Чтение 8–й страницы книги ~Генералы подвалов~

***

Раиса Волкова смотрела в сторону улицы Типанова. Неизвестный, позвонивший утром, сказал, что поедет оттуда, что у него мало времени и он только успеет передать ей письмо от Аркадия. Последнее письмо, где он все объясняет. Она обернулась на шум сбоку и увидела за несущимся на нее лобовым стеклом огромной черной машины детское лицо. Совсем детское. Глаза парня были широко открыты, изо рта рвались слова, которых Раиса не могла слышать. Интересно, что он кричит? Об этом она и думала, когда ноги ее уже оторвались от земли и небо стало крутиться перед глазами как в глазке старинной детской игрушки калейдоскопа.

***

Калмыков не поехал на фирму. Нечего ему сегодня там делать. Все уже сделано. В лучшем виде.

А к фирме у Калмыкова вообще пропал интерес. Ему куда больше нравилось сидеть в новом офисе «Краба» – своего творения, созданного, можно сказать, с нуля, с эскиза. Никто не верил в успех, все считали это пустой тратой денег. И каких денег! В копеечку влетели не только ремонт старого Дома культуры, но и взятки, которые пришлось раздавать целых полгода. Он, конечно, ввел эту статью расхода в свою личную смету, но не предполагал, что запланированная сумма увеличится в процессе работы чуть ли не десятикратно.

Всего-то делов, казалось, – открыть ночной клуб. Но Калмыкову нужен был не просто клуб, а такой, чтобы подмял под себя все остальные, пока еще немногочисленные в Питере, но процветающие.

Дядя помог. Без Дяди все было бы гораздо сложнее. Правда, Дядя со своими тараканами в голове.

Общаться с ним было Калмыкову всегда тяжело. Не страшно, нет, хотя Дяде стоило только пальцем шевельнуть – и летели головы людей, которые по рангу были несравнимо выше Юрия Федоровича, да и по уровню личной охраны тоже. Впрочем, что такое для профессионального киллера личная охрана? Это только от хулиганов она может защитить да вес в глазах масс-медиа придает. Поп-звездам вот нужна такая личная охрана – от девок сумасшедших защищать. А серьезного человека, ежели решат замочить, замочат, какая бы охрана у него ни была. Вспомнить только Кеннеди и остальных. Ну, какой телохранитель спасет от винтовки с лазерным прицелом, которая бьет на километр и больше?

В Питере, если возникала такая необходимость, до лазерных игрушек дело обычно не доходило. Все проще было. Выпустят в машину рожок из «калаша» – какая тут охрана.

Нет, не боялся Калмыков Дяди. Просто от него веяло такой унылой серостью и старорежимной закваской, что Юрия Федоровича, человека вполне современного, порой подташнивало от общения с ним.

Поколение стариков, настоящих, по выражению Калмыкова, «исконно-посконных» воров в законе, уходило в небытие. А вместе с ним уходили и древние воровские законы. Так называемые авторитеты теперь в открытую разъезжали по городу на шикарных «мерседесах», строили роскошные особняки, становились директорами фирм и предприятий, заседали в Государственной Думе.

Калмыков считал все это совершенно естественным. Богатство и власть нужно защищать, и делать это можно по-разному. При советской власти, например, приходилось свои богатства скрывать. Заправилы преступного мира, или просто богатые барыги, не имели ни машин, ни приличных квартир, носили дешевые советские костюмчики и плащики, стараясь ничем не выделяться из общей массы нищих сограждан. Это, конечно, срабатывало. Только смысла в таком существовании Калмыков не видел.

Деньги нужны для удовольствий, будь то поездка на Канары, коллекционирование картин или икон, собственный самолет, дорогие вина, роскошные отели, рестораны, да хоть битье посуды, этак по-купечески. Даже в этом есть смысл.

Хороший бронированный «мерс» может защитить от киллера не хуже неприметного пальтишка. Покушались же на Шеварднадзе, и если бы ехал он, скажем, на «Волге», его в клочки разнесло бы бомбой террориста. А «мерс» спас жизнь государственного деятеля. Деньги же сами по себе надежный щит в случае атаки правоохранительных органов. От денег никто никогда не отказывался. По большому, конечно, счету. Есть такие, что не берут, но рядом всегда найдется коллега, что возьмет.

Времена изменились, древние воры в законе, которым когда-то запрещено было иметь даже собственное жилье, переставали играть ведущую роль в российском бизнесе. Их просто отстреливали. Без всяких толковищ и разборок натасканные в стрельбе и рукопашке пацаны дырявили их в собственных подъездах, выполняя заказы воров нового поколения.

Дядя же продолжал существовать по старинке. Не такой, впрочем, он был и старик, лет шестьдесят, не больше.

Но законспирировался – мама не горюй! С виду совок, простой работяга, каких миллионы и миллионы. Один из немногих воров старого закала, которому удалось настолько глубоко залечь на дно, что не заглушили его как назойливого конкурента, но и не заставили работать на новых хозяев. Он оставался сам по себе, сохранив при этом громадное влияние, бесчисленные связи в криминальном мире и неплохой капитал.

Познакомившись с ним поближе, точнее, не познакомившись, а присмотревшись к нему, Калмыков понял принцип его работы. Близкое знакомство с Дядей было практически невозможно. Он никого к себе не подпускал и на откровенность не шел. Поэтому, наверное, и уцелел.

Дядя жил точно по Марксу. Заставлял работать капитал. Капитал же этот, как подозревал Калмыков, был частью общака, которую Дядя просто-напросто присвоил, убрав нескольких крупных авторитетов и казначея. Действовал он только через третьих, четвертых, пятых-десятых лиц, был не скуп на «зарплату» киллерам и другим исполнителям его задумок. То, что этих киллеров он потом тоже убирал с помощью людишек рангом пониже – гопоты всякой, мелких рэкетиров, этого не знал даже Калмыков.

Юрий Федорович с самой ранней юности был нетерпелив и неразборчив в средствах. Поэтому на трудном пути к сияющим вершинам бизнеса несколько раз попадал в истории, требовавшие крупных финансовых вливаний, иначе его просто могли убить. Один раз, когда его небольшой долг был поставлен на «счетчик», Калмыков вынужден был прибегнуть к Дядиной помощи. Свели его с Дядей какие-то гопники, чуть ли не в пункте приема стеклотары. Разумеется, они не знали, кто такой Дядя на самом деле, но как раз в тот момент делали для него какую-то работенку, обеспечивали одну из его бесчисленных коммерческих операций, связанных со стеклотарой. Калмыков встретился с будущим партнером в самом задрипанном шалмане, где подавали пиво в мутных кружках с обгрызенными краями и следами губной помады на них, где окурки бросали на пол и приходилось буквально кричать, чтобы перекрыть шум и гам.

Дядя, вероятно, увидел в молодом авантюристе какой-то свой интерес и выдал ему сумму в твердой валюте под божеский процент. Сумма, как потом понял Калмыков, была для него пустяковой, но для самого Юрика в тот момент являлась единственным шансом остаться в живых.

Вернуть Дяде деньги Калмыкову удалось только спустя года полтора. Все это время, естественно, он участвовал в разнообразных, весьма сомнительного свойства Дядиных финансовых операциях, точнее, махинациях.

Прозорлив был Дядя, ох прозорлив! Словно чувствовал с самого начала, что улыбнется молодому аферюге удача. А упускать удачу, даже чужую, было не в его правилах. И присосался он к фирме Волкова – Калмыкова намертво. Впрочем, Юра, теперь уже Юрий Федорович, об этом не жалел. Ведь именно Дядя положил начало его реальному бизнесу. Не тому, что проходил по ведомостям конторы, отчетным документам и налоговым декларациям, нет. Тому, что позволил Юрию Федоровичу уже сейчас иметь несколько счетов в разных банках многих вполне уютных европейских стран. Две квартиры – одна в Питере, другая в столице – тоже были результатом операций, спланированных Дядей. Да что там спланированных! Без его связей и его уверенности вообще ничего не получилось бы.

Последней придумкой Дяди был «Краб». Конечно, все это лежало на поверхности, но нужно было сделать первый решительный шаг. Дядя его сделал, поставив Калмыкова перед выбором – или он открывает заведение, или Дядя исключает его из числа пайщиков предприятия. Калмыков знал, каким образом Дядя рвет отношения с партнерами, и выхода у него не было. Но это нисколько его не расстроило. Денежная речка, питающая его счета, временно превратилась в малюсенький ручеек, но через месяц-другой уже обещала разлиться, как Волга весной, и затопить все, что попадется на пути.

Что делал Дядя с огромными доходами, которые приносила ему фирма, принадлежавшая теперь только Калмыкову, сам Юрий Федорович не знал, он уже подумывал о том, чтобы переместиться за океан. Денег у него было столько, что он вполне мог не работать или же открыть новое дело в любой точке земного шара.

Дядя же, словно угадав его мысли, как бы невзначай предупредил, что работа только начинается и чтобы Юранчик – так и сказал, сука, «Юранчик» – не вздумал свалить на пляж и там блаженствовать. Разговор происходил как раз в тот момент, когда Юранчик привез Дяде полтора миллиона долларов наличными. Дядя взял кейс, открыл, посмотрел, пересчитывать не стал, бросил кейс в платяной шкаф с обшарпанной дверцей и сказал:

– Это уже похоже на дело.

Только и всего. Ну и аппетиты у старика, полтора лимона баксов наликом – «похоже на дело». Куда ему это все?

Калмыков уже забыл те времена, когда считал деньги на рубли. Все изменилось: и суммы, которые он тратил на себя, и отношение к деньгам, и образ жизни, и масштабы работы и отдыха, и, наконец, само отношение к жизни. А может быть, оно и раньше было таким, просто сейчас проявилось, вышло наружу то, что было глубоко спрятано?

Во всяком случае, «мокрые дела», если они не грозили Калмыкову тюрьмой, теперь не вызывали у него угрызений совести и отношение к ним было у Калмыкова чисто утилитарное. Дело есть дело, о чем тут говорить.

***

Кач развалился на мягком полукруглом диване. В нижнем зале «Краба» было почти темно. Танцпол находился на втором этаже, и оттуда доносилось глухое буханье музыки. Если, конечно, эту какофонию можно было назвать музыкой. Кач, вообще-то, любил тяжелый рок – Осборна, «Эйросмит», «Уайтснейк». Он ходил на «Уайтснейк», когда группа приезжала в Питер. Но, к сожалению, мало что запомнил. Нажрались они там с пацанами так, что ни одной песни толком не могли вспомнить. Ну, ничего, это дело поправимое. Кассет у Кача дома до фига, всегда можно послушать. А это буханье, ну что ж, нравится народу, пусть танцует.

Кач взял со стола рюмку водки и даже не пытался вспомнить, которую по счету.

После случившегося утром он чувствовал себя заляпанным с ног до головы грязью, вонючей, черной, бросающейся в глаза. Вот и пытался смыть с себя эту грязь водкой. В общем-то, получалось. К середине вечера он почувствовал облегчение и перестал обращать внимание на косые взгляды окружающих. Мысли о тетке, которую они сегодня с Моней задавили, уступили место другим, вполне привычным. Димка мог зациклиться на чем-нибудь одном, а уж если это «одно» было связано с неприятностями – все, тушите свет. Крыша просто съезжала в таких случаях. И приходилось прибегать к искусственным стимуляторам.

И все-таки настроение у Димки оставалось мрачным. Он допил водку и решил подняться наверх. Там вся братва, там телки, может, разойдется он под буханье этого рейва, или хауса, что там у них сегодня рубится, хрен поймешь.

По широкой мраморной, оставшейся от интерьера старого ДК лестнице спускались Клипса и Соска.

Кач знал их давно. Но только в лицо. Слишком они были молодые, слишком тусовочные для более близкого знакомства. Женщин Димка обычно выбирал из контингента настоящих, дорогих проституток, многие из которых и сейчас коротали свой досуг в «Крабе». Именно так – «коротали досуг». Отдыхали от тяжелых трудовых будней. Это был не гостиничный контингент, а работницы одного из агентств – «массаж, сауна, отдых в компании милых дам», – как пишут в рекламных газетках. Деятельность этого агентства каким-то боком пересекалась с Мониными делишками, и Димку там знали. И, можно сказать, любили. По крайней мере, не отказывали. И денег не брали. Возможно, с Моней шли потом расчеты каким-нибудь криминальным безналом, то есть услугами, но Димка про это ничего не знал. А Моня не выставлял ему никаких счетов. В общем, пользуйся, парень, на халяву.

До Клипсы с Соской он еще не опускался. Это были сильно торчащие девки лет по семнадцать, трахающиеся со всеми подряд за кайф, тусующиеся с какими-то молодыми гопниками, в общем, мелочь. Завсегдатаи клубов средней руки, иногда, волею обстоятельств попадавшие в хорошие, дорогие заведения и оседавшие там в качестве уборщиц, если повезет, младших администраторов или еще в каких-нибудь качествах, не требующих высокого интеллекта и образования.

Но в то же время Клипса и Соска были свои. Они являли собой именно ту часть публики, ради которой и открывалось большинство ночных заведений. Они постоянно нуждались в кайфе и получить его могли легче всего именно здесь. Кислота продавалась в «Крабе» буквально на каждом углу, надо было только знать, к кому обратиться, и чтобы тебя знали в лицо. А уж Клипса с Соской были известны всему ночному Питеру.

Сейчас за ними плелся какой-то толстяк, как показалось Димке, сильно удолбанный. «Кокс, наверное», – отметил он про себя. Одет толстяк был вполне прилично – костюмчик, галстук, все в ажуре. На кокаин у такого деньги всегда найдутся. Оттягивается, отдыхает от своих банковских дел.

Дойдя до середины лестницы, толстяк схватил Соску за ярко-желтую майку и рванул на себя. Даже сквозь буханье сверху Димка услышал треск ткани.

– Стой, сучка, куда? – крикнул толстяк.

– Пошел на хуй! – огрызнулась Клипса. – Чего прицепился?

– Что ты сказала?! – толстяк оказался не таким уж удолбанным, как показалось Димке. – Что ты сказала? – крикнул он снова и, размахнувшись, залепил Клипсе звонкую пощечину. Тощенькая, невесомая Клипса, взмахнув ручками-спичечками, потеряла равновесие, покатилась с лестницы вниз и проехалась носом по мраморным ступенькам.

Двое секьюрити уже направлялись от входных дверей к месту разборки. Кач их хорошо знал, нормальные пацаны такие, вместе бухали уже много раз, конкретные ребята.

Он шагнул навстречу Лбу и Ваньке, которые приближались с озабоченным видом.

– Пацаны, погодите, я сам.

– Кач, не надо тут разборов устраивать, а? – сказал Лоб. – Посиди, мы сами разберемся. Это наша работа.

– Братва, да вы чо, я его на улицу отправлю сейчас. Дайте мне, настроение такое херовое.

Ванька кивнул:

– Давай, угомони его. И блядищ этих заодно выкинь отсюда. Им сегодня уже хватит.

Димка был в этом клубе больше чем просто «своим». Все знали, что он с самого начала, с первых писем депутатам и первых взяток пожарникам и санэпидемстанциям делал все для обеспечения безопасности будущих работников «Краба».

– А тебе, пацан, чего надо? Тоже в рыло захотел? – Толстяк, похоже, окончательно потерял контроль над собой.

Димка резко двинул толстяка в печень. И понял, что сейчас будут большие неприятности. Под темной рубашкой у толстяка, любителя ночной жизни, был бронежилет.

– Ну, пиздец тебе, пацан, – сказал толстяк, даже не поморщившись.

Это было похоже на правду. Парни в бронежилетах по одному в ночные клубы не ходят. Димка быстро сообразил, что, пока не прибежали дружки толстяка, может рассчитывать на поддержку Лба и Ваньки.

Толстый между тем вдруг заулыбался, предвкушая удовольствие от дальнейшего общения с недалеким «быком», за которого он, конечно, посчитал Димку.

Бронежилет – штука хорошая. Димка быстро провел удар, много раз выручавший его в подобных случаях. Примитивно, но очень действенно – носком ботинка в голень. И по возможности сильнее.

Толстяк вздрогнул, и улыбка застыла на его широком обрюзгшем лице. Димка не стал искушать судьбу и бросился вниз.

Он чуть не загремел, налетев на поднимавшуюся со ступенек Клипсу. Лоб ее был в крови, и она с какой-то стремной улыбкой размазывала ее по щекам, пачкая ступеньки и свою белую кофточку.

Димка схватил ее за локоть, сгреб в охапку своими сильными, годами тренированными руками и кинулся к дверям.

Лоб и Ванька, стоявшие у дверей, с хохотом расступились:

– Чего, Кач, драпаешь?

– Вы разберитесь с этим… У него броник под рубашкой.

Лица охранников сразу посерьезнели, и они двинулись к толстому, который уже пришел в себя после Димкиного удара. Металлоискатели при входе в клуб не использовались, Димка это знал и не одобрял с самого начала. Вот и гляди теперь, как бы сегодняшний вечер не закончился стрельбой.

Соска вприпрыжку бежала за ними. Но нежелательная информация распространилась по клубу еще быстрей.

Напротив гардероба Димку попытался перехватить какой-то парень в черном костюме. "Прямо мафиози из «Крестного отца», – подумал Димка и, отработанным жестом уклонившись от прямого удара в нос, двинул его в солнечное сплетение. Парень хорошо держал удар, только чуть сгорбился. Но инициативу утратил. Кач увидел, как от входных дверей к парню бегут мент Кирюша, стоящий на дверях только из-за своей формы, всю черную работу все равно выполняла в клубе братва, мент рук не марал, и приставленный ему в помощь Гвоздь. Длинный, худой, действительно похожий на гвоздь-сотку, Гена Баранов уже тянул руки к «мафиози», когда неизвестно откуда появившийся жлоб в спортивном костюме уделал его по затылку. Гвоздь покатился по полу, а мент Кирюша бросился на обнахалившегося спортсмена. «Мафиози» тем временем успел перехватить ногу Кача, которой тот хотел угомонить его окончательно, и крутанул ее вполне профессионально. Кач с трудом вырвался, едва удержав равновесие и не грохнувшись на пол.

Помогла Клипса, подхватив его за плечи. Спина Соски уже мелькала впереди, девчонка запуталась в дверях и толкала их, вместо того чтобы тянуть на себя. Сзади неслись крики, ругань, видимо, там разбирались с толстым и его свитой. Димка отодвинул Клипсу в сторону и, крутя перед собой кулаками, пошел на «мафиози».

– Каратэ, кунг-фу, на хрен, блин, получай, сука! – орал он, и «мафиози», снова придя в растерянность, попал в мясорубку Димкиных рук.

– Давай, давай отсюда, – услышал Димка сбоку голос мента Кирюши. – Сваливай, парень, потом разберемся, сваливай, сейчас, не дай Бог, ОМОН нагрянет, тебя же первого на пол завалят. И девок забирай.

Димка посмотрел на лежавшего на полу «мафиози», на спортсмена, которого тащили в глубь помещения несколько секьюрити, и согласно кивнул.

В машине – они поймали какого-то левака – Качу пришлось дать легкий подзатыльник Соске, закурившей приготовленный заранее косяк и наполнившей тесный салон «жигуля» крепким сладким ароматом марихуаны. Водила удивленно поднял брови и внимательно посмотрел на Кача, сидевшего рядом. Димка повернулся и, вытащив папиросу из Соскиных губ, выбросил ее на улицу.

Он решил взять девчонок с собой. Сегодня ему хотелось забыться по максимуму, и пока, во всяком случае, это удавалось.

В «ночнике» возле дома он купил сигарет, водки, целую кучу мясных нарезок, подумал и взял еще пару шампанского. «Будут дамы», – усмехнулся он про себя. Какие это, на хрен, дамы. Ужрутся сейчас. Палас не заблевали бы.

Он лежал на спине, гладя рукой грудь Клипсы, развалившейся рядом. На его бедрах сидела, то поднимаясь, то вжимаясь в его пах Соска. Лицо ее стало совершенно безумным, животным, видно, трахаться она действительно очень любила. Соска так гримасничала от удовольствия, что у нее снова открылась рана на лбу, и теперь кровь лилась по лицу, капала ей на грудь и на Димкин живот.

«Прямо Тарантино», – думал Димка, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не кончить и продлить удовольствие.

ГЛАВА 8

Ржавый, с обшарпанными бортами буксир, накренившись на правый борт, торчал из мутной воды Фонтанки. Настя смотрела на него, перегнувшись через парапет набережной. «Муромец» – было написано на борту большими гордыми буквами. Вид этого полумертвого чудовища навевал такую тоску, что хотелось закрыть глаза и отвернуться. Настя так и сделала.

Куз назначил ей встречу здесь, напротив цирка. Он был пунктуален, но Настя пришла раньше, не рассчитав времени. Последние несколько дней она вообще ничего не могла рассчитывать.

Она не проронила ни единой слезы на похоронах мамы. На поминках, что устроили Вета и Куз, тоже сидела молча, с отсутствующим видом, словно все происходящее ее не касалось. Куз попросился тогда переночевать у нее под тем предлогом, что не успевает на метро, но все было шито белыми нитками. Он просто боялся оставить ее одну. Она ловила на себе его взгляды, очень похожие на взгляды врача, который изучает тяжелобольного пациента, не решаясь сообщить ему о роковом диагнозе. Актер из Куза никакой. Все на лице написано.

Насте же было все равно – ночует у нее Куз, не ночует. Если ему так легче, пусть хоть поселится.

Мыслей не было никаких. Ни в какую школу, конечно, она не ходила. Зачем ей школа? Дня три сидела дома, не выходила даже за сигаретами. В холодильнике еще кое-что было, и Насте пока вполне хватало. Однажды, приготовив себе нехитрый обед из консервов и кофе, она невольно обнаружила, что аппетит у нее не пропал. Значит, авторы душещипательных романов, описывавшие подобные ситуации, врут.

И мыслей о самоубийстве у нее тоже не было. Об отце и маме она старалась не думать. Понимала, что от этого можно сойти с ума. Днем она надевала наушники, врубив на полную громкость своих любимых «Реидиохед», работали все три телевизора – в гостиной, в кабинете отца и на кухне, ночью смотрела видео, не понимая, что происходит на экране.

Страшнее всего бывало по утрам. Когда картина произошедшего представала перед Настей с ужасающей ясностью. И тогда она начинала тихо выть в подушку.

Куз теперь все время ночевал у нее. И хорошо. Что бы она делала дома одна? Все-таки живой человек, ходит по квартире, гремит посудой по утрам на кухне. Через два дня он, внимательно заглянув ей в глаза, сказал, что пойдет на работу.

– Марк Аронович, вы не волнуйтесь. Я с собой не покончу. И газ выключить на кухне не забуду, – ответила она на его немой вопрос.

– Вот и отлично, – сказал Куз и ушел.

Единственное, на чем она настояла, – не отмечать дома все эти «девять дней», «сорок дней». Не могла она больше этого выносить. Куз поговорил с родственниками, и печальные, но прочно вошедшие в жизнь встречи перенесли к родителям Аркадия Волкова.

Утром, уходя на работу, Куз предложил ей погулять во второй половине дня.

– Я сегодня рано освобожусь, – сказал он. – Давай подъезжай на Фонтанку. К цирку. Я тебя встречу, походим по городу, подышишь воздухом. Нельзя же всю жизнь просидеть в четырех стенах. От этого ничего не изменится…

Настя согласилась. Ей было все равно – что сидеть дома, что гулять.

Марк подошел к ней вплотную, Настя стояла с закрытыми глазами, только бы не видеть этого унылого «Муромца».

– Привет! Ты чего, Настя?

– Да так. Все нормально. Куда пойдем?

– Пошли в Летний сад, – предложил Куз.

Настя заметила, что он чем-то озабочен, но не стала лезть с расспросами. Какое ей дело.

– Я хотел с тобой серьезно поговорить, девочка, – сказал Куз, когда они уже прошли весь сад и Настя решила отправиться на Петроградскую, через мост. – Понимаешь… Тебе надо определиться, подумать, как ты будешь дальше жить. В школу ты, как я понял, ходить не собираешься?

– Не знаю. Вряд ли.

– Я не буду тебя поучать, говорить, что это обязательно, что потом тебе не поступить в институт, я ведь знаю, что это вовсе не обязательно, есть масса других путей в жизни. Но ты должна серьезно подумать над этим.

– Да-да, понимаю.

– Я, конечно, буду тебе помогать. А эти там, ну, Калмыков и остальные, что-то собираются делать?

– Мне звонила папина секретарша. Сказала, чтобы я заехала оформить какие-то… документы. Там опекунство нужно делать и что-то еще. Мне же шестнадцать.

– Я выясню у нашего юриста все эти штуки. В новом законодательстве есть какие-то изменения. В том смысле, что после шестнадцати лет больше прав теперь у русского человека…

– Они сказали, ну, секретаршу я имею в виду, что оформят все без всякого опекунства. Просто денег дадут.

– Хм. Это сколько же?

– Сказали, много. И потом, папины счета. Я же единственная наследница.

– Это да. С квартирой тоже все в порядке?

– С квартирой-то все проще. Она мне остается. Папины родители отказались от права наследования, сказали…

– Да, я говорил с ними. Знаю, что они отдают все тебе. Ты-то справишься?

– С чем?

– С самостоятельностью. Не так это просто, как кажется. Вот, народ, – он оглянулся по сторонам, – получил самостоятельность, и что с ним стало? Теперь на митингах орет, твердой руки жаждет.

– Я не жажду.

– Да…

Марк закурил. Что-то его тревожило, это было очевидно. Наконец, когда они уже миновали мост и свернули к мечети, он спросил:

– Настя, ты помнишь фамилию следователя, который к тебе приходил?

– Помню. Милов.

– Милов… – Марк остановился. – Я как чувствовал.

– А что случилось? – Настя оставалась равнодушной. Ну, Милов. Не Милов. Ей нравился сам процесс прогулки, а о чем они говорили, это уже второстепенно. Квартира, деньги, все это ерунда. Надо же о чем-нибудь говорить, вот они и говорят. Да и прогулка-то, собственно, не то чтобы нравилась Насте, а просто не была ей противна. Так точнее.

– Убили сегодня Милова этого. В подъезде собственного дома.

– Да? – все так же равнодушно спросила Настя.

– Настя! – Куз взял ее за плечи и слегка потряс. – Очнись! Ты что, не понимаешь, о чем идет речь? Убили следователя, который продолжал расследовать дело о гибели твоего отца. Теперь я думаю, что и Раисы тоже… Ты не видишь связи? Девочка моя, да проснись ты, жизнь-то продолжается. И она у тебя может еще стать счастливой, поверь мне. Долгой и счастливой, хотя сейчас тебе кажется, что все кончено… А может и не стать… И этот следователь играет или играл в твоей судьбе определенную роль.

– И что?

– Ох, Боже ты мой! Пошли.

Он подтолкнул Настю в спину, и они пошагали вперед, кружа по изгибам Малой Подьяческой.

– Ты понимаешь, я все более и более склонен думать, что все, что случилось, это одна большая серия убийств. Начали с Аркадия. Потом, Раиса… Что бы она понеслась на другой конец города, на Звездную?.. Это ведь уже на выезде практически, край света…

Он посмотрел на Настю, чтобы убедиться, нормально ли она реагирует. Заметив в ее глазах какое-то подобие интереса, Куз продолжил:

– Я тут присматриваюсь к этому Калмыкову. Охрана у него – быки откормленные. В своем «Крабе» теперь сидит каждую ночь, офис у него там. При этом, чем он там занимается, решительно непонятно. Дирекция клуба – совершенно другие люди. А Калмыков – словно князек удельный в своей резиденции…

– Он приходил к нам, – неожиданно сказала Настя.

– Кто? Калмыков? И что?

– Давно. Еще когда мама… Ну, в общем, давно. А после его ухода я посмотрела папин компьютер, а там ничего нет.

– То есть?

– Ну, он забит был под завязку. А я посмотрела хард-диск – он почти пуст. По-моему, Калмыков там все постирал.

– Вот так новости… А следователь об этом знал?

– Нет. Я не сказала. Не придала значения.

– Хорошие дела… – Марк почесал в затылке. – Что же это получается?

– Получается… – Настя остановилась. – Получается, что я потрясу этого Юрия Федоровича. И пусть он наконец все расскажет. Что у них там с папой за скандал был, что он в нашем компьютере уничтожил, в чем вообще дело? А то умный такой… В клубе он сидит, начальник, блин.

– Постой, постой, Настя. Что значит – потрясу? Ты что, сама собираешься с ним говорить?

– Конечно.

– Да ты что? Пойми, если он каким-то боком причастен к убийствам, если это вообще убийства, то…

– Не волнуйтесь, Марк Аронович, – очень серьезно ответила Настя. – Я знаю, что делать.