Чтение 41–й страницы книги ~След нумизмата~

Николаевич?

Профессор машинальным жестом включил настольную лампу, всмотрелся в
лицо женщины. Глаза его расширились.

-- Боже мой! Лизавета Викентьевна, княгиня!...

-- Давайте без титулов, доктор. По нынешним временам это не актуально.

-- Да-да, вы правы! -- закивал головой врач. Стремительно выскочив из-за
стола, он подбежал к двери и закрыл ее на ключ.

Гостья с усмешкой наблюдала за действиями хозяина дома.

-- Что, по-прежнему опасаетесь бурного темперамента Нины Андреевны? --
спросила она.

-- Нина Андреевна умерла в восемнадцатом, от испанки.

-- Извините, я не знала.

-- Сейчас у меня другая жена, ребенку два года, -- пояснил профессор,
усаживаясь за стол. Он пододвинул гостье коробку папирос: -- Вы по-прежнему
курите?

-- Да, старые привычки, знаете ли, трудно изживаются.

Закурив, Щербатова похвалила табак.

-- Хорошее зелье, давно я не курила ничего подобного.

Княгиня смаковала каждую затяжку, а Мезенцев с горечью думал о том, что
время делает с людьми. Когда-то у него с этой женщиной был потрясающий
роман! Начался он в девятьсот шестом, княгиня тогда уже овдовела, Мезенцев
же был молод, благополучен и популярен как врач. Высокого роста, худой, но
очень подвижный, он производил на дам неотразимое впечатление своим чуть
демоническим лицом: большие темные глаза, высокий лоб, небольшая бородка
эспаньолкой. Пришла как-то на прием к нему и княгиня Щербатова. Ей было уже
за тридцать, но хороша она была необыкновенно: божественная фигура, чистая
белая кожа, короткий, чуть вздернутый носик и необычные глаза цвета темного
уральского малахита. Тогда он, помнится, нашел у нее только легкое
переутомление да дамский психоз, типичный для одиноких женщин.

-- Вам надо на время забыть про все коммерческие дела, куда-нибудь
съездить, например, в Париж, летом -- в Ниццу. Ну и... выйти замуж или хотя
бы завести любовника.

Смех княгини прозвучал серебряным колокольчиком. Она откинулась назад,
раскинула свои дивные руки на спинку дивана и, отсмеявшись, сказала:

-- Хорошо, доктор, так и быть, я согласна.

Мезенцев не устоял. Роман их длился долго, то затихая, то вспыхивая
вновь. Жена устраивала доктору грандиозные скандалы, он божился, что все
кончено, раз и навсегда. Но возвращалась из своих бесконечных деловых
поездок Лизавета Викентьевна, Мезенцев слышал в трубке ее серебристый смех и
мчался к ней, как бабочка к нектару.

Лишь война смогла прервать эту затянувшуюся и мучительную для обоих
связь. Профессора сразу призвали в армию, сначала начальником санитарного
поезда, затем повысили до главного медика целого фронта. Волею судеб
Мезенцева прибило к большевистскому берегу. Более того, он вошел в элиту
докторов, врачующих верхушку революционеров. Самого Ленина довелось
консультировать после покушения Фанни Каплан. О судьбе же
Щербатовой-Бураевой до него доходили странные слухи, больше похожие на
легенды.

-- Где же вы были все это время, Лиза? Что с вами стало?

Женщина невесело улыбнулась:

-- О, чего только не довелось испытать, куда только судьба меня не
заносила!

От былого серебра в голосе не осталось и следа, глаза словно выцвели.
По лицу чувствовалось, что княгиня заново переживает все случившееся.

-- Революция застала меня на юге, в Ростове. Я спокойно могла бы уехать
из страны, но по дурости своей ввязалась во всю эту заваруху. Чем могла
помогала белому движению. Сначала деньгами, потом влезла с головой в
армейскую жизнь, построила на собственном заводе бронепоезд и моталась на
нем по всему фронту, то отступая, то наступая. Прошла через всю грязь и пот,
вплоть до отступления в Крым в двадцатом. Непременно бы эвакуировалась с
Врангелем, но подхватила сыпняк и провалялась в бреду все это жуткое время.
Слава Богу, после тифа меня мало кто узнает, а то бы давно расстреляли еще
тогда, в Крыму... Что было потом? Скиталась по России, лишь бы не узнали, не
выдали ЧК. Вспоминать неохота. Крупные города обходила стороной: слишком
многие там знали меня в лицо. Все больше по селам да по станицам. Дольше
всего задержалась на Дону, учительствовала, и все ждала, что снова полыхнет
вольный Дон, но... Раздобыла новые документы -- слава Богу, мир не без добрых
людей. И вот вчера добралась до Петербурга.

-- Но это опасно! -- вырвалось у Мезенцева.

-- Я знаю, но я здесь ненадолго.

Княгиня решительным жестом загасила в пепельнице окурок, вздохнула и
начала разговор о самом главном.

-- Павел Николаевич, мне нужны деньги, много денег. Я понимаю, что глупо
ради прошлых интимных отношений требовать что-то теперь, поэтому я предлагаю
вам вот это.

Она достала из своей сумочки небольшую черную шкатулочку и черную же
старинного вида тетрадь.

-- Я помню, что вы увлекались нумизматикой, вот почему я пришла к вам.
Только вы можете понять истинную ценность этой монеты, к тому же это
единственное, что у меня осталось от моих миллионов. Прочтите эту тетрадь.

Рассмотрев монету и полистав тетрадь, Мезенцев изменился в лице,
выскочил из кабинета и вскоре вернулся с толстым каталогом и лупой. Гостья
слышала, как в коридоре он сказал кому-то: "Ужинать не буду, садитесь без
меня". Профессор настолько увлекся изучением новой монеты, что совсем забыл
о хозяйке уникума. А та в это время думала о нем. "Да, постарел ты, Паша.
Высох, поседел. Уже не тот испанский змей-искуситель, конкистадор. И
бороденка поредела. Скорее донкихот. Хорошо устроился и при этой власти, я
бы так не смогла. И новая жена ни разу не постучала в кабинет, значит,
теперь ты командуешь в доме, а не она".

Наконец профессор оторвался от тетради и сказал скорее сам себе, чем
Елизавете Викентьевне:

-- Да, впечатляет. Похоже, это единственный константиновский рубль,
оставшийся в частных руках в России. Насколько я знаю, три остальных монеты,
Великого князя Сергея Александровича, принца Александра Гессенского и
Великого князя Георгия Михайловича, вывезены за рубеж. Остались лишь два
экземпляра: один в Эрмитаже, а тот что раньше принадлежал Александру
Второму, -- в Историческом музее. Как же вам удалось сохранить его в такое
время?

-- Это не моя заслуга, -- призналась женщина. -- Я отдала ее на хранение
своей няньке. Она переехала в Москву, я ее нашла за неделю до смерти,
успела. Еще немного, и она бы исчезла без следа. Во многом это памятная
вещица. Слишком много она перевернула в нашей жизни. Это было такое
потрясение: смерть отца, его предсмертная записка, эта тетрадь... Скромная
благородная барышня узнает, что ее обожаемый отец не всегда был такой
честный. К сожалению, мой муж тоже не оказался идеальным мужчиной. Года
через три после свадьбы он охладел ко мне. По долгу службы он частенько
оставлял меня: морские походы, учения. Вскоре я узнала, что в каждом морском
порту у него была своя пассия. К тому же он пристрастился к карточной игре,
дела на заводах шли все хуже, многие из них уже не приносили прибыли.
Миллионы отца таяли как снег, на Андрея надежды не было, пришлось самой
ввязываться во все дела. Первые три года я только училась. Финансы, банки,
кредиты, технология производства. К тому же в это время родился Николай.
Тяжело пришлось, но, видно, что-то мне передалось от отца. Еще через три
года все мои предприятия приносили устойчивый доход. С Андреем мы
по-прежнему жили словно на разных планетах. У меня рудники, шахты, заводы. А
у него море, карты, женщины.

Не выдержав, Бураева закурила снова, затем продолжила:

-- Грешно признаться, но когда меня известили, что мой муж погиб в
Цусимском сражении на броненосце "Бородино", я испытала некоторое
облегчение. Для него это была достойная смерть, а для меня -- избавление.
Потом я встретила вас. Признаться, ни о чем прошедшем я не жалею. Это были
лучшие годы моей жизни. Павел Николаевич, мне нужно пятьсот червонцев.

Мезенцев невольно крякнул. Даже для него это была солидная сумма.

-- Я объясню зачем, -- продолжила княгиня. -- Сейчас многие возвращаются
из эмиграции, ну, вы, наверное, слышали, Алексей Толстой вернулся, генерал
Слащов, вот бы я никогда не подумала, что такое возможно. Я его хорошо знаю
по обороне Крыма, дезертиров вешал пачками. И вот один из вернувшихся там, в
Москве, непостижимым образом узнал меня. Слава Богу, он оказался благородным
человеком, иначе я давно сидела бы на Лубянке. Кроме того, он принес мне
потрясающую новость. Оказывается, мой сын Николай жив. В свое время мне
сказали, что его расстреляли чуть ли не с самим адмиралом Колчаком. На самом
деле ему удалось бежать из Иркутска. Через Китай и Японию он перебрался в
Америку, а оттуда уже в Париж. Работает таксистом, как большинство русских
офицеров. Женился на француженке, у них даже есть сын. Такое внезапное
воскрешение сына и появление внука ошеломило меня. Уже два месяца я не
нахожу себе места. Я как-то уже смирилась, что умру в России по своей воле,
по воле Бога или других людей, какая разница. Просто я поняла, что все наши
жертвы были абсолютно напрасны. Народ сам себе выбрал царя по образу и
подобию своему. Народу-хаму на престоле нужен и царь-хам, неважно, как его
зовут -- Владимир, Лев или Иосиф. Я хочу в Париж к сыну, к внуку. Подержать
его на руках, а там и умереть не страшно. Меня свели с людьми, которые могут
провести нас через финскую границу. Но стоит это дорого. Поэтому я и прошу
такую сумму.

Зеленые глаза княгини, чуточку выцветшие за годы лихолетий, смотрели на
Мезенцева не мигая, пристально и строго. Профессор и в прежние времена очень
не любил этот взгляд. Создавалось полное впечатление, что вместо красивой и
томной женщины, только что млевшей в его объятиях, появлялась строгая и
властная Хозяйка. Смешался он и сейчас.

-- Да, конечно, можете не сомневаться, Лизавета Викентьевна. Сейчас
принесу.