группу.
миниатюрной японки прозвучал рядом со мной.
Congratulations!.. Все -- даже Гораций Сэмсон, даже Ариэл Вийски -- пожимали
мне руку, хлопали по плечу и поздравляли.
автобуса на меня пахнуло родным запахом теплой московской пыли. Только
теперь я вспомнил, что именно этот неповторимый запах возникал в моих первых
ностальгических снах по России. А потом, через пару лет жизни в Америке,
этот запах пропал, я забыл о нем напрочь. И даже не упоминал о нем в своих
книгах! И вдруг снова эта теплая московская пыль, смешанная с пыльцой
цветущего тополя и запахом жженого бензина, заполнила мои легкие, как
воздушный шар летучим газом. Может быть, для кого-то воздух -- ничто,
простая и даже вредная смесь пыли и газов, но именно эту смесь я вдохнул,
когда родился, в этом воздухе я летал в своих детских снах, и этим воздухом
я задыхался, когда целовал своих первых женщин. Конечно, есть в мире места,
где воздух чище и ароматней, но, извините за патетику, нет для меня места
родней.
переулке, мальчишки поймали меня, шестилетнего, повалили на землю и мазали
губы салом: "Ешь, жиденок, сало! Ешь!"... А вот тут, у метро "Сокол", в
магазине "Овощи", в двухчасовой очереди за сливами я сделал замечание
лядащей продавщице "Почему вы все болтаете по телефону? Мы стоим уже два
часа!"И вдруг вся очередь повернулась ко мне и закричала: "Тебе не нравится?
поезжай в свой Израиль!"... И здесь, в Москве, уничтожили мой лучший
фильм... И здесь, в ОВИРе, когда я подал документы на эмиграцию, меня
назвали предателем родины...
окном темные улицы ночной Москвы. Вот, я даже снова стал патетичным -- что
за свойство у этого воздуха и этой земли?
Чувствуешь что-нибудь?
ведь завтра трудный день -- брифинг у американского посла, интервью с
генералом КГБ, встречи с друзьями и еще нужно найти какой-то интересный
материал для японского журнала, который заплатил замою поездку.
я не мог уснуть. Да и можно ли приехать на родину, где не был ровно десять
лет, и тут же уснуть? К тому же я только что больше часа просидел у телефона
и, несмотря на полночь, обзвонил почти всех моих московских друзей. Правда,
оказалось, что половина из них в командировках на Западе или на дачах по
случаю уикенда. Ведь с приходом Горбачева именно мое поколение пришло в СССР
к власти, даже сам Горбачев старше меня всего на 8 лет. И теперь как раз те,
с кем я жил в студенческом общежитии и в поисках работы обивал пороги
киностудий, -- именно они стали министрами, руководителями киностудий,
главными редакторами газет и депутатами советского парламента. Они
обзавелись дачами, машинами, детьми и титулами. Конечно, те, кого я застал в
эту ночь дома, тут же кричали в телефон: "Когда ты приехал? На сколько? Мы
должны завтра же встретиться!" И я всем назначил на одно время -- в четыре
дня в ресторане возле Дома кино. А потом лежа в постели, я все прокручивал в
памяти оттенки их голосов, реплики, вопросы... И невольно думал: а если бы я
не уехал тогда? Если бы остался? кем бы я был сегодня в России?..
окну.
проклацал внизу, в темноте, мимо станции метро "ВДНХ". Слева взлетела к небу
подсвеченная прожекторами гигантская пенисообразная титановая стела
памятника космонавтам, которую выстроил еще Хрущев, а московские таксисты
прозвали "мечтой импотента". А прямо за станцией метро простиралась
огромная, больше, чем Central Park в Нью-Йорке, "потемкинская деревня"
Выставки достижений народного хозяйства. Каждая республика и каждая отрасль
сельского хозяйства имеют здесь свои выставочные павильоны, помпезные, как
дворцы Шехерезады Говорят, что Сталин сам дорисовывал башенки и колонны на
проектах этих павильонов и собственной подписью утверждал монументы перед
ними, включая монумент коровы перед павильоном животноводства.
и выйти из гостиницы. Справа от нее была невидимая из моего окна улица
Довженко. Там, за желтым кирпичным забором, стояли павильоны Киностудии
детских и юношеских фильмов имени Горького, в которых я снимал свой первый
фильм "Юнга торпедного катера". А за ними, в маленькой тихой улочке имени
Эйзенштейна, располагался Всесоюзный Государственный институт кинематографии
-- альма-матер всех советских киношников. И моя в том числе.
пошел по сырому асфальту на север, к улице Эйзенштейна. 25 лет назад, после
окончания киноинститута, я проделывал этот путь от ВГИКа до метро пешком
почти каждый день, потому что в ту пору у меня часто не было денег на
трамвай. И тогда я пешком обходил все московские киностудии, пытаясь
соблазнить их своим сценарием "Зима бесконечна". Но даже в те времена
хрущевской оттепели редакторы студий шарахались от этого сценария, как черт
от ладана. А точнее -- как ангел от греха. Натасканным чутьем слуг Политбюро
они уже тогда видели в этом сценарии то, что через 15 лет взбесило Павлаша,
-- правду. Вместе со мной слонялись тогда по студиям еще несколько молодых и
голодных сценаристов и режиссеров, в том числе мой сокурсник Стасик Межевой
со сценарием об алтайских раскольниках, Сема Шульман (муж легендарной
советской кинозвезды Тани Самойловой из "Летят журавли") со своим эпохальным
проектом "Ядерный век" о советско-американской гонке в создании атомной и
водородной бомбы, Рудик Тюрин с гениальным сценарием "Протопоп Аввакум" о
первом русском религиозном диссиденте 17-го века, Артур Пелишьян, чей
студенческий фильм об Армении уже тогда собрал чуть не все международные
призы. И Витя Мережко с тремя сценариями об украинском селе. В сношенных
брюках, пузырящихся на коленях, и держа под мышками папки со своими
заветными сценариями, мы чуть не каждый день сталкивались в студийных
коридорах и курилках, ревниво выясняя, кому, где, что сказали. Чаще всего
студийные редакторши заявляли нам, что мы вообще не умеем писать по-русски.
Обложив их крепким матом, мы скидывались последними пятаками и шли в буфет
пить пиво. В ту пору в студийных буфетах и кафе еще продавали пиво, порой
--даже чешское! А пропив последние пятаки, мы снова топали через всю Москву
пешком: кто, как я, Стасик Межевой и Витя Мережко, -- в студенческую общагу
ВГИКа, а кто -- по своим московским квартирам.
пути! Стасик Межевой первый сошел с той волчьей тропы и стал редактором
Госкино. Эпохальный проект "Ядерный век" нагло украл у Семы Шульмана один из
знаменитых советских режиссеров, и Сема с горя разошелся тогда с Таней
Самойловой, женился на какой-то иностранке и уехал из СССР в Австралию.
Тюрин лет пять или шесть ходил в ореоле голодного гения и доголодался до
того, что согласился экранизировать "Целину" Брежнева. Знаменитого
армянского художника, о котором мечтал сделать фильм Артур Пелишьян, убили
армянские гэбэшники, бездарно повторив сталинское убийство Михоэлса, --
грузовиком влепили художника в стену; и на этой почве Артур сам заболел
манией преследования. А Витя Мережко, про которого редакторши чаше всего
говорили, что он не умеет писать по-русски, стал самым кассовым советским
драматургом. Мне же понадобилось сделать три компромиссных фильма, в которых
реальная жизнь была упакована в глянцевую обложку социалистического
реализма, чтобы усыпить бдительность редакторов и сделать свою "Бесконечную
зиму". "Вадим!--говорили мне редакторы.-- Как вы могли написать такую
ужасную сцену:
нашу действительность! Нет, эту сцену нужно выносить!" -- "Но смотрите, у
меня же написано: они играют в карты, а за ними по улице идет пионерский
отряд с барабанами и знаменами! То есть плохих подростков всего пять, а
хороших -- сто! Даже не сто -- двести!" -- "Да? К- хм... Знаете что? Давайте
так: мы вам разрешим оставить этот эпизод, если плохих подростков будет не
пять, а три. Пять -- это слишком много для одного города". -- "А вы знаете,
какая реальная статистика детской преступности в нашей стране?" -- "Ну
хорошо, Вадим, четыре плохих. Договорились?".
бдительность и получить разрешение ставить "Зиму" за которую меня потом
просто выбросили из кино...
мне путь, худой и тщедушный мужичок с дерзкими синими глазами, небритым
круглым лицом и пеной нечесаных пепельных волос. За ним, справа, у входа в
магазин "Пиво- воды", толпилось человек сорок явных алкашей, терзающихся
жаждой по выпивке. Я хотел молча пройти мимо этого синеглазого мужика, но
вдруг меня осенило, что надо же отметить встречу с родиной.
антиалкогольную кампанию.
--нетомой иностранный вид, нетомой нос. Он молча повернулся и двинулся
прочь. Но я остановил его:
на меня. Мой чистый русский язык убеждал его, что я свой, но этот рубль...
скидываются!
Ильин Андрей
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Никитин Юрий
Никитин Юрий
Шилова Юлия