Чтение 11–й страницы книги ~Большая стрелка~

Недолго Художнику пришлось править в камере следственного изолятора. Дело
в отношении его передали в суд, ему дали копию обвинительного заключения.

Потом был суд. Упираться смысла не было, так что Художник признал свою
вину, попросил прощения у честных людей и умолял не лишать свободы. Но
почему-то навстречу ему не пошли. И получил он два года в шестой
исправительно-трудовой колонии в Калачевском районе области. Так как он умел
прекрасно рисовать, то устроился на блатную должность в клубе, где рисовал
плакаты с изображениями счастливо улыбающихся заключенных, вставших на путь
исправления.

Общая зона - не строгая. Там сидят те, у кого первая ходка. И в
девяностом году правил там не воровской закон и даже не понятия, а просто
беспредел. В то время любимой темой журналистов было бесправное положение
зеков, так что в ИТК-6 повадились правозащитники и корреспонденты. Для смеха
Художник продемонстрировал молоденькой, напористой и наивной сотруднице
"Комсомольской правды" свои рисунки и наплел о своей нелегкой судьбе, о том,
как он, молодое дарование, хотел есть, поэтому полез за чужой вещью, чтобы
мать, оставшаяся без работы, не умерла с голоду. Самое интересное - вышла в
газете история один к одному, как он наговорил, даже с его фотографией.

Удивительное дело - чем больше в зоне появлялось правозащитников и
журналистов, тем хуже становилось положение и тем выше взлетал беспредел,
который нравится только полным дуракам, кому надоело жить на белом свете.
Администрацию колонии так прижали, что она предпочитала не связываться ни с
чем, в зоне воцарялся невиданный бардак, предприятие, обеспечивавшее ИТК-6
работой, почти остановилось деньги платили с перебоями, работы не было.

Беспределыциков приходило на зону все больше. Шпана и психи в последние
годы будто с цепи сорвались. Наевшиеся наркотиков и дихлофоса, с напрочь
вышибленными мозгами, они на воле творили неописуемые вещи. Продолжали они
так жить и на зоне. Треть сидела за насилие - таких раньше опускали, а
теперь всех не опустишь. И они тоже пытались взять верх. Правильные ребята,
те, кто пришли в зону не по залету, а по велению сердца и по направлению
своих наставников, пытались держать оборону, кучковались друг с другом. В
этой компании Художник обнаружил и Хошу, который принял его с радостью.

В каких только переделках не побывал Художник. И с каждым днем только
набирался холодной ярости и уверенности в себе. Вот он стоит напротив одного
из психов. Хищнику надо смотреть в глаза. У противника - заточка. У
Художника - ничего.

- Режь, - кричит Художник.

В горло вдавливается острие заточки. Но Художник, не обращая на нее
внимания, двигается вперед. Лезвие упирается в шею, и появляется кровь.

Но в глазах противника Художник видит страх. Он знает, что тот не ударит
его в шею ножом.

- Давай... - снова кричит он, зная, что противник отступит.

И тот отступает.

Художник же быстро понял, что отступать нельзя никогда. Через два месяца
с новым своим корешем - тоже слегка чеканутым, сидевшим за наркотики и
готовым за пачку чая подписаться на что угодно, - он душит своего врага
подушкой.

Самое смешное - врачи дали заключение, что тот умер от сердечного
приступа. Администрации было не до незапланированных жмуриков. Лишнее ЧП -
это комиссия из управления, разборы, а Хозяину полковника получать. И у
оперчасти и так было полно забот. В это время верх на зоне как раз начал
брать Боксер. Да, тот самый предводитель боксерской бригады,
терроризировавшей Ахтумск. Всю жизнь Боксера учили бить по мордам и грушам,
и освоил он главную науку -- бей первым. И всегда вставай на ноги на счет
восемь и уж тогда, движимый яростной жаждой мести, не давай спуска. Бей пока
противник дышит.

Постепенно Боксер брал в кулак отморозков. С некоторыми блатными заключил
пакт о ненападении. Другие пробовали катить на него бочку.

- Ты же Крота пришил, подручного Тимохи, - сказа ему однажды. - За это
отвечать надо.

- Я убил? Обоснуй.

Блатные погорячились, поскольку обвинения обосновывать было нечем. Зато
Боксер, воспользовавшись возможностями своей бригады на свободе, накопал
компру на основных блатных заводил ИТК и двоим сделал "предъяву по понятиям"
- уж в чем, в чем, а в хитрости и изворотливости Боксер не откажешь. В
результате Боксер стал некоронованным королем зоны. А Художник в очередной
раз убедился, что будущее за новой волной, гангстерами, денежными,
уверенными в себе, лишенными предрассудков, соблюдающими воровски законы
тогда, когда им это выгодно, и отбрасывающими их когда те начинали тяготить.

- Ну а ты, волчонок? - однажды вызвал Художника на разговор Боксер,
присматривавшийся к этому молодому, серьезному парню. - Ты тоже мной
недоволен?

- Главное, не мешаю, - сказал Художник.

- Умно поступаешь, - кивнул Боксер.

- Но и не помогаю. Я в клубе картинки рисую. Мне все разборы по барабану.

- Ну смотри, Художник. Как бы не было худо.

Ему это напомнило фразу шестерок Бузы "от слова худо", и его передернуло
немного.

Боксер оставил его в покое, хотя и неуютно ощутил себя, поймав быстрый,
как удар ножом, взгляд. Боксер видел, что парень очень непрост, что он как
сгусток злой, целеустремленной воли.

Постепенно Боксер все круче заправлял зоной. И решил однажды, что настало
время показать себя. Главная проблема была в том, чтобы "оглушить"
оперчасть, перекрыть поток информации от ее негласного аппарата.

- Кто в административную зону пойдет - того удавлю, - пустил однажды
Боксер указивку.

Теперь каждый, кто лез к административной зоне, записывался в стукачи.
Так что зеки по возможности обходили ее, как чумной барак. Доверенные
Боксера секли все контакты оперативников, и оперчасть осталась без ушей и
глаз.

Боксера поместили в штрафной изолятор, и прапорщики-контролеры отработали
его от души дубинками, сковав для верности сильные руки наручниками. На
ринге Боксера так не били никогда. Но он выдержал. Ему, здоровенному лосю,
все было нипочем.

- Сочтемся, - прошептал он.

Он привык держать удары. И опять поднялся на счет девять. И нанес
ответный удар.

Через пять дней на зоне поднялся бунт. Кто был его заправилой -
догадаться нетрудно. Сценарий был примерно как на броненосце "Потемкин" -
бросили клич типа "честных зеков мясом с червями кормят!". Слово за слово,
тарелкой по столу, и зона встала на дыбы. ВВ-шников со щитами и дубинками
зеки быстро выкинули за пределы зоны, забаррикадировались мебелью, вытащили
заготовленные заранее металлические пруты, холодное оружие и стали требовать
представителей ООН из комиссии по правам человека и помощника Горбачева для
того, чтобы донести о не праведных порядках на зоне. Заодно отметелили до
потери пульса всех, кого подозревали в сотрудничестве с операми, при этом в
большинстве случаев били не тех.

Бунт разрастался. Зеки захватили одно из административных зданий, взяли в
заложники медперсонал санчасти.

Длилось противостояние три дня. Руководство УВД и прокуратура Ахтумска
боялись применять силу. Наконец на зону вели ОМОН. И пришел час расплаты.
Битва была, как в средние века. Закованные в бронежилеты, в касках, с
плексигласовыми и металлическими щитами омоновцы шли вперед. По щитам
барабанили камни, железные острые болванки, кто-то поджег бензин. Цвела
"черемуха" - но слезогонка не особенно помогала. И случилось то, чего не
могло не случиться, - прозвучали выстрелы.

Хоша хотел было тоже двинуть в гущу драки, проучить от души
волков-омоновцев, но Художник осадил его:

- Ты за Боксера бока под ментовские дубинки подставлять будешь?

Они еще с парой пацанов забились в каптерку в закутке клуба и в битве
участия не принимали. Так что под основную раздачу, когда омоновские дубинки
гуляли по ребрам и выбивали дух у особо строптивых, они не попали. Их
омоновцы выудили, когда все закончилось. Боевой угар у милиционеров уже
вышел, и досталось укрывавшимся всего несколько ударов дубинками, что по
сравнению с другими было просто поглаживанием.

Уже когда бунт подавили, Боксера отправили в другую зону - для
строптивых, где участь его ждала не сладкая, некоторых осудили за
сопротивление, накрутили срок и перевели на иной режим. Художнику и Хоше
последователи Боксера пробовали сделать предъяву - мол, прятались за
спинами, когда даже опущенные бились не щадя живота за правое дело.

- Бунт был не правильный по всем понятиям. Никакие целей он не
преследовал, кроме того, чтобы Боксера потешить, - сказал Художник. - Вот за
такое надо держать ответ.

После всех этих баталий на зоне гайки подзавернули. Урока хватило. А тут
на зону подоспел Валуй - признанный блатарь. Одного из шустрых
последователей Боксера, пытавшегося держать масть, удавили и подвесили в
сортире - якобы сам повесился. Еще двоих сделали дамами легкого поведения...

Хоша вышел на год раньше Художника.

- Мы теперь братья, - сказал он ночью перед выходом, резанув по руке и
накапав крови в стакан с водкой.

Художник не верил в братство до гроба. Не верил и Хеше - балагуру и
истерику, с головой, забитой самыми дурными фантазиями и прожектами типа
ограбить Алмазный фонд или смыться в Америку и "дать просраться всей их
"Коза Ностра"... По большому счету, Хоша был ребенок, только сильно
испорченный.

- Я тебя встречу, как выходить будешь. Мы теперь до грoба - пообещал
Хоша, выпив водку с кровью.

- До гроба, - кивнул Художник, последовав его примеру, но что-то зловещее
прозвучало в этих словах. Его передернуло, как от дурного предчувствия.

Художник был уверен, что никто его по выходе не встретит. Знал, что год