Чтение 22–й страницы книги ~Так говорил Заратустра~

Вот стоите вы, чтимые, строгие, с прямыми спинами, вы,
прославленные мудрецы! -- вами не движет могучий ветер и
сильная воля.

Видели ли вы когда-нибудь парус на море, округленный,
надутый ветром и дрожащий от бури?

Подобно парусу, дрожащему от бури духа, проходит по морю
моя мудрость -- моя дикая мудрость!

Но вы, слуги народа, вы, прославленные мудрецы, -- как
могли бы вы идти со мною! --

Так говорил Заратустра.

Ночная песнь

Ночь: теперь говорят громче все бьющие ключи. И моя душа
тоже бьющий ключ.

Ночь: теперь только пробуждаются все песни влюбленных. И
моя душа тоже песнь влюбленного.

Что-то неутоленное, неутолимое есть во мне; оно хочет
говорить. Жажда любви есть во мне; она сама говорит языком
любви.

Я -- свет; ах, если бы быть мне ночью! Но в том и
одиночество мое, что опоясан я светом.

Ах, если бы быть мне темным и ночным! Как упивался бы я
сосцами света!

И даже вас благословлял бы я, вы, звездочки, мерцающие,
как светящиеся червяки на небе! -- и был бы счастлив от ваших
даров света.

Но я живу в своем собственном свете, я вновь поглощаю
пламя, что исходит из меня.

Я не знаю счастья берущего; и часто мечтал я о том, что
красть должно быть еще блаженнее, чем брать.

В том моя бедность, что моя рука никогда не отдыхает от
дарения; в том моя зависть, что я вижу глаза, полные ожидания,
и просветленные ночи тоски.

О горе всех, кто дарит! О затмение моего солнца! О алкание
желаний! О ярый голод среди пресыщения!

Они берут у меня; но затрагиваю ли я их душу? Целая
пропасть лежит между дарить и брать; но и через малейшую
пропасть очень трудно перекинуть мост.

Голод вырастает из моей красоты; причинить страдание хотел
бы я тем, кому я свечу, ограбить хотел бы я одаренных мною --
так алчу я злобы.

Отдернуть руку, когда другая рука уже протягивается к ней;
медлить, как водопад, который медлит в своем падении, -- так
алчу я злобы.

Такое мщение измышляет мой избыток; такое коварство
рождается из моего одиночества.

Мое счастье дарить замерло в дарении, моя добродетель
устала от себя самой и от своего избытка!

Кто постоянно дарит, тому грозит опасность потерять стыд;
кто постоянно раздает, у того рука и сердце натирают себе
мозоли от постоянного раздавания.

Мои глаза не делаются уже влажными перед стыдом просящих;
моя рука слишком огрубела для дрожания рук наполненных.

Куда же девались слезы из моих глаз и пушок из моего
сердца? О одиночество всех дарящих! О молчаливость всех
светящих!

Много солнц вращается в пустом пространстве; всему, что
темно, говорят они своим светом -- для меня молчат они.

О, в этом и есть вражда света ко всему светящемуся:
безжалостно проходит он своими путями.

Несправедливое в глубине сердца ко всему светящемуся,
равнодушное к другим солнцам -- так движется всякое солнце.

Как буря, несутся солнца своими путями, в этом -- движение
их. Своей неумолимой воле следуют они, в этом -- холод их.

О, это вы, темные ночи, создаете теплоту из всего
светящегося! О, только вы пьете молоко и усладу из сосцов
света!

Ах, лед вокруг меня, моя рука обжигается об лед! Ах, жажда
во мне, которая томится по вашей жажде!

Ночь: ах, зачем я должен быть светом! И жаждою тьмы! И
одиночеством!

Ночь: теперь рвется, как родник, мое желание -- желание
говорить.

Ночь: теперь говорят громче все бьющие ключи. И душа моя
тоже бьющий ключ.

Ночь: теперь пробуждаются все песни влюбленных. И моя душа
тоже песнь влюбленного. --

Так пел Заратустра.

Танцевальная песнь

Однажды вечером проходил Заратустра со своими учениками по
лесу; и вот: отыскивая источник, вышел он на нелепый луг,
окаймленный молчаливыми деревьями и кустарником, -- на нем
танцевали девушки. Узнав Заратустру, девушки бросили свой
танец; но Заратустра подошел к ним с приветливым видом и
говорил эти слова:

"Не бросайте пляски, вы, милые девушки! К вам подошел не
зануда со злым взглядом, не враг девушек.

Ходатай Бога я перед дьяволом, а он -- дух тяжести. Как бы
мог я, вы, быстроногие, быть врагом божественных танцев? Или
женских ножек с красивыми сгибами?

Правда, я -- лес, полный мрака от темных деревьев, -- но
кто не испугается моего мрака, найдет и кущи роз под сенью моих
кипарисов.

И маленького бога найдет он, любезного девушкам: у колодца
лежит он тихо, с закрытыми глазами.

Поистине, среди бела дня уснул он, ленивец! Не гонялся ли
он слишком много за бабочками?

Не сердитесь на меня, прекрасные плясуньи, если я слегка
накажу маленького бога! Быть может, кричать будет он и плакать
-- но он готов смеяться, даже когда плачет!

И со слезами на глазах пусть просит он у вас о пляске; а я
спою песнь к его пляске:

Песнь пляски и насмешки над духом тяжести, моим величайшим
и самым могучим демоном, о котором говорят, что он "владыка
мира" ". --

И вот песня, которую пел Заратустра, в то время как
Купидон и девушки вместе плясали:

_____________________________

В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь! И мне
показалось, что я погружаюсь в непостижимое.

Но ты вытащила меня золотою удочкой; насмешливо смеялась
ты, когда я тебя называл непостижимой.

"Так говорят все рыбы, -- отвечала ты, -- чего не
постигают они, то и непостижимо.

Но я только изменчива и дика, и во всем я женщина, и
притом недобродетельная:

Хотя я называюсь у вас, мужчин, "глубиною" или
"верностью", "вечностью", "тайною".

Но вы, мужчины, одаряете нас всегда собственными
добродетелями -- ах, вы, добродетельные!"

Так смеялась она, невероятная; но никогда не верю я ей и
смеху ее, когда она дурно говорит о себе самой.

И когда я с глазу на глаз говорил со своей дикой
мудростью, она сказала мне с гневом: "Ты желаешь, ты жаждешь,
ты любишь, потому только ты и хвалишь жизнь!"

Чуть было зло не ответил я ей и не сказал правды ей,
рассерженной; и нельзя злее ответить, как "сказав правду" своей
мудрости.

Так обстоит дело между нами тремя. От всего сердца люблю я
только жизнь -- и поистине, всего больше тогда, когда я
ненавижу ее!

Но если я люблю мудрость и часто слишком люблю ее, то
потому, что она очень напоминает мне жизнь!

У ней ее глаза, ее смех и даже ее золотая удочка -- чем же
я виноват, что они так похожи одна на другую?

И когда однажды жизнь спросила меня: что такое мудрость?
-- я с жаром ответил: "О, да! мудрость!

Ее алчут и не насыщаются, смотрят сквозь покровы и ловят
сетью.

Красива ли она? Почем я знаю! Но и самые старые карпы еще
идут на приманки ее.

Изменчива она и упряма; часто я видел, как кусала она себе
губы и путала гребнем свои волосы.

Быть может, она зла и лукава, и во всем она женщина; но
когда она дурно говорит о себе самой, тогда именно увлекает она