как его старый плащ и вельветовые брюки. Он вертел сигарету в
пальцах и рассматривал меня сквозь очки в железной оправе, которые, косо
сидели у него на носу, глядел из-под упавшей на лоб пряди уже чуть
седоватых волос. Другую руку он по-прежнему держал в кармане, словно сжимал
там рукоятку пистолета. Замечу, кстати, что карманы его напоминали
бездонные ямы - чего там только не было! Книги, каталоги и документы, а еще
- о чем я тоже узнал позже - там непременно лежала фляжка с джином "Болс".

- "... И в этом заключалось все его достояние", - с ходу закончил он
цитату, потом поудобнее устроился в кресле и снова улыбнулся. - Хотя, если
не кривить душой, мне больше нравится "Капитан Блад".

Я поднял вверх ручку, готовясь прочесть ему суровую отповедь.

- И тут вы не правы. "Скарамуш" для Сабатини - то же, что "Три
мушкетера" для Дюма, - я отвесил почтительный поклон в сторону портрета. -
"Он родился на свет с обостренным чувством смешного... " За всю историю
романов-фельетонов не было начальной фразы, равной этой.

- Что ж, спорить не стану, - согласился Корсо после паузы и тотчас
выложил на стол папку с какой-то рукописью, каждая страница которой
помещалась в отдельном пластиковом конверте. - Знаете, а вы очень кстати
упомянули Дюма.

Он пододвинул папку ко мне, но прежде повернул так, чтобы я мог
ознакомиться с ее содержимым. Все листы были исписаны по-французски и
только с одной стороны; бумага была двух видов: белая, уже пожелтевшая от
времени, и бледно-голубая в мелкую клеточку - тоже очень старая. Каждому
виду бумаги соответствовал свой тип почерка. На голубой писали черными
чернилами. И вот что интересно: теми же чернилами и тем же почерком была
сделана правка на белой бумаге - поверх текста, написанного мелкими,
вытянутыми вверх буквами. Всего в папке лежало пятнадцать страниц, из них