достаточно было поднять бровь, чтобы служащие отел" безошибочно поняли,
чего именно тот хочет. Но теперь настали иные времена, и дорогой его сердцу
мир старых европейских гостиниц помнили лишь немногие посвященные.
ванной комнаты в расшитом халате, а вдова Тайллефер полулежит на постели в
шелковой рубашке. - Но эта деталь меня тоже интересует.
с рестораном; девушка стояла там - куртка под мышкой, руки в карманах
джинсов - и разглядывала витрину с духами и шелковыми косынками. - Что
касается ее...
назад. Девятнадцать лет. Адрес: Лондон, Бейкер-стрит, 221б.
Правда, по-настоящему улыбающимся Корсо видел его лишь однажды: в тот день,
когда пала Берлинская стена. Охотник за книгами глянул на коротко
подстриженные седые волосы, на неподвижную шею, на кисти рук, симметрично
опущенные на стойку. Старая Европа - или то, что от нее осталось. Ему
слишком много лет, чтобы, рискнув всем, возвратиться домой и уже на месте
убедиться, что в воспоминаниях многое почему-то было другим - и колокольня
в Загребе, и светловолосые приветливые крестьянки, от которых пахло:
свежеиспеченным хлебом, и зеленые равнины с реками, и мосты через реки,
мосты, которые он дважды видел взорванными - в юности, когда убегал от
партизан Тито, и по телевизору осенью девяносто первого (они взлетели на
воздух перед самым носом у сербских четников). Именно так он все это себе и
представлял, когда в своей комнате перед выцветшим портретом императора
Франца-Иосифа снимал бордовую куртку с золотыми ключиками на лацканах - так
же торжественно, как снимал бы мундир австро-венгерской армии. Он наверняка
ставил пластинку с "Маршем Радецкого", потом наливал себе стакан красного
вина и мастурбировал, смотря по видео фильмы с Сисси.
Бейкер-стрит, 221б, мысленно повторил он и чуть не расхохотался во всю
глотку. Его бы ни капли не удивило, появись здесь и сейчас посыльный с
приглашением от леди Винтер на чай в замок Иф или во дворец Рюритания к
Ришелье, профессору Мориарти и Руперту из Хентцау{2}. Раз уж в дело
вмешалась литература, и такое запросто могло произойти.
не обращая внимания на девушку, зашел в телефонную кабинку в холле и
побеседовал с баронессой, которая назначила ему встречу на следующий день;
После чего Корсо набрал толедский номер Варо Борхи. Но его телефон не
отвечал.
тюленей, драка в танцевальном зале какой-то гостиницы, две шхуны бок обок
летят на всех парусах куда-то на север, к настоящей свободе, которая
начинается в десяти милях от ближнего берега. А по эту сторону
телевизионного экрана на ночном столике несла караул бутылка "Болеа", и
содержимое ее давно опустилось ниже ватерлинии. Бутылка стояла между
"Девятью вратами" и папкой с рукописью Дюма и напоминала старого пьяницу
гренадера, который готовится к жаркому бою.
джина. На постели с археологической тщательностью были разложены остатки
экземпляра номер Два, спасенные из камина в доме Виктора Фаргаша. Не так уж
и много: переплет, который благодаря коже обгорел меньше, и подпаленные
клочки бумаги с почти нечитаемыми фрагментами текста. Он взял один такой
кусочек, желтый и ломкий: "...si non obig.nem me. ips.s fecere, f .r q.qe
die, tib. do vitam m.m sicut t.m..." Это явно был нижний угол страницы, и
Корсо после недолгих раздумий отыскал соответствующее место в экземпляре
номер Один. Страница 89 - тексты полностью совпадали. Корсо попытался
проделать ту же операцию с каждым из клочков, которые сумел
идентифицировать, - всего таких оказалось шестнадцать. Еще двадцать два
были или слишком малы, или невозвратно испорчены, так что понять, откуда
они, не представлялось возможным. Одиннадцать были остатками полей, и
только на одном из них различалась перекрученная цифра 7 - третья и
единственно читаемая из трех, обозначающих номер страницы. Он определил,
что речь шла о странице 107.
и раздавил. Потом протянул руку, схватил бутылку и сделал большой глоток
прямо из горлышка. Он сидел в одной рубашке - в старой рубашке цвета хаки с
большими карманами и завернутыми рукавами, а еще на нем был галстук, давно
превратившийся в тряпку. На экране человек из Бостона, стоя у штурвала,
обнимал русскую княгиню, оба беззвучно шевелили губами и были счастливы
своей любовью под небом техноколор. Единственным звуком, нарушавшим тишину
в комнате, было дребезжанье оконных стекол - всякий раз, когда внизу, по
дороге, ведущей к Лувру, проезжали машины.
дребедень. Корсо отлично помнил: она радовалась, как восторженная девчонка,
глядя на финальный поцелуй - под пение скрипок, на фоне облаков, со словом
"Конец", наплывающим на лица героев. Иногда они с Корсо ходили в кино, но
чаще Никон сидела перед телевизором, набив рот кусочками сыра, и,
случалось, опускала голову на плечо Корсо, и он чувствовал, что она тихо
плачет, не произнося ни слова и не отрывая глаз от экрана. Это мог быть
Пауль Хенрайд, поющий "Марсельезу" в кафе "У Рика"; Рутгер Хауэр,
склонивший голову, умирающий в последних кадрах "Бегущего по лезвию
бритвы"; Джон Уэйн с Морин О'Хара{3} перед камином или Мастрояни, зашедший
в воду по пояс, чтобы достать женскую шляпку, раскланивающийся налево и
направо, элегантный, невозмутимый, влюбленный, с черными глазами. Никон
плакала, и была счастлива, и гордилась своими слезами. Ведь это значит что
я еще жива, говорила она смеясь, со все еще мокрым лицом. Что я - часть
большого мира, и мне нравится быть частью мира. Кино - это для многих: вещь
коллективная, щедрая, там дети хлопают в ладоши, когда появляется агент
007. Кино делает людей лучше; фильмы можно смотреть вдвоем, обсуждать. А
вот твои книги - эгоисты. И одиночки. Некоторые из них даже и прочесть-то
нельзя. И открыть нельзя, такие они старые. Кому интересны только книги,
тому никто не нужен, вот что меня пугает. Никон дожевывала последний
кусочек сыра и смотрела на Корсо внимательно, словно отыскивала на его лице
тайные симптомы болезни, которая очень скоро проявится. Иногда ты меня
пугаешь.
управления, и экран погас. Теперь вот охотник за книгами сидел в Париже, а
Никон фотографировала детей с печальными глазами где-нибудь в Африке или на
Балканах Однажды, заглянув в какой-то бар выпить рюмку джина, он мельком
увидел ее в программе теленовостей: рядом рвались бомбы, мимо бежали
перепуганные люди, а она спокойно стояла-волосы заплетены в косу, на плече
камера, ж лицу прижат 35-миллиметровый фотоаппарат, - и силуэт ее резко
выделялся на фоне дыма и пламени. Никон. Среди тех грандиозных обманов,
которым она охотно и слепо верила, фильмы со счастливыми финалами были
самой большой нелепостью. Там герои ели куропаток и всегда любили друг
друга, и казалось, что результат уравнения просто не может не быть
окончательным и бесспорным. И никаких вопросов о том, сколько же длятся
любовь, счастье в этом самом "всегда", которое на самом-то деле дробится на
жизни, годы, месяцы. И даже на дни. Пока не наступил неизбежный финал, их с
Никон финал, она и мысли не допускала, что герой недели через две может
потонуть на своем корабле, натолкнувшись на подводный риф у Гебридских
островов. Или что героиню через три месяца собьет автомобиль. Или события
будут развиваться совсем иначе: кто-то заведет любовника, кто-то
почувствует раздражение и скуку, кто-то решит перечеркнуть прожитое. А
сколько бессонных ночей, сколько слез и недомолвок, сколько одиночества
последовало за тем поцелуем? Может быть, героя в сорок лет свел в могилу
рак. А героиня дожила до восьмидесяти в приюте для престарелых... Красавец
офицер превратился в развалину, ведь геройские раны неизбежно оставляют по
себе уродливые шрамы, а победы его забылись и никого больше не интересуют.
Какие драмы переживают они, уже состарившиеся, когда у них не хватает сил
ни на борьбу, ни на сопротивление и их швыряет туда-сюда мировой ураган, и
они беззащитны перед людской глупостью, жестокостью и подлостью. Порой ты
пугаешь меня, Лукас Корсо.
Виктора Фаргаша, хотя до полной ясности было еще далеко. Он зевнул,
потянулся и глянул на часы. Потом снова полюбовался разложенными по постели
кусочками бумаги и уставился в зеркало, которое висело рядом со старинной
открыткой в деревянной рампе: гусары перед Реймсским собором. Он увидел
собственное отражение: встрепанный, небритый, в съехавших на нос очках - и
тихонько рассмеялся. Этот волчий смех-коварный и злобный - Корсо приберегал
для особых случаев. Л теперь был как раз такой особый случай. Все фрагменты
"Девяти врат", которые он сумел идентифицировать, соответствовали
определенным страницам с текстом из целого экземпляра. От девяти гравюр и
фронтисписа не осталось и следа. Чему могло быть два объяснения: первое -
они сгорели в камине; второе, и более вероятное, - кто-то, разодрав книгу,
унёс их с собой, а то, что ему не понадобилось, швырнул в огонь. Этот
кто-то, кем бы он там ни был; несомненно считал себя очень хитрым. Или она
считала себя очень хитрой. Хотя после того как Корсо совершенно неожиданно,
стоя на перекрестке, увидал Ла Понте и Лиану Тайллефер, ему не следовало
исключать; и третье лицо множественного числа: они считали себя очень
хитрыми. Теперь важно было разобраться: случайно ли были оставлены те
следы, которые обнаружил Корсо, или это была ловушка. Весьма искусная, надо
сказать, ловушка. Кстати о ловушках. В дверь постучали, и когда Корсо
Лондон Джек
Глуховский Дмитрий
Белов Вольф
Роллинс Джеймс
Земляной Андрей
Акунин Борис