сделала.
чертовом стеллаже при желании можно было найти все, что угодно, включая
раннемезозойские отложения трилобитов, слепок челюсти покойного Робеспьера и
исподнее покойного Мартина Лютера Кинга). А в качестве блокнота я
использовала обратную сторону листков "скорее всего договора". И через
полчаса непрерывного прослушивания стенограмма Ленчикова сообщения,
старательно записанная русскими буквами, была готова. А еще через две минуты
я покинула квартиру Ангела.
пальце дешевенькое кольцо, которое машинально прихватила. И забыла снять,
вот хрень. Случайно ли?.. Вот вопрос...
***
- Муть, которую ты настрочила? Могу тебя обрадовать: переводу это не
подлежит.
оливковым деревцем у собачьей площадки. Я смотрела на Динкины колени, слегка
припорошенные сухой пылью; Динкины острые колени, так хорошо изученные мной
за два года. Я смотрела на Динкины колени и чувствовала себя полным
ничтожеством. Самое время застрелиться из пистолета, унесенного с Риеры
Альты.
туда.
Попытаемся разобраться еще раз...
колени. Теперь она больше всего напомнила медитирующего мальчика-будду,
который не знает еще, что он - Будда. Странные, неясные и мучительные, как
заноза в пятке, мысли о Динке давно преследовали меня. А здесь, в запущенном
испанском саду, предоставленные сами себе, они становились просто
невыносимыми. Я по-прежнему тихо ненавидела ее - за взбалмошный нрав, за
похотливую всеядность, за разнузданный жертвенный пах, готовый принять в
себя каких угодно паломников... Но еще больше - за ее громкую,
демонстративную ненависть ко мне. И еще? Еще...
ничем не замутненная зависимость от бестиария. При всей необузданности его
персонажей я научилась кормить их с руки, я приручила их: даже мантикора
подчинилась мне, дружелюбно оскалив три ряда окровавленных зубов и выплюнув
по этому знаменательному случаю ошметки чьей-то средневековой руки... Даже
мантикора, не говоря уже об обитателях побезобиднее. Обо всех этих unicornis
, talpa , vultur ...
возможным сломить ее ненависть, еще в самом начале "Таис" я пыталась это
сделать, но все мои попытки так ни к чему и не привели. Перечить Ленчику
было опасно, перечить Виксан - бессмысленно, перечить Алексу - невыносимо
скучно. Я - совсем другое дело. Со мной можно не стесняться в выражениях,
меня можно втаптывать в грязь, блондинистую любимицу продюсера, безмозглого
Рысенка с экстерьером овцы. И Динка отрывалась на мне по полной, она яростно
мстила за псевдолесбийскую ересь псевдолесбийского дуэта; она, кондовая
натуралка, которую заставили жить по странным законам. Ненавистным ей
законам. Разве можно было вдохновиться моими немощными блеклыми губами,
когда ее ждали совсем другие губы: жесткие, терпкие, хорошо
заасфальтированные, укатанные, утрамбованные - мужские.
привкусом запретных песенок, запретных удовольствий, запретных жестов,
запретных запахов... Губы, такие живые для всех и такие мертвые для меня...
Безнадежно мертвые, как раздавленная на трассе бродячая собака, как
раздавленный в песке морской конек, как раздавленное у самого берега
желеобразное тело медузы...
вишни - и ненавидела Динку. Ненавидела, ненавидела, ненавидела - сильнее,
чем когда либо. От этого острого приступа ненависти - такого же острого, как
и Динкины колени, - у меня заложило уши и перехватило горло. Пришить бы эти
губы из пистолета Пабло-Иманола Нуньеса! Пришить бы, даром что я и
стрелять-то толком не умею и не стреляла никогда, все равно - пришить.
Пришить без всякой жалости. А потом смотреть, как они теряют блеск и влагу -
пусть на это уйдет вся оставшаяся жизнь, но я увижу их жалкий, засиженный
мухами каркас, никому не интересное о них воспоминание... И только тогда
успокоюсь.
- Давай, читай, что ты там наваяла!
заметки на полях. Мне пришлось прочесть написанное раз десять, прежде чем
Динка, сплюнув и кашлянув, вынесла свой вердикт.
девять тридцать утра... Приедет прямо сюда, заморачиваться с городской
квартирой не стоит... И...
человеческого в нем не было. Вернее, в нем не было ничего, что делало
человека живым. За какие-то десять минут Динка умудрилась стать
пергаментной, высушенной столетиями страницей из бестиария. И я... Я сразу
же почувствовала к ней такую нежность, что сердце у меня рухнуло прямо в
живот. И его накрыло волной, и этой же волной снова вынесло наверх, под
сверкающую сферу легких.
переводила. Все - это все... Все то, о чем они договорились... Козлы..
Неужели не понимаешь?
Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку. Это не убийство, это всего
лишь самоубийство двух сумасшедших, никто ничего не заподозрит. Главное -
доза. Не мне тебя учить. Хотя с Р. придется повозиться. Предсмертную записку
я привезу. Убийца - они сами. Перезвоню тебе на Риера Альта, не позднее 12,
сообщу рейс. Л."
моими глазами, их не смогли заслонить даже Динкины губы, моментально
сменившие темно-вишневый цвет на нежно-абрикосовый... Их не смогло заслонить
даже ее пергаментное лицо, на которое вышли попастись все звери бестиария..
ничего не заподозрит". "Надеюсь, что к завтрашнему утру все будет
сделано..."
rebus" как ветром сдуло с ее лица. И благородный пергамент уступил место
живой, хотя и несколько потрепанной в постельных баталиях коже... Ах, Динка,
Динка... Зачем, зачем... Твоя физиономия образца 1287 года смотрелась не в
пример романтичнее...
ближайших планов. Так что ничего не будет. Самоубийство двух сумасшедших
переносится на неопределенный срок.
который так недвусмысленно хотел тебя замочить", но целомудренно промолчала.
кротким. И разговорчивым... Очень хотелось бы посмотреть на их гнусные морды
сквозь прицел... А тебе не хотелось бы?
Семенова Мария
Посняков Андрей
Грабб Джеф
Конан-Дойль Артур
Херберт Фрэнк
Буркатовский Сергей