Чтение 29–й страницы книги ~Ритуал после брачной ночи~

сфера его деятельности интересовала меня меньше всего.

...От непомерных умственных усилий у меня разболелась голова и понизилось
давление. Но ни кофе, ни чая у Сергуни не было. Так же как и чайника. И мне
пришлось ограничиться водой из-под крана. В порту по-прежнему гудели
буксиры, и я вспомнила "Королеву Реджину" и эстонца Рейно с его
фотографиями. Интересно, как Киви сформулировал свою просьбу? И на каком
основании Рейно отследил именно этого несчастного вегетарианца? Три
фотографии стоимостью в две тысячи долларов не дали мне никакого ключа. Или
почти не дали. Это "почти" заключалось в том, что я опять упиралась в
Филиппа Кодрина, "Филю-затворника", как назвал его Сергуня.

На сегодня все, сказала я сама себе.

Спать. Спать.

Но идти в комнату, на полуистлевшее ложе Сергуни не хотелось. И спать не
хотелось тоже. Разве что заняться беглым просмотром интервью Полины Чарской,
тем более что на некоторые из них я уже натыкалась в своем любимом журнале
"Дамский вечерок".

Я начала с последнего по времени. Оно непосредственно касалось сериала
"Чет и Нечет". Ровно треть интервью восторженная корреспондентка и несколько
более сдержанная Полина Чарская обсасывали достоинства Главной Героини.
Потом, благополучно с ней покончив, перекинулись на личную жизнь самой
Чарской, И, судя по всему, эта жизнь была полна трагических разочарований.
Чарская прозрачно намекала на травлю среди московских коллег-злопыхателей,
на публичное одиночество и на недавно завершившийся бурный роман с неким
мужчиной, имя которого она упоминать не пожелала. И из-за которого почти на
месяц отказалась от работы. Затем шел стандартный набор клише: любовь,
работа, семья, дети, роли. Вот здесь-то Полинька и сорвалась с цепи: в ее
жизни нет ничего, кроме работы, она ежедневно приносит себя на алтарь
искусства, она ежечасно натыкается на стену непонимания - и прочая актерская
психопатическая чушь. Я с тоской подумала о Монтесуме-Чоколатль: Монтесума в
роли кинозвезды никогда не смотрелась бы так банально!

В конце выдохшаяся корреспондентка перешла на блиц: любимый автор,
любимое блюдо, любимый город, любимое время года. Весь этот длинный, никому
не нужный список Чарская разыграла как по нотам: "любимая кухня -
мексиканская" (а какая же еще? Не русские же пельмени жрать на глазах у
изумленной публики) "любимый автор - Борхес" (кто такой Борхес, я не знала,
должно быть, из тех, кто слова в простоте не скажет) "любимый город - Вена"
(похоже, тебя там хорошо драли, в Вене!) "любимое время года - осень"...

Я отложила интервью. Читать всю эту фигню было невыносимо.

Даже "ДЕТЕКТИВНЫЕ ЗАГАДКИ - ОТГАДАЙ САМ!" выглядели более
предпочтительно. И я снова взялась за них. И застряла на глубокомысленном
абзаце о том, как использовать оговорки подозреваемых.

Вена.

Что я подумала, когда прочла о том, что любимый город Чарской - Вена?
Что-то непристойное... Ага, "здорово тебя там драли, в Вене"... Но почему я
вдруг так ополчилась против Вены?..

Чарская не была москвичкой, это точно, я где-то читала об этом. Зубастая
крошка из провинции, которая жаждет получить от жизни все... Вряд ли такая
выберет в качестве идеала патриархальную Вену. Париж - я понимаю, общее
место, также как и Венеция. Нью-Йорк - столица Мира, Лос-Анджелес с
пиявкой-Голливудом - столица анти-Мира... Чарская из кожи вон лезет, чтобы
выглядеть экзотичной, - но тогда выбирают Гонконг или Барселону. А Вена -
слишком пресный город, постылая жена, много лет прикованная к инвалидному
креслу...

Так почему все-таки Вена?

И эта история о недавно пережитом бурном романе.

А Олев Киви жил в Вене.

Я даже рассердилась на себя: вот для чего были вызваны к жизни все эти
тупоумные построения - чтобы связать Чарскую и Киви. Но Чарская слишком
порочна, чтобы убить. Ей просто не хватило бы терпения убить. Устраивать
истерики - это да... Разыгрывать сцены из всех пьес сразу - это да... Но с
мертвыми нельзя вести игру. Они плохи уже тем, что не отвечают на поданную
им реплику. Их нельзя унизить блистательным рисунком роли и заочно обвинить
в профнепригодности. А Чарская привыкла вести игру - со всеми и всегда...

Надо же, какие мысли приходят мне в голову! Нужно обязательно поделиться
ими с Монтесумой - вот кто сумеет оценить их по достоинству.

Раздуваясь от чувства собственного превосходства над всякими там
актрисульками, я сложила бумаги и отправилась в комнату: будить Сергуню. Но
прилагать к этому усилия не пришлось - мой персональный охотничий пес не
спал.

- Ну, как? - спросил у меня Сергуня подсевшим за ночь голосом. -
Разобралась? Тебя все устраивает?

- Ты гений, Сергуня. Придется обратиться с ходатайством к твоему
руководству. Чтобы объявили тебя репортером года.

- Уже объявили, - он привстал на локте. - Так что ты опоздала.

- Поздравляю, - я наклонилась и поцеловала его. - А можно мне еще
поэксплуатировать лучшего репортера года?

- Рискни.

- Мне нужен выход на Филиппа Кодрина. Ты можешь это устроить?

Сергуня демонстративно отвернулся к стене.

- Ты можешь это устроить? - снова повторила я. Вместо ответа он почесал
задницу. И промямлил:

- Если ты объяснишь, зачем тебе это нужно. Мне надоело, что меня
используют вслепую.

Ну да, конечно. Морячка-гастролера Рейно тоже использовали вслепую. Но он
хотя бы получил за это две штуки баксов. Воспоминание об этой утрате снова
привело меня в ярость. Я резко дернула Сергуню за плечо и перевернула на
спину. И совсем близко увидела его глаза - глаза маменькиного сынка,
застигнутого с перепечаткой "Камасутры" в туалете.

- В этом деле всех используют вслепую. Почему ты должен быть исключением?
- прошептала я и для убедительности потрясла его за плечо.

Маменькин сынок оправился, он был полон решимости доказать, что в руках у
него никакая не "Камасугра", а роман Чернышевского "Что делать?".

- Почему ты должен быть исключением? - снова повторила я.

- Потому что я не играю в ваши игры.

- Ты уже в команде, паренек. Причем в основном составе. - Нельзя, чтобы
он забыл, с кем он имеет дело. В конце концов, меня, а не его объявили в
федеральный розыск. Могу я этим воспользоваться? Могу или нет, черт
возьми?!.

***

Редакция "Петербургской Аномалии" занимала полуподвальное помещение на
Фонтанке и, судя по отсутствию вывески, пыльным стеклам и наполовину
сожранной ржавчиной железной двери, уже давно находилась на нелегальном
положении.

- Что так тухло? - спросила я у Сергуни. - У вас же приличные тиражи.

- Конспирируемся...

- Оскорбленные знаменитости морды бьют?

- Я не стал бы преувеличивать... Но, в общем, конечно, случаются
инциденты. Недавно выпускающему ребра сломали, еще на Марата. Так что
пришлось сюда переехать.

- Обязательно рукоприкладствовать? - Втайне я мелко порадовалась
сломанным ребрам газетных стервятников. - Что ж в суд не подают?

- А бесполезно, - Сергуня расплылся в мефистофельской улыбке. - Мы же
желтая пресса. С нас взятки гладки. Вот и переезжаем, пока главного не
подорвали. На радиоуправляемом фугасе.

- А если подорвут?

- Без работы не останемся, не беспокойся. Знаешь, какие у нас зубры?
Достанут кого угодно, даже Мадлен Олбрайт на очке.

- Лихо. А кто такая Мадлен Олбрайт? Манекенщица? - Кажется, я уже где-то
слышала это имя. Странно только, что "Дамский вечерок" никогда о ней не
упоминал.

- Укротительница тигров, - отрезал Сергуня, закрывая тему. - Сделаем так.
Подождешь меня во дворе. Я быстро.

Расставшись со мной, репортер в три кенгуриных прыжка достиг дверей
обветшавшей криминальной крепости. А я пристроилась на железной лавке у
глухой стены.

Сергуни не было около получаса. И все это время вокруг "Аномалии" кипела
бурная жизнь. Железная дверь с периодичностью в несколько минут выплевывала
революционные тройки с видеокамерой и героев-одиночек с потертыми кофрами. С
той же периодичностью дверь всасывала юродивых всех мастей: от безногого
калеки до двух трансвеститов, продефилировавших по двору в томном ритме
аргентинского танго.

Что и говорить, газета "Петербургская Аномалия" явно оправдывала свое
название.

За мыслями об этом феномене меня и застал Сергуня.

- Скучаешь? - покровительственно спросил он.

- С вами не соскучишься, - совершенно искренне ответила я.

- Держи, - он бросил мне на колени какое-то удостоверение.

На синих корочках маячил небрежный оттиск "ПЕТЕРБУРГСКАЯ АНОМАЛИЯ". Я
раскрыла удостоверение и прочла: "КАРПУХОВА РИММА ХАЙДАРОВНА.
КОРРЕСПОНДЕНТ". К удостоверению была присобачена фотография сорокапятилетней
матроны, уже вошедшей в стадию раннего климакса.

- Ну как? - Сергуня подмигнул мне.

- Что - как?

- Поработаешь Риммой Хайдаровной?

- Боюсь, что с фотографией будут проблемы... - Даже с котом Идисюда у
меня было больше сходства, чем с неизвестной мне Риммой Хайдаровной.

- Фигня, - оптимистично заявил он. - На такую лабуду никто и внимания не
обратит. А если обратят - скажешь, что болела, когда фотографировалась...