Чтение 8–й страницы книги ~Легкие шаги безумия~

Катя обшарила Митину сумку, с удивлением обнаружила там, между нотными тетрадками, учебник судебной психиатрии. Но блокнота не было.

Она обшарила все ящики письменного стола, заглянула под шкаф, пересмотрела книжные полки. Небольшая толстенькая книжечка, которую полгода назад подарила Мите Ольга, фирменный ежедневник, обтянутый черным дсрматином с тиснеными золотыми буквами "Кокусай-Коеки компани, Лтд" латинским и русским шрифтом, - это все-таки не иголка. Вещей и мебели в доме совсем немного, ежедневник обычно лежал либо в сумке, либо в кармане куртки. Иногда на письменном столе.

Катя была так возбуждена, что даже забыла про укол. Голова стала побаливать, еще полчаса, и боль не даст думать. Но если уколоться, то вообще ничего не сообразишь и не вспомнишь. А вспомнить надо.

"Полянская - это та самая Лена, которая вывела меня на лестницу уколоться. Но при чем здесь она? О каком следователе хотел спросить ее Митя?

- Мысли стали путаться и расползаться. - Что, если позвонить ей? Просто

позвонить и рассказать про этот странный листочек? Кажется, у нее муж в

милиции работает, чуть ли не полковник... Да, Митя говорил что-то. Он был у

нее в гостях... Он тогда еще сказал, мол, Ленка Полянская совсем не похожа

на жену полковника. Зато муж у нее - типичный мент, прямо как с плаката".

К головной боли прибавился тяжелый озноб, бросило в холодный пот. Но вместо того, чтобы уколоться, Катя приняла таблетку американского аспирина, запила сладким остывшим чаем, сжевала кусок хлеба с сыром и ложку холодной скользкой кукурузы прямо из банки. Легче не стало, но Катя твердо решила не колоться до тех пор, пока не найдет телефон этой самой Полянской и не позвонит ей. Тут она вспомнила, что и Митина телефонная книжка ни разу не попалась ей на глаза. Такая же фирменная, от "Кокусай-Коеки", только совсем маленькая, плоская.

"А ведь она тоже пропала, вместе с ежедневником! Окно было открыто, телефон не работал. Кто-то мог спокойно влезть в квартиру, вколоть Митьке наркотик и... Мы с ним легли спать вместе, мы страшно хотели спать. Он устал, был в тот день на ногах с восьми утра, а я укололась и еще выпила Две таблетки какого-то снотворного. Не помню какого. Я вообще ничего не помню... Господи, как больно. Надо уколоться. Сейчас же, сию минуту".

Осталось всего четыре ампулы. А теперь уже три. После укола стало легко и хорошо. Катя вдруг совершенно ясно поняла, что муж ее вовсе не кончал с собой.

- Допрыгался он со своими продюсерами, - сказала Катя вслух, спокойно и почти радостно, - все эти продюсеры связаны с бандитами. Не самоубийца Митя, нет на нем этого греха. И на мне нет. Не я его довела до петли.

Внезапная радость сменилась бурными рыданиями. От слез стало совсем хорошо, как в детстве, когда наплачешься от души и сразу мир вокруг покажется новым, ярким, словно он умыт твоими слезами. Катя решила, что прежде всего надо позвонить Митиным родителям и сказать об этом, чтобы они не мучились. А потом надо пойти в храм и заказать заупокойный молебен. На это Ольга денег даст. Или сама пусть закажет, неважно ведь, кто это сделает.

К телефону подошла свекровь.

- Нина Андреевна! - возбужденно выпалила Катя, даже не поздоровавшись. - Митя не сам это сделал, его убили. Вы понимаете, он не самоубийца. Вы слышите меня? Я теперь точно знаю, кто-то влез к нам в окно той ночью.

В трубке стояло напряженное молчание. Наконец Нина Андреевна произнесла еле слышно:

- Не надо. Катюша. Пожалуйста, не надо об этом говорить.

- Как?! Почему не надо? Это же очень важно...

Катя не успела договорить. Трубку параллельного телефона взяла Ольга.

- Пожалуйста, не трогай сейчас маму, - спокойно попросила она.

Катя разозлилась. Бурная радость сменилась еще более бурным гневом.

- Я вообще никого не трогаю! Меня просто нет! Я должна извиниться, что не умерла вместо Мити? Извини, дорогая Оленька. Я не виновата, что осталась жива. Но вы все должны знать: Митя не делал этого. Его убили. Ты можешь завтра утром пойти в храм.

- Ты только что укололась, и тебе пришла в голову эта счастливая мысль? - холодно спросила Ольга.

- О Господи, как вы мне все надоели! - выкрикнула Катя. - Вы слышите и видите только самих себя. Все остальные для вас - сволочи и придурки, недостойные вашего высокого внимания. Ты можешь снизойти и понять: убили твоего брата, не вешался он сам!

- Хорошо, - вздохнула Ольга, - попробуй успокоиться и объяснить, почему тебе это вдруг пришло в голову?

- А вот не буду! Ни успокаиваться, ни говорить тебе ничего не буду. Не хочу я с тобой разговаривать. - У Кати в голосе послышались слезы, шмыгнув носом, она выпалила: - Дай мне телефон Полянской!

- Зачем? - удивилась Ольга.

- Она обещала найти мне хорошего нарколога, - не задумываясь, соврала Катя.

- Ты хочешь опять попытаться?.. - Ольге вдруг стало неловко; "В самом деле, я веду себя с ней слишком жестоко. Так нельзя, она тоже человек, и ей сейчас очень плохо, значительно хуже, чем мне. Она ведь совершенно одна".

- Представь себе, хочу. - Катя опять шмыгнула носом.

- Ладно, записывай. Может, и получится что-нибудь на этот раз. - Ольга наизусть продиктовала Ленин телефон, Катя записала его огрызком карандаша прямо на листочке, который нашла в кармане Митиной куртки.

- У тебя ведь совсем нет денег, - мягко сказала Ольга, - хочешь, я приеду, привезу тебе продукты какие-нибудь?

- Спасибо, обойдусь, - гордо отказалась Катя. У Полянской было занято. Катя даже застонала от нетерпения. Хотелось срочно с кем-то поговорить, с кем-то, кто выслушает внимательно и сочувственно. А с кем еще можно сейчас поговорить? Ну, конечно, с Региной Валентиновной. Пока у Полянской занято, надо набрать другой номер. Кстати, почему бы и правда не попробовать завязать еще раз? И с кем, как не с Региной Валентиновной, обсудить это? Ведь не с Полянской же, в самом деле!

Как всегда, трубку взяли сразу после того, как пискнул определитель номера.

- Простите меня, - тихо произнесла Катя, - мне больше не с кем поговорить об этом.

- У тебя кончились наркотики? - На этот раз голос Регины звучал холодно и даже раздраженно.

- У меня осталось еще три ампулы. Но скоро не останется ничего. Я не знаю, что делать.

- Ты хочешь, чтобы я дала тебе денег?

- Нет, - смутилась Катя, - разве я когда-нибудь вас об этом просила? Я просто хотела посоветоваться. Может, мне еще раз попытаться лечь в больницу?

- Попытайся, - равнодушно ответила Регина.

- Это очень тяжело. Даже в той больнице, куда меня клала Ольга, за большие деньги, никак не смягчали абстиненцию. Теперь она со мной возиться не станет, а бесплатно я могу лечь только в самую жуткую психушку. Там я не выдержу. Я хотела попросить вас, есть ведь всякие благотворительные общества, центры, где помогают таким, как я. Вы ведь наверняка знаете... Но только это надо сделать скорее, я совсем не могу быть одна, не могу с собой справиться, не понимаю, что мне делать, куда себя деть и как жить дальше.

- Ты правда решила завязать?

- Я давно это решила, только не получается никак. Вы же сами говорили, у меня очень слабая воля.

- А почему ты думаешь, что сейчас твоя воля стала сильней?

- Нет, я так не думаю. Но я знаю теперь, что должна это сделать ради Мити. Конечно, его больше нет, но, я уверена, его душе будет легче, если я перестану колоться. Я еще хотела сказать вам одну вещь... я поняла это только сейчас, сию минуту. Это очень важно, - голос Кати стал торжественным и таинственным, - кто-то влезал той ночью к нам в окно.

- И кто же это мог быть? - усмехнулась Регина. - Убийца, - шепотом произнесла Катя.

- Интересно, что же это за таинственный убийца?

- Пока не знаю. Но то, что он влезал к нам в окно, - знаю точно.

- Ты решила поиграть в Шерлока Холмса?

- Вот и вы мне не верите! - в отчаянии выкрикнула Катя.

- А кто еще?

- Ольга и вообще все они.

- Чтобы поверить, нужны факты. У тебя они есть? - быстро спросила Регина.

- Есть! Но пока их очень мало, и я боюсь, вам они покажутся ерундой.

- Ну почему же? Ты сначала расскажи, а потом будем думать вместе.

- Хорошо. Я расскажу. Во-первых, пропали две вещи: Митин дневник-ежедневник и его записная книжка. Во-вторых, я нашла в кармане куртки скомканный листочек, - Катя прочитала в трубку то, что было написано,

- и в-третьих, я вспомнила - окно той ночью распахнулось от ветра, то есть было не заперто. Кто-то сломал шпингалет, влез в квартиру, а потом, убив Митю, да еще так, будто он сам повесился, тихонько вылез.

- Ты кому-нибудь, кроме меня, говорила об этом? - мягко спросила Регина.

- Нет. Никто меня не хочет слушать.

- Значит, так, Катюша. Ни в коем случае никому ничего не рассказывай. Если Митю действительно убили, то сделал это кто-то очень близкий. Ты начнешь делиться своими подозрениями и сама не заметишь, как поделишься ими с убийцей. Тогда, сама понимаешь, он тебя не пощадит. Но, честно говоря, того, что ты мне рассказала, вовсе не достаточно. Не обижайся, но это немного похоже на бред. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя запихнули в психушку? Поэтому лучше молчи. А я обещаю тебе помочь разобраться. Ты поняла меня?

- Да, - растерянно прошептала Катя, - я никому ничего не скажу.

Мишаня Сичкин, выслушав по телефону рассказ о фальшивой докторше, тяжело вздохнул в трубку и сказал:

- Лен, тебе, что ли, без приключений жить надоело? Трудно тебе было, прежде чем дверь открывать, спросить фамилию и позвонить в поликлинику, а потом уж впускать в дом?

- Трудно, - призналась Лена, - и неудобно. Я ведь не могу человека на лестнице держать все время, пока буду дозваниваться. Ты знаешь, что такое дозвониться в детскую поликлинику?

- Я знаю, что ты вообще можешь открыть дверь, даже не спросив, кто там, даже в "глазок" не взглянув! Ну как тебе вдолбить хотя бы элементарные правила безопасности? У тебя все-таки муж полковник, и сама ты не вчера родилась!

- Мишань, я все поняла. Ты прав на двести процентов. Я сама виновата. Ну скажи ты мне, кто это мог быть. И зачем? Неужели все-таки наводчица?

- Ты в поликлинику звонила?

- Конечно. Сегодня утром.

- Разумеется, тебе подтвердили, что никаких анкетирований и профилактических осмотров сейчас нет.

- Нет. И прививку против гриппа тоже вводить никто не собирался.

- А может, это был врач из другой поликлиники? Просто путаница с адресами? - предположил Мишаня.

- Ох, как бы мне хотелось в это поверить! - вздохнула Лена.

- Если бы ты хоть фамилию спросила... Слушай, Лен, а что ты там говорила про суицид?

- Понимаешь, брат моей подруги... Лена вкратце пересказала Митину историю, упомянула свой разговор с мужем на эту тему.

- Да, Леночка, с тобой не соскучишься, - улыбнулся в трубку Сичкин. - Любишь ты все усложнять. В истории с этим Синицыным я тоже, как и Серега, никакого криминала не вижу. А докторша... На наводку это не похоже, хотя всякое бывает. Может, и пошла какая-нибудь бывшая педиаторша в наводчицы. Одно утешает, воровать у вас с Серегой особенно нечего. Серьезных домушников ваша квартира вряд ли заинтересует.

- Разве только серьезные работают с наводкой?

- Как правило, да. Слушай, Лен, я пришлю к тебе человека, он поставит квартиру на спецсигнализацию. Если что, опер-группа будет у тебя через пять минут. Только включать не забывай, ладно? Мой человек тебя проинструктирует подробно. Дверь запирай на все замки, не ленись. И никого незнакомого в дом не пускай. - Миша усмехнулся: - Честное слово, учу тебя, как семилетнего ребенка...

- Мишаня, спасибо тебе, и прости ты меня, глупую...

- Простить не могу! - сердито пробурчал Сичкин. - Серега приедет, скажу, чтоб за уши тебя отодрал. Для ума.

- Ладно, Мишаня, не ворчи. Я все поняла. Не добивай меня, и так противно. Знаешь, когда она ушла, я почему-то сразу почувствовала себя выжатым лимоном. Голова разболелась, коленки задрожали от слабости, так сделалось вдруг тошно ни с того ни с сего. Я ведь еще не подозревала, что она не врач из Филатовской. Вроде побеседовала с милым, приятным человеком, а потом было ощущение... знаешь, будто она меня рентгеном просвечивала насквозь или гипнотизировала... Ладно, не буду тебе морочить голову. Только скажи мне честно, не кривя душой: ты совершенно исключаешь связь между самоубийством Синицына и визитом докторши?

- Ну сама подумай, какая тут может быть связь?

Красивые женщины, особенно если они еще и умны, всегда были неприятны Регине. Но в отличие от большинства представительниц своего пола она себе в этом честно признавалась. Она могла признать про себя, что другая красивей, умней, лучше, и честно возненавидеть ее за это. Впрочем, ненависть не имела последствий, в том случае, если женщина эта не оказывалась у Регины на пути.

Ее с первой минуты раздражало все в Полянской - правильное, чистое, строгое лицо, длинная грациозная шея, небрежно стянутые в тяжелый узел темно-русые волосы, невысокая, тонкая, очень прямая фигура и даже маленькие бриллиантовые сережки в ушах - явно старинные, доставшиеся по наследству от какой-нибудь прабабушки, то есть задаром. Но особенно не понравились ей руки этой женщины - тонкие хрупкие запястья, длинные точеные пальцы с коротко подстриженными ногтями, без всякого маникюра.

Сколько времени и сил отдавала Регина собственным рукам, короткопалым, с широкой ладонью и толстыми плебейскими запястьями! Даже волшебники-хирурги в швейцарской клинике с руками не могли поделать ничего...

Конечно, Регина рисковала, когда устроила весь этот маскарад с врачом из Филатовской. Но сработал ее постоянный принцип: всегда надо познакомиться и поговорить с человеком. Того, с кем предстоит иметь дело, надо узнать поближе - насколько это возможно. А потом уж решать, опасен ли противник и чего от него ждать.

Регина много раз убеждалась, как важна старая истина: потенциального противника надо оценивать трезво, не считать его глупее себя. А для этого с ним надо пообщаться - хоть немного.

Она готовилась к встрече очень тщательно, меняла внешность продуманно и серьезно, стараясь, чтобы образ замотанного, но милого и внимательного детского врача из Филатовской больницы был стопроцентно достоверен.

Пожалуй, только одну ошибку она допустила - просидела слишком долго. Но это простительная ошибка - мог ведь человек просто устать и расслабиться за чашкой хорошего кофе. В принципе это вполне логично.

Да и не могла она уйти раньше. Разговор надо было довести до конца. Если бы Полянская поддержала тему суицида и рассказала историю Синицына, можно было бы на какое-то время успокоиться.

Но она ни словом не обмолвилась о брате своей подруги. А между тем не думать об этом она не могла. Другая женщина на ее месте обязательно бы выложила эту историю. В ситуации, которую так тонко выстроила Регина, самоубийство Синицына прямо-таки просилось в разговор.

Это все-таки чужое горе, а стало быть, не слишком больно помянуть его в досужей болтовне. Ведь дамская болтовня часто строится именно на таких вот "интересных" жизненных историях.

Но Полянская молчала. Значит, во-первых, самоубийство брата своей подруги приняла слишком близко к сердцу, постоянно и напряженно думает об этом, во-вторых, подсознательно не верит, что это - самоубийство. И в-третьих, не болтлива.

"А не слишком ли далеко я захожу? - спрашивала себя Регина. - Зачем Полянской лезть во все это? Синицын ей не муж, не брат, практически никто". И тут же отвечала себе: "Нет. Не слишком!"

Ольга Синицына, хоть и родная сестра убитого, не будет копать глубоко. Во-первых, она не обладает таким взрывоопасным количеством информации, во-вторых, невнимательна к деталям - даже не заметила царапин на мертвой руке брата. Но главное, у нее совершенно иной склад ума. Она - тактик, а Полянская - стратег. Синицына мыслит конкретно, а Полянская - абстрактно, она умеет обобщать и анализировать даже неочевидные, незрелые факты. Она - аналитик, то есть будет думать и действовать, пока не докопается до правды. Даже если это станет для нее опасным.

Более того, чем серьезней будет опасность, тем решительней она станет действовать, пытаясь понять и устранить причину, а не следствие.

"А может, убрать ее, не мудрствуя лукаво? - подумала Регина. - С суицидом здесь, конечно, не пройдет. Несчастный случай - это уже теплее. Но тоже опасно..."

Сидя в чужой уютной кухне и попивая вкусный крепкий кофе, Регина хребтом почувствовала опасность, Исходящую от своей гостеприимной собеседницы. А тут еще, прямо как нарочно, статья Кроуэла, которую Регина сама прочитала совсем недавно в "Нью-Йоркере"...

* * *

Кассета с Миниными новыми песнями попалась на глаза совершенно случайно. Она почему-то валялась в детской, на дне ящика с Лизиными игрушками. Отложив все дела, Лена тут же вставила ее в магнитофон.

Возвращаться в никуда, в позапрошлые года,

где качается вода, черная, как сон, -

Запел чистый низкий голос. Лена слушала песню за песней. Конечно, Митя был талантлив. Но вряд ли ему стоило гак суетиться, искать продюсеров. Его песни как бы из вчерашнего дня. В них - острое чувство времени, но уже безвозвратно ушедшего - конца семидесятых - начала восьмидесятых. Они отлично звучали на слетах КСП и в разных маленьких клубах. Но сейчас надо как-то иначе писать и петь.

"В Тобольске дождь летит за воротник", - пел магнитофон. "Да, конечно, мы говорили о той нашей поездке по Тюменской области, - вспомнила Лена. - Господи, мы ведь весь вечер только и говорили об этом. Почему? Ведь прошло четырнадцать лет... Почему вдруг Митя так упорно возвращался к этой теме?"

Вот вспыхивает спичечный огонь в прозрачном шалаше твоих ладоней. Ты жив еще. В Тобольске ветер стонет. Ты жив еще, и никого кругом...

Песня кончилась, и почти кончилась пленка. Лена хотела было вытащить и перевернуть кассету, как вдруг на пленке послышалось легкое покашливание и чуть севший от долгого пения Митин голос произнес:

- Возможно, я поступаю глупо и непорядочно, проще было бы пойти в прокуратуру. Проще и честнее. Но я не верю в наше доблестное правосудие. Через год истекает срок давности. Хотя, возможно, на вас он и не распространяется. Ваши преступления не имеют срока давности. Впрочем, не силен я в юриспруденции и не собираюсь нанимать адвоката, чтобы тот разъяснил мне, как лучше вас шантажировать, чтобы самому уцелеть... А возможно, я вообще не стану заниматься этой гадостью. Противно. Деньги проем, а стыд останется. Кто это сказал? Кажется, Раневская.

Опять покашливание. Потом нервный смешок. Пленка кончилась. Лена быстро перевернула кассету, прослушала другую сторону от начала до конца, но там не было ничего, кроме песен. Пока они звучали, Лена достала с полки последнее издание Уголовного кодекса, отыскала там в алфавитном указателе "Сроки давности".

Он думал: я знаю, я сделаю, я сделаю именно так! Присела капустница белая на стиснутый красный кулак, -

пел магнитофон.

Лена слушала песни и читала Уголовный кодекс. "Пятнадцать лет после совершения тяжкого преступления... Вопрос о применении сроков давности к лицу, совершившему преступление, наказуемое смертной казнью... решается судом. Если суд не сочтет возможным освободить указанное лицо от уголовной ответственности в связи с истечением сроков давности, то смертная казнь и пожизненное лишение свободы не применяются".

- Пятнадцать лет, - задумчиво произнесла Лена вслух, - Митя сказал, что срок истекает через год. Значит, прошло четырнадцать. Четырнадцать лет назад мы втроем, Ольга, Митя и я, ездили по Тюменской области. Именно об этом и говорил со мной Митя две недели назад. О Господи, что за бред? Кого он хотел шантажировать? И чем? При чем здесь город Тобольск и сроки давности?

Все скоро начнется и кончится, все сгинет в крови и в дыму, но этого вовсе не хочется, не хочется лично ему.

Он - лишь единица из множества, однако за ним - легион. Какое-то вывелось тождество, какой-то сомкнулся закон...

Лена вздрогнула от телефонного звонка. "Кто это так поздно?" - подумала она, взглянув на часы: было половина первого.

- Лена, здравствуйте, - тихо, с легкими истерическими нотками произнес незнакомый женский голос, - вы простите, я, наверное, вас разбудила. Вы не узнаете меня?

- Нет.

- Это Катя Синицына.

Глава 12

Тюмень, июнь 1982 года

На самом деле эти дорогие и хлопотные подписные кампании никому не были нужны. Впрочем, деньги на них шли государственные, то бишь - ничьи. Журналистская братия любила красивую халяву. А подписные кампании были именно халявой.

Каждое лето крупные журналы, особенно молодежные, рассылали группы сотрудников во все концы необъятной советской родины. Сотрудники выступали перед тружениками городов и сел, завоевывая потенциальных подписчиков. И подписчики, и тиражи были делом престижа, но никак не коммерции. Ни зарплата сотрудников, ни гонорары авторов от тиража никак не зависели. Зато главный редактор имел возможность при случае тряхнуть миллионным тиражом своего чуть "левоватого" издания перед носом идеологического начальства, мол, народ нас читает, значит, правильную мы ведем политику!

Разумеется, и партийно-комсомольское начальство, и главные редакторы прекрасно понимали, что народ здесь вовсе ни при чем. Но никто не осмеливался нарушать священный ритуал, который строго соблюдался Слугами народа даже в интимной обстановке.

Все знали, что народ ни при чем, но вслух этого никто не говорил, и сам народ, конечно, тоже. Все всё знали и понимали, но молча.

Заведующие отделами и те, кто работал в штате редакций, предпочитали агитировать подписчиков в южных, приморских регионах. Внештатников и тем более студентов-практикантов отправляли в Сибирь, на Дальний Восток и в другие некурортные места. Впрочем, внештатники и практиканты не были в обиде.

Путь за границу был практически закрыт, но и по бескрайней родине просто так путешествовать было сложно. Во-первых, дороговато, во-вторых, попробуй-ка без командировочного удостоверения и без горкомовской брони переночевать в гостинице где-нибудь в Новосибирске или Абакане. Не будет для тебя места, спи, дружок, на вокзале или, в лучшем случае, в Доме колхозника, где тебе дадут койку в комнате на тридцать человек без умывальника и с дощатым общим сортиром в другом конце города.

Советская родина велика и многогранна. И в Сибири, и на Дальнем Востоке много всего интересного, особенно если тебе около двадцати, ездишь ты бесплатно, на полном гособеспечении. Суточных, двух рублей шестидесяти копеек, вполне хватало на трехразовое питание, и с гостиницами никаких проблем не было. Ты - представитель крупнейшего всесоюзного молодежного журнала, органа ЦК ВЛКСМ. Ты - официальное лицо, и тебя встречают, селят, кормят, возят.

Лена Полянская, Оля и Митя Синицыны сидели на лавочке у аэропорта города Тюмени, курили, подставив лица жаркому сибирскому солнцу, и обсуждали вопрос, подождать ли еще или отправляться в обком комсомола своим ходом, на автобусе.

Обещанный обкомовский "газик" их не встретил. Они с тоской смотрели на бесконечную очередь у автобусной остановки.

- А могут они вообще нас не встретить? - тревожно спросил Митя. - Это же все-таки комсомол, а не партия, и потом, вы - практикантки, а я совсем уж сбоку припеку, песенки пою.

- Не паникуй, - успокоила его Лена, - секретарша главного при мне звонила в Тюмень, сказала, едут три сотрудника, без уточнений.

- А селить нас как будут? - не унимался Митя. - Вам-то хорошо, вас поселят вместе в один номер, а меня к какому-нибудь соседу. Он окажется алкоголиком, лунатиком или вообще маньяком.

- Ну ты и зануда, братец-кролик, - вздохнула Ольга.

- Нет, я не зануда, я - человек основательный; Люблю все знать заранее. Вот вы ведь наверняка не взяли ни кипятильника, ни чая, ни сахару. А здесь все по карточкам. Я, между прочим, не поленился, две банки вареной сгущенки прихватил и банку бычков в томате.

- Вот уж бычки-то здесь точно есть, - усмехнулась Лена.

- А спорим, нет? - нахохлился Митя.

- На что?

- Ну хотя бы... - Митя задумался, - на одну банку вареной сгущенки.

- Он с тобой поспорит на сгущенку, - хмыкнула Ольга, - как раз на ту, третью, банку, которая взорвалась. От его предусмотрительности у нас теперь вся кухня липкая и черная.

- Тебе бы все меня поддеть, сестренка, - покачал головой Митя. - Ладно, я готов спорить на нормальную банку, а не на взорвавшуюся, что бычков в томате здесь нет. Как максимум, здесь есть "Завтрак туриста": фрикадельки из молотых Рыбьих костей с рисом, похожим на мучных червей. И то по карточкам. Если я проиграю, сгущенка твоя. А если выиграю, что ты мне можешь дать?

- Две пачки "Родопи" или кофе могу отсыпать, молотого.

- Что мне твои "Родопи", когда у меня блок "БТ", - презрительно фыркнул Митя, - и кофе без моего сахарку и кипятильничка вы все равно не попьете!

- Ладно, мальчики-девочки, хватит дурака валять, все равно пить, есть и курить мы будем все вместе, - махнула рукой Ольга. - Вон, кажется, за нами комсомольцы приехали!

На площади остановился "газик" защитного цвета, из него выпрыгнул молодой человек, одетый, несмотря на жару, в строгий темно-серый костюм. На лацкане пиджака ярко сиял маленький комсомольский значок. Озираясь по сторонам, молодой человек решительно направился к зданию аэропорта.

- Вот пусть теперь поищет, раз опоздал, - злорадно заулыбался Митя, - наш рейс когда прилетел? Полтора часа назад! Вот пусть теперь и поищет.

Через несколько минут из аэропорта послышался громкий радиоголос:

- Внимание! Группа журналистов из Москвы! Вас ожидают у справочного бюро. Повторяю...

Подхватив разом все вещи, свои, Ольгины и Ленины, перекинув через плечо ремень зачехленной гитары, Митя отправился к справочному бюро, Ольга и Лена пошли за ним налегке.

- Нет, все-таки он у тебя джентльмен, - заметила Лена.

- Воспитываю, - пожала плечами Ольга.