Чтение 67–й страницы книги ~След нумизмата~

парной показывалась толстая фигура Уткина. Несмотря на солидный избыток
жира, завгар всегда оказывался слабее своих более худощавых друзей. Глядя на
его багровое лицо с закатывающимися глазами, ходивший еще в дошкольниках
Силин с ужасом думал, что этот громадный, пунцовый дядька сейчас упадет на
кафельный пол и умрет. Душ в бане работал редко, поэтому Уткин надевал
поношенные синие семейные трусы и, пошатываясь, выходил на улицу, пугая
своим экзотическим видом детей и смеша остальной люд.

Князев же и Рябов отдыхали после первой ходки в предбаннике, поглощая в
громадных количествах холодное пиво, поставляемое добровольцами из пивной в
том же здании. Отдохнув так примерно с полчаса, все трое шли на второй круг,
по новой выгоняя шустрых любителей. Снова из парной слышались крики: "По
уголкам бей, по уголкам! Там еще камни не залиты!" -- и пушечное уханье
раскаленной каменки сопровождалось одобрительным ревом парильщиков и
квохчущими звуками самоистязаний.

Так повторялось три, четыре раза, по времени это длилось не один час,
пока каменка окончательно не заливалась водой, к большому неудовольствию
продолжавших подходить с работы мужиков. Затем компания успокаивалась, и под
все то же пиво, "Жигулевское" или "Бархатное", в зависимости от завоза,
начиналось самое интересное -- разговоры.

И Рябов, и Уткин любили и умели поговорить, оба прошли фронт, и
некоторые из услышанных историй врезались в память Силина на всю жизнь.
Князев тоже в долгу не оставался. До войны он охранял на Севере лагеря, а с
сорок первого года и до Победы ловил в прифронтовой зоне диверсантов, видел
плененного Паулюса, затем рыскал по Карпатским горам, воюя с бандеровцами.

Семидесятые годы разрушили союз друзей по венику и пару. Сорвал сердце
и вскоре умер Уткин, года через два после этого позарился на заводской спирт
Иван Рябов, тот оказался метиловым, и слесарь долго и мучительно умирал,
ослепнув и сбросив, наподобие линялой змеи, сгоревшую кожу. Михаил давно не
ходил в общую баню и скоро забыл бравого майора. Лишь в середине
восьмидесятых Силин с удивлением узнал, что Князев является обладателем
роскошнейшей коллекции монет. Хотя майор к этому времени давно пребывал в
отставке, Михаил с некоторой робостью пошел на знакомство с ним. Рослая,
подтянутая фигура отставника, мощный голос, выбритая до блеска под маршала
Тимошенко голова, кустистые брови -- все это продолжало производить
впечатление. Отставного комитетчика до сих пор побаивались и уважали соседи
по дачам и гаражам, от него исходила могучая аура силы.

Но Князев на удивление хорошо принял Силина, охотно показал свою
коллекцию, хотя честно признался, что ни в каких нумизматических обществах
никогда не состоял, более того, последнюю монету приобрел с рук лет двадцать
назад. Коллекция майора просто потрясла Михаила своим разнообразием и
объемом. Удивило Силина и то, что многие монеты у майора имелись в двойном,
а то и в тройном экземпляре. Некоторые из них Князев тут же подарил новому
знакомому. В тот вечер они просидели часов пять, обсуждая и рассматривая
многочисленные планшеты, и лишь темнота прервала неспешный разговор двух
родственных душ.

На следующий день уже Князев пришел в гости к Михаилу. Так завязалась
дружба двух людей, столь отличающихся возрастом, характерами, с различными
взглядами на жизнь. Князев остался ортодоксальным коммунистом самого левого,
сталинского толка, Силин же всю свою трудовую жизнь не любил нахлебников в
виде партсекретарей разных рангов и уровней, самих не производящих ничего,
только указывающих, что он, Силин, должен делать, сколько получать и о чем
думать.

С началом перестройки и разгребанием грязи прошлого идеологические
споры Михаила с майором начали доходить до ругани, а затем и вовсе привели
нумизматов к полному разрыву. И вот теперь, три года спустя, Князев сам звал
его к себе!

На следующий день Силин с утра пошел к отставному майору. На его
сдержанный стук дверь открыл Толька. Все так же косясь как-то в сторону, он
мотнул головой на дверь кабинета и ушел в глубь длинного коридора, откуда
доносились шипение и запах готовящейся пищи.

-- Кто там, Толя? -- услышал Силин резкий женский голос, затем
неразборчивое бормотание дурачка. Михаил уже открыл дверь, когда из кухни
выскочила невысокая худощавая женщина в кокетливом фартучке с кружевами, с
резкими движениями.

-- Куда, к нему нельзя! -- с ходу зашипела она, но из кабинета донесся
гулкий голос майора:

-- Изольда, это ко мне!

Изобразив на морщинистом лице обезьянью гримаску досады, женщина
отвернулась и так же стремительно скрылась в кухне.

Первое, что почувствовал Силин, войдя в кабинет, -- жуткий, неприятный
запах, напоминающий человеческие испражнения, но гораздо более резкий и
стойкий. Глянув перед собой, Михаил мысленно ахнул. Огромный письменный
двухтумбовый стол, краса и гордость отставного майора, бесследно исчез,
вместо него стояла старая железная кровать и на ней покоилось то, что
осталось от хозяина дома.

С первого взгляда Силин понял, что старый нумизмат доживает последние
дни. Князев чудовищно исхудал, кожа плотно обтягивала скулы и обострившийся
нос, складками болталась на высохшей шее. Высвободив из-под одеяла тонкую,
дистрофично-прозрачную руку, майор протянул ее гостю. Пожимая слабые, словно
водянистые пальцы, Михаил сочувственно покачал головой.

-- Что, хорош? -- усмехнулся Князев.

-- Да, Семен Федорович, крепко вас, однако, скрутило, -- признался
Михаил. Юлить и бодриться он не стал, знал по-настоящему мужской характер
Князева.

-- Рак желудка, -- пояснил майор. -- Они скрывают, и врачи и Изольда, но
я-то точно знаю, всяческих смертей в своей жизни навидался, чего уж там.

-- Сильно болит?

-- Нет, уколами пичкают, глушат. Только все чаще колоть приходится,
дохожу. Еще несколько дней, и все, ящик!..

Тут в дверях показалось сморщенное личико жены майора.

-- Сема, ты не устал? Может, молодой человек тебя утомляет?

-- Изольда, оставь нас в покое, дай поговорить! -- чуть повысил голос
Князев, в нем проявились металлические ноты. Дверь с треском захлопнулась.
Майор, откинувшись на подушки, слабо усмехнулся.

-- Боится женка, что коллекция на сторону уйдет. Ты вовремя пришел,
Арнольд и Рава в Железногорск час назад укатили.

-- Они что, здесь? -- удивился Силин.

-- Да, налетели, стервятники, падаль поклевать.

Изольда была третьей женой Князева. С первой он развелся еще до приезда
в Свечин, уже тут майор женился на Марии, крепкой, здоровой на вид уральской
девке. Но прожили они вместе всего три года, при родах Мария умерла,
оказалась слаба сердцем. Что-то повредили при родах и Толику. Полным идиотом
его назвать было нельзя, он читал книги, здраво и разумно говорил. Вот
только речь свою часто не мог довести до конца, она превращалась в невнятную
кашу. При этом Толик начинал нервничать, передергивался всем телом и
старался куда-нибудь уйти. Но физически он вырос довольно крепким и
методично перекапывал по осени девять соток отцовской дачи.

После смерти Марии Князев женился снова, на вдове с двумя детьми
Изольде Анохиной, в девичестве Левензон. Силин видел ее фотографии тех
времен -- молодая вдова чудо как была хороша. Уже в те времена она работала
директором продуктового магазина. Карьера ее развивалась вполне успешно и
закончилась в должности начальника местного торга. Все это время Изольда
Исаевна успешно отбивала атаки ревизоров, хотя жила всегда не по средствам.
Силина еще в первое посещение поразила пятикомнатная квартира Князевых. Там
не было вульгарных стенок и ковров, вся мебель представляла из себя один
антиквариат. Два объемных гаража хранили в себе по машине. Большие
автомобили маленькая Изольда не любила, предпочитала простые "Жигули", но
зато меняла их каждые три года. Одна машина стояла про запас, на другой
ездили. Еще в середине семидесятых этот запасной гараж подломили, но машину,
на удивление многих, не раскурочили. Просто там было чем поживиться. Одних
дефицитнейших по тем временам покрышек взяли штук десять, обо всем остальном
Князевы умалчивали, просто изнутри гаража сделали обвязку арматурой.

Старший сын Изольды Арнольд, окончив школу, уехал в Москву и поступил в
торговый институт. Пошла по стопам матери и дочь, также отбыв на изучение
фамильного дела в первопрестольную. Оба они в Свечин не вернулись. Сын
заведовал крупным универмагом, Рава махнула еще дальше -- вышла замуж за
соплеменника и отбыла на историческую родину. Вот Силин и удивился, что оба
пасынка майора прибыли в Свечин из столь отдаленных Палестин.

Словно подслушав его мысли, Князев, усмехнувшись, сказал:

-- Никогда не думал раньше, что буду жить с еврейкой, да еще и растить
ее детей. Садись, не стой.

Когда Михаил примостился рядом с кроватью на стульчике, майор начал
свой рассказ.

-- Я тебе раньше не говорил, как приобрел эту коллекцию, так вот,
послушай. Хотя... -- Он потянулся в сторону ближайшего стеллажа и,
сморщившись от неудобной позы, достал из-за книг черную тетрадь и такую же
небольшую коробочку.

-- Тетрадь спрячь, успеешь прочесть, а это открой. Что это за монета?

-- Ну, судя по надписи, это константиновский рубль, -- уверенно заключил
Силин, стараясь рассмотреть детали чеканки.

Князев на ощупь достал со стеллажа большую лупу и подал ее Михаилу.
Потом пальцем ткнул в один из каталогов, и без слов понявший его Силин
быстро нашел в фолианте фотографию нужной монеты. Еще несколько минут Михаил
рассматривал монету, сличал ее с изображением в книге, наконец неуверенно
высказал свои соображения:

-- Похоже даже, что это не копия, а новодел, такое впечатление, что ее
делали одним и тем же штампом.

-- Именно так, но это не новодел, это подлинник, одна из шести монет,
изготовленных в 1825 году. Вся ее история записана в этой тетради, потом
почитаешь. Я там тоже накарябал... свое послание. Спрячь ее и никому не