безродной черни, быстро изменил соотношение сил, в результате чего
комиссар полиции безоговорочно присоединился к лежащему на земле маркизу,
а сам рыцарь, не оставивший своего прежнего намерения покончить с маэстро,
снова взялся за палку, но неожиданное подкрепление, ворвавшееся в часовню,
вынудило его отступить. Успешно пробивая себе дорогу железными кулаками,
он мигом сбежал по витой чугунной лестнице и наткнулся в дверях на
Кадишмана, открывшего беспорядочную пальбу в воздух. Сбив с ног
испуганного инспектора, герцог направился к патрульной машине, но ему живо
преградили дорогу дюжие полицейские. Перебив позвоночник одному, и сломав
нос другому копу, он тяжело втиснул грузное тело в кабину полицейской
тачки, резко крутанул ключ зажигания и, дернувшийся в его неумелых руках
мощный "Форд" с визгом рванул с места, и растаял вскоре в полумраке
забывшегося в тревожном сне города.
Очнувшись от жесткого нокаута, Василий подобрал с пола тяжелую пушку и
лишь, затем освободил герцогиню от пут.
- Все уже позади, милая, не волнуйся! - нежно сказал он, поднимая
девушку на руки. Несколько полицейских (счастливо избежавших рыцарских
тумаков) вяло возились над подозрительно затихшим на полу комиссаром,
пытаясь привести его в чувство.
На Васю никто не смотрел и он, боясь оступиться, бережно понес
драгоценную ношу вниз, думая о том, что с его стороны было просто
свинством оставить "бабки" в машине.
На воздухе Алис пришла в себя и, поняв, что опасность позади, крепко
прижалась к груди отважного спасителя.
- Я люблю вас, маркиз, - сказала она, - вы один из самых храбрых людей
Англии!
- Согласен! - одобрительно кивнул Вася, принимая как должное комплимент
нежной герцогини.
С недавних пор маэстро считал, что истинная храбрость настоящего мужчины
заключается в том, чтобы мудро и без проблем нажить как можно больше
капитала. Он не стал приобщать возлюбленную к своей новой философии, и
она, совсем ожив на ветру, тихо прошептала ему на ухо.
- Я хочу, милый, чтобы ты всегда был со мной!
- Конечно, дорогая! - бодро откликнулся Василий, удобнее устраивая
подругу в "Бьюике".
На машину покойного Чомбе никто не позарился, и саквояж с "капустой",
слава Богу, был на месте; неслыханно богатый у себя на родине герцог
посчитал за падло воспользоваться подобной мелочью.
- Ты не понял, милый, - более настойчивым тоном сказала герцогиня, - я
хочу, чтобы мы поженились...
"Вот те раз, - удивился Василий, - женщина всегда остается женщиной,
даже если она герцогиня де Блюм"
На всякий случай де Хаимов еще раз проверил содержимое багажника. Герцог
не заглядывал сюда, это было, очевидно, хотя ведь видел, собака, как он
прятал саквояж с бабками. В глубине души Василий оценил великодушие врага.
Хотя, с другой стороны, зачем этому уроду деньги, если он и так может
иметь все, что пожелает?
Голова у Маркиза побаливала, еще бы, после такой-то убойной пачки
(неплохо все-таки у этого гада поставлен удар), но на его настроении это
маленькое неудобство почти не отразилось: в багажнике он вез кучу
американских долларов, а рядом сидела первая красавица Англии. Что еще
нужно настоящему мужчине.
- Алиса, - весело спросил он, возлюбленную, - а почему у тебя такая
еврейская фамилия, твой папа, случаем, не купил приставку де?
- А твой? - не растерялась герцогиня.
В начале мая 1998 г. нашумевшее "Дело о покойниках" сдвинулось с
мертвой точки, и усилия профессора Хульдаи принесли, наконец,
долгожданные плоды.
Идея знаменитого ученого - транслировать в камере узника речи депутатов
кнесета неожиданным образом сработала; Ахмада будто прорвало; он заговорил
без умолку, словно ребенок выучившийся произносить свои первые слова. Но
на младенца он походил совсем недолго. Вскоре его бурный клокочущий говор
напоминал затертую напрочь магнитофонную запись, издающую однообразные,
скрипучие звуки. Еще через день речь ожившего араба стала осмысленной, и
он на память воспроизводил монологи всех политических деятелей Израиля,
слышанные им в записи или в живом эфире; прошла всего лишь одна неделя, и
он уже толкал пространные пламенные речи на самые злободневные темы и даже
завязал однажды дискуссию с Шломо Хульдаи о незаконном выкачивании средств
из государственной казны депутатами религиозных фракций.
- Оставь меня в покое со своими дурацкими фракциями, - отбивался от
мертвеца профессор, в душе радуясь его блестящим успехам, - а лучше скажи,
куда подевались дети супругов Шварц?
Профессор, вероятно, поспешил немного со своим неуместным вопросом,
потому что мертвяк вдруг надолго и беспричинно замолк. Чтобы по новой
разговорить это безмолвное чучело, ассистентам пришлось целых два дня
прокручивать в глухой камере зажигательную речь главного раввина Петах
Тиквы, вынесшего недавно галахическое постановление, запрещающее верующим
сморкаться по субботам.
- Устами мудреца глаголет маразм! - радостно констатировал Ахмад и
серьезно стал убеждать уважаемого профессора принять магометанство, - у
нас, по крайней мере, вы можете сморкаться, когда вам заблагорассудится,
учитель! - соблазнял он ученого. -
- Да поговорите вы с ним, наконец, об этих религиозных фракциях, -
сердито потребовал Когаркин от профессора, когда ему доложили о первых
успехах неуравновешенного араба, - глядишь и разговорится то ваш вонючка.
Тщеславный ученый хоть и не любил прямого нажима сверху на сей раз,
последовал все-таки совету нетерпеливого министра, и действительно в
настроении араба явно обозначился перелом: он не уходил теперь в себя как
прежде, когда Хульдаи задавал ему каверзные вопросы. Для этого, правда,
профессору пришлось выслушать ряд антисемитских высказываний араба,
считавшего, что Израиль конца двадцатого столетия превратился в
государство, живущее по законам религиозной диктатуры. Путаные замечания
мертвеца рассмешили угрюмых ассистентов Хульдаи, но оставили равнодушным
профессора.
За день до этой грубой инсинуации со стороны покойного араба, кто-то из
ассистентов дал ему послушать (в записи) нашумевшее выступление академика
Сидора Ашкенези, утверждавшего, что Израиль был, есть и будет оплотом
мирового расизма на Ближнем Востоке
"Увы, в этой стране невозможно найти человека, который любил бы ближнего
просто так!" - сказал академик и привел араба в восторг:
- Академик, несомненно, прав, - с пафосом заметил Ахмад, уставившись
мертвыми глазами на профессора, - хотел бы я видеть еврея, который
искренне любит араба, или араба, который хоть сколько-нибудь уважал бы
еврея. Вы посмотрите, как ортодоксы ненавидят светских, и как светские
гордо презирают ортодоксов.
- Не надо преувеличивать. - Уныло пробурчал профессор, дожидаясь, когда
мертвец заговорит, наконец, по делу.
- Но самое забавное явление современного Израиля - это затаенная
ненависть всех этнических групп населения друг к другу, - продолжал Ахмад,
не замечая невольного раздражения ученого, - ашкеназы не любят сефардов, а
те, в свою очередь, отвечают им тем же... Война всех против всех, самая
разрушительная и страшная, которая власть предержащим только на руку, ибо
сказано - разделяй и властвуй.
Профессор отчаялся уже вытянуть из Ахмада что-либо стоящее, но тот вдруг
сам заговорил о мертвяках, поведав ему вещи сенсационного порядка,
которые, в сущности, полностью подтвердили его гипотезу о переселении душ
в нематериальном мире и свели на нет все необоснованные идеи академика
Ашкенази.
Случилось это после того, как уставший от дежурных разглагольствований
араба Хульдаи мягко прервал его болтовню заранее заготовленным вопросом из
жизни генерала Хильмана. Еще с минуту разгоряченный араб продолжал бросать
обличительные фразы типа "Межэтническая рознь позорит нацию, которая сама
страдала от антисемитизма других народов" и вдруг выдал без всякой связи
с предыдущими заявлениями.
- Ури Хильман - есть предпоследнее переселение души герцога Балкруа
второго"
- А кто его последнее перевоплощение? - вкрадчиво спросил профессор,
затаив дыхание и боясь пропустить хоть одно слово заключенного.
- Не знаю! - отрывисто сказал Ахмад, и было видно, что он нагло лжет.
- А кто такой Румын?
Профессор весь сжался в ожидании ответа.
- Румын есть - Альберто де Брук четвертый.
Хульдаи, не имевший понятия о де Бруке, тем более четвертом, не стал
вдаваться в подробности, боясь, что "колющийся" с таким трудом араб
умолкнет так же внезапно, как и начал, говорить, и он не успеет выжать из
него сведения столь необходимые для продвижения застопорившегося
следствия.
- А в ком теперь твоя душа, дружище Ахмад?
- Комиссар Иуда Вольф - есть моя душа! - торжественно заявил Ахмад.
Последние слова араба вызвали у лейтенанта Кадишмана не очень склонного к
веселью (из-за участившихся придирок профессора) взрывы неуправляемого
хохота. Вместе с другими ассистентами инспектор присутствовал на этом
Сертаков Виталий
Конюшевский Владислав
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Андреев Николай
Флинт Эрик