у нас был список всех зданий на каждой позиции и всего оборудования в
каждом здании, стоимость того, стоимость этого. И мы составили список
наших заявок на новые здания и оборудование с восьми - десятистраничным
обоснованием к каждой заявке. Списки были скорректированы, а обоснования
отвергнуты, и мы их переписали, карты были признаны неточными, и их
пришлось переделывать, колонки чисел были просуммированы и тысячи раз
перепроверены - и на все это у нас было всего десять дней. Нас было
около сорока человек, офицеры и рядовые срочной службы, которые работали
по двенадцать или четырнадцать часов в сутки. В моей группе, из
Сент-Луиса, было два капитана, полковник авиации, младший сержант и два
рядовых 1-го класса, машинисты. Я был в числе последних. Эти десять дней
мы жили странной жизнью, выдернутые из обычного распорядка, сгрудившиеся
в тесном помещении, преисполненные сколоченным на скорую руку духом
товарищества. Предстояло выполнить такой объем работы, изучить уйму
возникающих по ходу дела вопросов, что было уже не до армейской
субординации. Для нас открыли только три здания, поэтому офицеры и
рядовые срочной службы жили в непривычной близости, вместе работали,
вместе ели и - по воскресеньям, в единственный свободный день, - ездили
в город и вместе напивались до полубесчувствия. Сейчас очень много
говорят о бригадной работе - в правительственных учреждениях и в больших
корпорациях, - но в большинстве своем это просто разговоры, способ
приукрасить администрацию. В течение тех десяти дней на той проклятой
заброшенной армейской позиции мы, сорок человек, действительно стали
командой в подлинном смысле слова. И в последний день, я полагаю, мы все
испытали чувство заброшенности, тоски и пустоты оттого, что нам
приходилось расформировать нашу команду и вернуться к реальностям
обычной службы. Полковник авиации уже не был тем человеком, который ввел
меня в компанию, играющую на выпивку, в результате которой новичок
оказывался пьяным под столом. А я для него больше не был юношей,
научившим его во время одного из буйных завтраков петь "Ублюдок
английский король". Снова вернулась субординация; я был рядовой 1-го
класса, а он полковник. И мы утратили черты индивидуальности. Я думаю,
что это может служить лакмусовой бумажкой для настоящей команды: она
способна выявлять индивидуальность.
присутствует в подобных ситуациях. Всякий раз, когда люди работают
вместе с таким же напряжением и единодушием над конкретным делом,
завершение этой работы и распад команды - вещь печальная. И именно такая
тоска, хандра и ощущение пустоты мучили меня в то утро, хотя в этом не
было никакого резона. Быть может, команда и была создана, но у нее не
было времени, чтобы успеть сплотиться в такую же группу, о которой я
вспомнил. К тому же работа не была закончена. В действительности она
только начиналась. Так почему же такая хандра? Уолтера поблизости не
было - я предположил, что он уехал вместе с Флетчером и мистером
Клементом к Флейшу, - ну и что? Не было разумной причины для хандры,
говорил я себе, но тем не менее она продолжала гнести меня. Я дважды
ополоснул лицо холодной водой, но тщетно, она оставалась при мне.
Поэтому я оделся и пошел в соседний номер.
Джордж конечно же лежал на другой, глядя в потолок. Они оба взглянули в
мою сторону, когда я вошел, и Фил произнес:
час?
и обратился к Филу:
питания.
не было, и Джордж дал мне ключи от Флетчерова арендованного автомобиля,
нового "шевроле".
сторону нашей полюбившейся закусочной. - А почему у тебя нет прав?
заехал на тротуар, и они остановили меня за неосторожное вождение и
сопротивление офицеру и еще за пару вещей. Так что они отобрали
водительские права.
Джордж или подшучивает надо мной. Его широкое лицо снова приняло
привычно сонное выражение.
сказал:
маленьком городке.
из большого города. Ты собираешься работать в нашем профсоюзе?
делать с Килли?
Ничего, - ответил я. - Что ты имеешь в виду?
сделал вчера с этой девушкой, - сказал он.
из машины.
тренировок в боксе в разряде тяжеловесов-претендентов. Он никогда не был
спарринг-партнером для чемпионов, только для претендентов. Я раза два
спрашивал у него, о чем он говорил в машине, но он уклонялся от ответа и
продолжал изображать из себя благодушного и глуповатого, дружелюбного
парня, напичканного анекдотами. Он изображал еврейского боксерского
импресарио из Детройта в трехстороннем споре с негром -
спарринг-партнером из Луизианы и итальянским профессиональным игроком из
Бронкса, говоря при этом на идише, и это было на самом деле
замечательно. Но на мой вопрос он так и не ответил.
сошедшим с рекламы "Мальборо". На нем был темно-серый костюм и дорогая
белая рубашка с пуговичками на воротнике и узким черным галстуком.
Великолепно сшитый костюм и строгий галстук скрадывали его фигуру
полузащитника, он выглядел более стройным, но таким же здоровым и
сильным, как всегда. Он сидел в удобном кресле, отдохнувший и
улыбающийся. Его пиджак был расстегнут, он вытянул вперед ноги, скрестив
их, а правый локоть покоился на подлокотнике, и в этой руке он держал
сигарету. Ну просто просится на очередной рекламный щит "Мальборо", но,
к сожалению, он курил "Ньюпорт".
восхитительно.
ближайшей кровати.
хотел. Флейш блефовал изо всех сил, но всякий раз Флетчер одерживал
победу.
только рад. Ведь он сидел здесь - я был в этом уверен, - чтобы
рассказать мне обо всем. В этом проявлялось врожденное обаяние Уолтера,
в отличие от искусственно-фальшивого, которое он напускал на себя,
разыгрывая бизнесмена. И в этом его желании скорее все мне рассказать
было что-то от детской наивности. Он, конечно, не прыгал вокруг меня,
как снедаемый нетерпением ребенок, но все равно, разница была лишь во
внешнем проявлении. Его нетерпение было мне совершенно понятно.
то. Я не хочу сказать, что Уолтер был соткан из противоречий, это мое
представление о нем было весьма противоречивым. Он представлялся мне
этаким здоровым крепышом, и в то же самое время в его присутствии я
ощущал себя ребенком. И хотя я смотрел на него снизу вверх, считал его
более мудрым и опытным, чем я, в то же время я чувствовал себя порой
более искушенным, чем Уолтер. Это слово странное и не вполне точное, но
оно лучше всего соответствует моему ощущению.
непонятной или очень уж сложной личностью, - но во мне, в моем