Чтение 3–й страницы книги ~Сестричка~

волосы, причем гораздо светлее, чем мои, и голубые глаза - тоже посветлее
моих. Волосы он зачесывает назад. Очень рослый, выше шести футов. Но весит
всего сто сорок фунтов. Тощий. Носил светлые усики, но мать заставила
сбрить их. Сказала...

- Можете не продолжать. Они потребовались священнику для набивки
подушечки.

- Не смейте говорить так о моей матери, - взвизгнула Орфамэй, побледнев
от ярости.

- Оставьте. Я вас не знаю. Но корчить из себя пасхальную лилию не
стоит. Есть ли у Оррина какие-нибудь особые приметы: родинки, шрамы или
вытатуированный на груди текст двадцать третьего псалма? И краснеть вовсе
не обязательно.

- Незачем кричать на меня. Что же вы не смотрите фотографии?

- Потому что снят он, скорее всего, одетым. В конце концов, вы его
сестра. Вы должны знать.

- Нету, - выдавила она. - Только маленький шрамик на левой руке - ему
удаляли жировик.

- Что вы можете сказать о его привычках, кроме того, что он не курит,
не пьет и не ухаживает за девушками? Каким образом он развлекается?

- Как... откуда вы узнали это?

- От вашей матери.

Орфамэй улыбнулась. А я уж было решил, что она не способна улыбаться.
Зубы у нее были очень ровные, белые, и она не старалась демонстрировать
их. Это уже кое-что.

- Вы догадливы, - сказала она. - Оррин много занимается, потом у него
есть очень дорогой фотоаппарат, он любит снимать людей, когда те ничего не
подозревают. Иногда это их бесит. Но Оррин говорит, что людям надо видеть
себя такими, как они есть.

- Будем надеяться, с ним этого никогда не случится, - сказал я. - Что у
него за аппарат?

- Маленький, с очень хорошей оптикой. Снимать можно при любом
освещении. "Лейка".

Я полез в конверт и достал две небольшие, очень четкие фотографии.

- Снимки сделаны вовсе не "лейкой", - заметил я.

- Нет, нет. Его снимал Филип. Филип Андерсон. Молодой человек, с
которым я одно время встречалась. - Орфамэй вздохнула. - Очевидно,
потому-то я и обратилась к вам, мистер Марлоу. Потому что вас тоже зовут
Филип.

Я буркнул: "Угу", но был слегка тронут.

- Что же сталось с Филипом Андерсоном?

- Но мы говорили об Оррине...

- Знаю, - перебил я. - Но что сталось с Филипом Андерсоном?

- Живет все там же, в Манхэттене. - Орфамэй отвела взгляд. - Матери он
очень не нравился. Вы, наверное, знаете, как это бывает.

- Да, - ответил я. - Знаю. Можете заплакать если хотите. Не стану вас
упрекать. Я и сам сентиментальный плакса.

Я взглянул на фотографии. На одной Оррин смотрел вниз, и она мне была
ни к чему. Другая представляла собой вполне сносный снимок высокого
угловатого парня с близко поставленными глазами, тонким прямым ртом и
острым подбородком. Выражение лица было таким, как я и ожидал. Если
забудете вытереть ноги, этот парень напомнит вам. Отложив снимки, я
взглянул на Орфамэй Квест, пытаясь найти в ее лице хотя бы отдаленное
сходство с братом, но не смог. Ни малейшего сходства, что, разумеется, ни
о чем не говорило. И не могло сказать.

- Ладно, - вздохнул я. - Съезжу туда, полюбопытствую. Но вы, наверное,
и сами догадываетесь, что случилось. Ваш брат живет в чужом городе.
Какое-то время недурно зарабатывает. Может, побольше, чем когда-либо в
жизни. Встречает людей, каких до сих пор не встречал. Притом в городе -
поверьте, я знаю Бэй-Сити, - совершенно не похожем на Манхеттен в штате
Канзас. Поэтому он пренебрегает всем, что ему внушали, и не хочет, чтобы
дома об этом узнали. Хватит с него семейного гнета.

Орфамэй молча поглядела на меня, потом потрясла головой.

- Нет, Оррин не способен на это, мистер Марлоу.

- На это способны все, - сказал я. - Особенно такие, как Оррин.
Набожный парень из маленького городка, всю жизнь прожил под каблуком
матери и надзором священника. Здесь он предоставлен сам себе. У него
завелись деньги. Теперь ему подавай развлечений и света, отнюдь не того,
что падает из восточного окна церкви. Не подумайте, что я осуждаю
добродетельную жизнь. Я хочу сказать, что она ему осточертела. Так ведь?

Орфамэй молча кивнула.

- И он начинает пользоваться благами жизни, - продолжал я, - но не
знает, как это делается. Здесь ведь тоже нужен опыт. Сходится с
какой-нибудь заурядной девицей, пьет дешевое виски и чувствует себя
ужасным грешником. В конце концов, парню двадцать девятый год: хочет
поваляться в канаве, пусть себе. Потом он найдет, на кого свалить вину.

- Я не хочу верить вам, мистер Марлоу, - медленно произнесла Орфамэй. -
Не хочу, чтобы мать...

- Если я не ошибаюсь, вами было что-то сказано о двадцати долларах, -
перебил я.

Орфамэй была потрясена.

- Платить сейчас?

- А как это принято в Манхеттене, штат Канзас?

- У нас нет частных детективов. Только полиция. То есть вроде бы нет.

Она снова полезла в свою уродливую сумочку, достала красный кошелек, а
из него - несколько аккуратно сложенных по отдельности ассигнаций. Три
пятерки и пять долларовых бумажек. Оставалось у нее, похоже, немного.
Орфамэй подержала кошелек, словно демонстрируя, как он пуст. Потом
разгладила на столе деньги, сложила их стопкой и придвинула ко мне. Очень
медленно, очень печально, словно топила любимого котенка.

- Сейчас напишу расписку, - сказал я.

- Мне не нужна расписка, мистер Марлоу.

- Она нужна мне. Вы не оставляете визитной карточки, так уж пусть у
меня будет какая-то бумажка с вашей фамилией.

- Для чего?.

- При необходимости я смогу доказать, что представляю ваши интересы.

Взяв квитанционную книжку, я заполнил бланк и протянул ей, чтобы
Орфамэй подписала дубликат. Помедлив, она неохотно взяла жесткий карандаш
и аккуратным секретарским почерком вывела на дубликате: "Орфамэй Квест".

- Адреса вы так и не указываете? - спросил я.

- Я бы не хотела.

- Тогда звоните в любое время. Номер моего домашнего телефона тоже есть
в справочнике. "Бристол апартментс", квартира четыреста двадцать восемь.

- Вряд ли я пойду к вам в гости, - холодно сказала Орфамэй.

- Я вас пока и не приглашал. Если хотите, позвоните часа в четыре.
Возможно, я что-то разузнаю. А может, и нет.

Орфамэй поднялась.

- Надеюсь, мать не сочтет мой поступок дурным, - сказала она, почесывая
губу ногтем без маникюра. - Я имею в виду мой приход сюда.

- Только не рассказывайте мне, чего не одобряет ваша мать, - сказал я.
- Просто опускайте эти подробности.

- Ну, знаете ли!

- И перестаньте говорить "Ну, знаете ли!"

- Мне кажется, вы очень неприятный человек, - сказала она.

- Нет, вам этого не кажется. Вы находите меня очень симпатичным. А я
нахожу вас очаровательной лгунишкой. Неужели вы думаете, что я берусь за
это дело ради двадцати долларов?

Орфамэй обратила на меня немигающий, неожиданно холодный взгляд.

- Тогда почему? - И не получив ответа, добавила: - Потому что на дворе
весна?

Я опять промолчал. Она слегка покраснела. Потом хихикнула.

У меня не хватило духу сказать, что я просто устал от безделья. Может,
какую-то роль сыграла тут и весна. И кое-что в ее глазах, гораздо более
древнее, чем Манхеттен, штат Канзас.

- Я нахожу вас очень славным, право же, - негромко сказала Орфамэй.
Потом быстро повернулась и чуть ли не бегом бросилась из кабинета. В
коридоре ее ноги издавали легкий, резкий, отрывистый стук: так стучит,
наверное, по столу ее мать, когда отец тянется за вторым куском пирога. А
у отца больше нет денег. Нет ничего. Он сидит в кресле-качалке на веранде
в Манхеттене, штат Канзас, держа во рту пустую трубку. Раскачивается
легко, спокойно, так как после удара нужно ко всему относиться легко,
спокойно. И ждать следующего. С пустой трубкой во рту. Без табака. Ничего
не делать и ждать.

Я положил двадцать заработанных тяжким трудом долларов Орфамэй Квест в
конверт, написал на нем ее имя и бросил в ящик стола. Выходить на улицу с
такой большой суммой денег в кармане не хотелось.

3

Можно долгое время знать Бэй-Сити, не зная Айдахо-стрит. И многое знать
об Айдахо-стрит, ничего не зная о доме номер 449. Площадка перед ним
неравномерно вымощена булыжником. К потрескавшемуся тротуару на другой
стороне улицы примыкает покосившийся забор лесосклада. Чуть подальше
ржавые рельсы подходят к высоким, скрепленным цепями деревянным воротам,
похоже, не открывавшимся лет двадцать. Ворота и забор мальчишки исписали и
разрисовали мелом.

На низкой некрашеной веранде дома в беспорядке праздно стояло пять
деревянных и тростниковых кресел-качалок, скрепленных проволокой и влагой
океанского воздуха. Зеленые потрескавшиеся жалюзи нижних окон были опущены