Не сразу он узнал в гангстере заместителя комиссара полиции майора
Петербургского. Месяц назад тот был зверски убит герцогом, но никто в
управлении не жалел об этом. Придирки этого гнусного доносчика надоели
всем. Это был холодный мизантроп, который не любил женщин, подчиненных и
подследственных, но больше всех он не любил Иуду Вольфа, на которого завел
специальное досье, чтобы скорее вытеснить его "с незаслуженно занимаемой
им должности".
Давид Петербургский был суровый законник и педант, своими требованиями -
повсеместно уважать Закон, изводивший всех сотрудников Главного
управления.
"Слава Богу, что он умер, - подумал Кадишман, - но ведь и я умер и никто,
между прочим, этому не радуется. Грешно радоваться смерти ближнего. А
вдруг, кто-то рад моей смерти, точно также как я обрадовался смерти
Петербургского? Впрочем, если верить Вседержителю, я скоро оживу, и может
быть, даже увижу Берту"
Отделение, в котором сидел бывший заместитель и поющий без фонограммы
артист называлось - "Жертвы злодейских убийств" Кадишман из вежливости
поздоровался с Петербургским, но скоро пожалел об этом:
- А, это ты, - холодно сказал бывший заместитель Вольфа, - ну как там
этот?..
Он не назвал никого конкретно, но было видно, кого сей нудный сутяга,
имеет в виду.
- Я тут жалобу на него накатал, - сказал он с упрямым блеском в глазах.
- Кому накатали то? - спросил Кадишман, хотя знал, кому адресован
конверт.
- Господу, конечно, кому еще, ведь нет правды на земле, - заговорил он
словами Сальери...
- Но правды нет и выше, - напомнил Кадишман.
С русской классикой Петербургский не знался, так же, впрочем, как и
Кадишман, и непроизвольное цитирование ими Пушкина было не более чем
случайным совпадением.
- Скажите, почему вы спасли своего начальника? - спросил Кадишман. Его,
так же как и всех в управлении озадачил, и удивил странный поступок
Петербургского.
- Положено по уставу, - скучно отвечал Петербургский, - я всегда твердил,
что надо жить по уставу, а вы все отступали от него, но я добьюсь, чтобы
было иначе...
- Да какой вам еще устав нужен, командир, и так ведь все ясно...
- А вот и неясно, сержант.
- Лейтенант я, - угрюмо напомнил Кадишман. Но Петербургскому было все
равно, в каком звании собеседник.
- Помнишь в прошлом году, Вольф, твой любезный, пользуясь служебным
положением, вызволил из карцера трех арестантов арабского происхождения
для производства ремонта своего особняка?
- Не помню.
- Врешь, помнишь, но боишься босса, а ведь твой гражданский долг заявить
по инстанции, что Иуда Вольф, комиссар тель-авивской полиции, использует
служебное положение в корыстных целях, а это ничто иное, как грубое
попрание существующего законодательства.
- Может быть и попрание, шеф, да мне то что от этого, пусть они сами там
и разбираются. И вам бы пора уже остепениться и отойти от земной суеты...
- Отдыхать мне некогда, сержант, вот представлю Господу список
коррумпированных лиц в полиции, а там посмотрим.
"Один раз в жизни человек совершил красивый поступок, - подумал
Кадишман, - да и то потому, что так полагалось по уставу"
Он отошел от бывшего начальника, продолжавшего наводить порядки даже в
загробном мире.
Беседа с Петербургским взволновала его. Он надеялся встретить еще
знакомых и не ошибся. Карантинная оказалась просторным помещением,
вмещавшим многочисленное общество известных "Субстанций". Сортировку по
секциям производил, очевидно, Цилиндр. "Вожди племен", "Монархи",
"Исторические деятели " и "Выдающиеся политики" - это был лишь небольшой
контингент лиц, с которыми Кадишман столкнулся в первые минуты. Почти все
политические деятели были углублены в чтение газет, выискивая и не находя
в них сообщения о своих персонах. Все они, так же как и Кадишман, шли "По
второму кругу", и готовились к будущей новой жизни на земле.
Он остановился перед вывеской "Тираны и завоеватели всех времен и
народов" и среди присутствующих выделил хмурого человека в высокой соболей
шапке, красном халате и мягких ичигах, натянутых на кривые ноги.
"Чингисхан" - догадался он и стал приглядываться к другим завоевателям.
Узнав Тамерлана и Александра Македонского, он приблизился к Адольфу
Гитлеру, который с большим энтузиазмом убеждал в чем-то сидевшего подле
него Иосифа Сталина. Кадишман подошел ближе и прислушался.
- Иосиф Виссарионович, - с элегической грустью в голосе вещал Гитлер, -
ведь даже Вам, отцу народов, не удалось кардинально решить еврейский
вопрос.
- Я не замарал руки еврейской кровью, - гордо сказал Сталин, безуспешно
пытаясь зажечь спичку над затухшим соплом длинной трубки.
- Ой ли? - иронически сказал Гитлер, услужливо чиркнув зажигалкой у
трубки анемичного генералиссимуса.
* * *
Кадишман отыскал отделение с вывеской "Борцы за мир, лауреаты
Нобелевской премии" и вскоре увидел человека, которого искал. Это был
бывший премьер Израиля, павший от рук фанатичного убийцы. Он одиноко сидел
в сторонке, углубившись в газету (как и все в этом собрании
знаменитостей), выискивая и не находя заметки о своей персоне. "Странно -
и сюда доходит пресса? " - подумал Кадишман и вежливо кивнул премьеру:
- Здравствуйте, господин Рабин, - сказал он.
Ицхак Рабин оторвался от газеты и с улыбкой приветствовал полицейского.
- Ты куда собрался? - спросил он.
- Возвращаюсь на родину, - улыбаясь, сказал Кадишман.
- Счастливчик, - печально вздыхая, произнес премьер, - а я вот отказался
наотрез, - не могли оценить меня соотечественники, а ведь я искренне
боролся за мир...
- Вы могли бы сделать еще попытку, господин премьер, тем более что после
вашей трагической кончины у нас почти ничего не изменилось.
- Я бы и рад вернуться, но Цилиндр предложил мне родиться председателем
Организации Освобождения Палестины.
Кадишман даже не удивился тому, что бывший премьер назвал франта с
бабочкой "Цилиндром"
- Не все ли равно, в каком качестве бороться за мир? - сказал он
равнодушно.
- Да, но в этом случае я бы боролся за то, против чего воевал в
предыдущей жизни, а это в некотором смысле не совсем этично, майор.
- Вы уже сделали выбор? - в упор спросил политика Кадишман, уже не
удивляясь, что все, будто сговорившись, величают его майором.
- Разумеется, - завтра появлюсь на Белый Свет...
- В Иерусалиме?
- Нет, в Африке в семье вождя туземного племени, который передаст мне
власть по наследству.
Кадишман хотел посочувствовать мученику и национальному герою, но понял,
что тот доволен предстоящей миссией в тропических джунглях.
- Профессия вождя мне известная, - сказал он с гордостью, - думаю, что
справлюсь...
- А не предлагал ли вам Цилиндр вернуться домой в обличии животного?
Рабин обиделся:
- Чтобы родиться животным, дорогой друг, надо прожить жизнь эгоистом, -
наставительно сказал он, - а я, как вам известно, любил человечество!
* * *
Скоро в карантинную плавной походкой вошла Дафна. На этот раз она
закуталась в длинное желтое кимоно, вероятно, для того, чтобы отвадить
неучтивых политиков, заглядывать ей под юбку.
- Господин Кадишман, - официально сказала она, - приготовьтесь,
пожалуйста, к эвакуации...
- Я готов, - сказал Кадишман, с грустью подумав о том, что за такой
непробиваемой бронею, как японское национальное одеяние, вряд ли
разглядишь контуры ее изумительных ножек.
И вдруг он почувствовал, как земля рывком ушла у него из-под ног,
карантинная странно кувыркнулась, и он ощутил себя повисшим в воздухе вниз
головой, будто подвесили его на крюк для разделки туш. Картина была
знакомой, еще мгновение и он, сорвавшись с крюка, стремительно понесется
навстречу бездне. Неужто обманул его Цилиндр, и он снова очнется в
опостылевшем ему Одиночном мире?
Он действительно сорвался, но не полетел в пропасть, а почувствовал, что
его завертело в мощном водовороте спертого воздуха и неожиданно выбросило
в прохладную мглу, которая, сгустившись, приняла вдруг реальные очертания.
Осмотревшись, Кадишман понял, что находится в темном и пыльном закутке. В
двух метрах от себя он увидел узкую щель, в которую пробивалась слабая
полоска света. Первым желанием лейтенанта было бежать изо всех сил к этому
спасительному источнику жизни; он хотел подняться, но не почувствовал ног.
"Странно" подумал он, посмотрел вниз и вдруг увидел, что стал маленьким и
гадким насекомым с влажными нитками у самого носа. Он не сразу догадался,
что это его собственные усы, которые важно зашевелились, как только он
подумал о них. "Да, ведь я теперь таракан" - тоскливо вспомнил он и снова
Роллинс Джеймс
Глуховский Дмитрий
Василенко Иван
Афанасьев Роман
Жюль Верн
Маккарти Кормак