Чтение 13–й страницы книги ~Бугор~

фээсбэшником и Васиным.

- Пальчики, следы, все твое, - сказал я.

- О чем разговор? - пожал он плечами. - Доказывайте. Я сдержал такое
родное душе бывшего милицейского спецназовца желание съездить ему по уху и
пожал плечами.

- Докажем, придурок.

- И не надо меня оскорблять. Не таких видали, - он, кажется, наглел.

- Был один недавно такой, - сказал я. - Сейчас жалобы пишет на незаконные
действия.

- Я тоже писать умею.

- Урод, - пожал я плечами и вдарил по газам. Ненавижу уродов. Пусть я
сентиментальный человек, пусть я устарел, но я до сих пор считаю, что
нехорошо брать чужое, неприлично заниматься контрабандой. А красть и
заниматься контрабандой святых ликов, в каждом из которых - частичка души
наших предков, - это уж совсем недопустимо. Стружевский думал по-другому. Он
хотел одного - устроиться в жизни получше, и его не интересовали средства.
Поэтому я считал его уродом и сильно не любил. И поэтому у меня было жгучее,
на мой взгляд, совершенно законное желание съездить ему по уху.

По уху я ему не съездил. Но по хребту угостил кувалдометром, так что он
едва не рухнул прямо перед входом в изолятор.

- Заходи, - сказал я. - Привыкай к тяготам воровской жизни...

- Ответишь за это, - прошипел он.

- Если только перед господом, - я врезал ему еще раз и уронил его в
поджидавшие руки. - Принимайте.

- К стене! Руки за спину! - заорал на вновь прибывшего контролер.

Заперев его в тесную камеру на много мест, мы отправились за его
подельником - который, по сообщению наружки, сейчас сидел дома.

Тот смотрел по видику "Терминатора", рев разносился на весь дом, и, я
думаю, соседи сказали нам спасибо, когда мы его увезли. В отличие от
проводника, раскололся он моментом.

- Да, да, - потряс он руками, сидя на стуле напротив меня в моем
кабинете. - Точно. Отправили мы иконы.

Расписал он цепочку такую. У него в Хельсинки сидит знакомый,
занимающийся сбытом икон, которые там стоят, дороже раз в тридцать, чем в
Москве. Ему и возит Стружевский контрабанду где-то раз в месяц.

- Хельсинки завалены русскими иконами, - говорил подельник проводника. -
Притом висит икона - девятнадцатый век. А они пишут нагло - семнадцатый,
восемнадцатый. Все старят лет на сто. И капуста, понятно, уже другая!

- Вся Европа завалена иконами, - кивнул я. - В одному Стокгольме полсотни
магазинов, торгующих нашими антиками.

- Во-во. Цены в Европе на наши деревяшки в последнее время сильно падают
- очень много навезли. Но все равно еще нормальные.

- А вещи откуда берете?

- Иногда я достаю, - сказал он. - Иногда Витек.

- Последняя партия икон откуда? - спросили.

- Половина - мои. Половина - Витьки.

- А картины?

- Картинами я мало занимался. Но у Витька образовался запасец. Так что
следующим рейсом мы хотели скинуть живопись. Мой человек в Финляндии обещал
узнать к тому времени, как они будут продаваться.

- И где та живопись сейчас?

- У Витька где-то.

- Дома?

- Дома есть. Но дома он не все хранит. Где-то у него заначка.

- Где?

- Я не знаю! Не знаю я!!! А что будет-то? Что будет? - Он умоляюще
посмотрел на меня.

- Как вести себя будешь.

- Я чем могу, тем помогу... Я готов.

- Ну тогда помогай, - сказал я и начал терзать его вопросами.

Я пытался вытащить информацию о висяках - по Русскому музею, по налетам
на коллекционеров, но с таким же успехом я мог расспрашивать первого
встречного на улице. Ни черта он ни о чем, кроме икон и церковной утвари, не
знал. Правда, сдал мне бригаду, которая шарит по церквам в Тульской и
Калужской областях - они якобы два года назад прирезали священнослужителя в
сельской церкви.

- Ну что ж, спасибо, - кивнул я.

- А мне так и сидеть? - Он хлюпнул носом, и вид у него , стал жалкий.

- Трое суток посидишь. Там поглядим, - сказал я. в Тем временем наши с
ребятами из ФСБ обыскали квартиру и гараж Стружевского. Изъяли несколько
икон, небольшую коллекцию монет, несколько орденов девятнадцатого века и
орден Суворова без соответствующих документов.

- Где у него склад? - спросил меня полковник Буланов, выслушав мой
подробный доклад.

- Кто ж знает, - пожал я плечами.

- Ты не жми плечами-то, - сказал Буланов раздраженно.

- Могу и не жать. Все равно не знаю.

- Надо узнавать.

- Из Стружевского ничего не выдавить. Это издержки масскультуры. Все
сейчас требуют адвоката и зачитывания им их прав. И никто не спешит
раскаиваться.

- Зубы не заговаривай, - Буланов нахмурился. - Как искать будем, где у
него клад зарыт?

- Отпустим.

- Верно. Отпускаем. И наружку ему прикрепляем. Пускай сам нас приведет.

Выпускать Стружевского мне не хотелось до боли. Но никуда не денешься.

- Пускай приведет, - согласился я.

Когда следователь на следующий день отпускал Стружевского на свободу, тот
был искренне уверен, что оставил ментов в дураках. Он, видимо, считал, как
некоторые, даже умудренные опытом уголовники, что кто не колется - тот не
сидит. Еще как сидят!

Куда ж ты нас приведешь, проводник?

***

С утра пораньше меня разбудил телефонный звонок.

- Привет, Алексей, - услышал я знакомый голос. Сто лет бы его не слышать.

- Здравствуй, Надя, - сказал я в ответ. - Какого лешего тебе надо от меня
в семь утра?

- У меня сегодня переговоры. Да и тебя не застанешь.

- Тогда бы уж ночью звонила. Чтоб наверняка.

- Ты опять злишься. От злости бывает язва желудка.

- Язвы желудка бывают от жен.

- Правильно. Я виновата. Опять я во всем виновата, - с профессиональным
надрывом произнесла она.

- Ладно. Вопрос "кто виноват" - в сторону. Что делать? - спросил я.

- Котенок тебе посылку прислала.

- Какую посылку?

- Запечатано. Там письмо, кажется. Приедешь?

- Обязательно. Завтра попытаюсь подъехать.

- Вот ты такой. Ребенок письмо прислал. Лететь на крыльях должен. А у
тебя даже намека на интерес нет... Ох, Алексей.

- Я приеду, как только смогу. Привет спекулянту передавай.

- Обязательно. От мента.

- Вот именно. Роже спекулянтской от рожи ментовской, - хмыкнул я. -
Целую, ласточка. Порхай себе на здоровье, - я повесил трубку.

Классический треугольник. Было три человека - я, мой соратник по боксу,
добрый приятель Володька, и моя жена Надя. Когда времена стали меняться,
Володька плюнул на работу, принципы и устои - на все, и стал правдами и не
правдами делать бабки. Надя тоже плюнула на все и стала делать бабки. А опер
Алексей Тихомиров ни на что не может плюнуть до сих пор, поскольку по
неистребимой наивности считает, что служебный долг чего-то стоит, что он
обязан кого-то ловить, кого-то спасать.

Дальше расклад обычный. Опер Тихомиров вечно в безденежье, дома почти не
бывает, все в трудах праведных. И пока он сидит в засадах, два новорусских
делателя денег тем временем прекрасно находят общий язык. Деньги к деньгам,
сердце к сердцу. И вот все меняется - они уже вдвоем, а я за бортом.

Я что, сильно убивался? Не слишком сильно. Поскольку понимал, что
роскошной брюнетке Надежде я не пара. А мой приятель Володя - пара. Вот
только в центре этого треугольника была одна точка, на которой сошелся для
всех клином белый свет. Это Котенок мой драгоценный, дочка ненаглядная. Папа
ловит бандитов, мама - рекламная львица, с утра до вечера носится по радио и
телевидениям, по конторам и фирмам, делая рекламные бабки. Дядя Володя тоже
весь в делах. А Котенок сначала обучалась в элитной гимназии, вместе с
детьми крупных ворюг и известных бандитов. А потом ее сослали, как члена
РСДРП при царизме, за границу. В Англию. В закрытую и дорогую школу. Мне не
нравится, что она там. А Наде и Володьке нравится. Не потому, что они ее не
любят и хотят услать подальше - любят они ее. Вот только считают, что из нее
там выйдет леди и у нее там, в этой задрипанной Англии, в которой нынче
живут одни голубые да всякая "чернота", будут перспективы... Да ну их всех!

У меня сегодня дел по горло. Стружевский на свободу с нечистой совестью
выходит. И его наружка начинает пасти. А я буду сидеть у телефона и ждать
сообщений.

Так все и получилось. Я приехал на работу и стал ждать весточек. И
события неожиданно стали разворачиваться очень быстро.

Стружевский пришел домой. С женой он развелся три месяца назад, дома его
никто не ждал. Наверное, плотно поел - пайка в изоляторах нравится далеко не
всем. Принял душ. я Потом спустился, открыл гараж и вывел свою новенькую
машину. Протер с любовью тряпкой стекло. Опробовал двигатель. И дернул на
всех парах.