разговаривает и так беспардонно цокает каблуками, ведь в коридоре штук
восемь или девять дверей, и, наверное, за каждой дверью кто-то живет, спит.
Но я промолчал. Еще одним ключом Мария открыла предпоследнюю в коридоре
дверь. И в этот момент весь коридор наполнился нарастающим гулом,
переходящим в грохот, -- это где-то совсем рядом грохотал на рельсах тяжелый
и, кажется, бесконечный железнодорожный состав. Я вспомнил, что сразу за
Крестовским проездом проходит железная дорога, а южнее, ближе к центру
города, находится Москва- Товарная.
можно жить?
То есть за грохотом поезда я, конечно, не расслышал ее слов, но угадал их по
артикуляции и по жесту.
частью большой гостиной -- под потолком сохранилась лепка, которая резко
обрывалась у левой боковой стены, завешанной ковром. А в самой комнате
густо, почти впритык, стояла мебель: придвинутый к дивану обеденный стол,
стулья, две этажерки с книгами, мощный и высокий буфет с посудой,
кресло-качалка, одежный шкаф, узкая детская кровать, а рядом -- школьная
парта, а над партой, на стене -- карта мира, фотографии космонавтов и
боксеров. А возле двери в углу -- холодильник "Саратов", а в другом углу --
тумбочка с телевизором и семейными фотографиями, а в третьем углу -- кадка с
мандариновым деревом.
расслышала: поезд продолжал грохотать за окном.
прочел по ее губам:
было, но все равно Мария меня не слышала. И я смолчал.
показалось, стала ждать, когда пройдет поезд. Мне ничего не оставалось, как
присоединиться к этому занятию. И что-то, я не знаю что, но что-то было в
стуке этих колес, в быстро проплывающих и нежных во тьме силуэтах вагонов и
платформ, в их ритмичном бесконечном клацанье, в слабых, как вспышки
сигарет, блшйх света, мелькавших тут и там вдоль всего этого темного и
плывущего состава, что-то было во всем этом томящее и тревожное до озноба.
своем, слушая стук вагонов и глядя на этот близкий, буквально в тридцати
метрах от нас, состав. А когда последняя, с красным фонарем, платформа
проклацала к Москве- Товарной, Мария повернулако мне лицо и опять сказала:
протуберанцев, а была только темная и тревожная ночная горечь.
плечи, привлек к себе исцеловал в губы.
теплые губы -- отвисли на мой поцелуй каким-то быстрым, почти мимолетным
ответом, а затем она резким нырком выскользнула из под моей руки, шагнула к
этажерке и вытащила из глубины увесистый томик в самодельном тряпичном
переплете.
в виду...
титульного листа плохим и нечетким от копирки машинописным шрифтом. И таким
же шрифтом, на такой же бумаге была напечатана вся книга -- убористо, без
полей и без просвета меж строчек. Скорей всего, это была седьмая или даже
восьмая копия. Но, конечно, из всех изданий и переизданий этой книги -- от
Book of the Month Club [Клуб книги месяца] в США до издательств Ulstein в
Германии и Chin-Cho-Sha в Японии -- это самодельное и подпольное русское
издание тут же стало для меня и самым престижным.
не знаю, что сказать... Я сейчас лопну от гордости! Может быть, вы мне ее
подпишите?
Мария быстро написала на первой странице:
Крестовского проезда"
добавила: "Вы хороший писатель, только, пожалуйста не будьте пошляком!
Мария".
прежнего, даже парта поползла по полу и посуда загремела в буфете. Мария
испуганно метнулась к окну. Но, поскольку в комнате горел свет, внизу были
видны только неясные силуэты проплывающих вагонов.
выключателю и погасила свет. И теперь я сразу увидел, что на темных
платформах проходившего в Москву состава плыли зачехленные брезентом танки.
И -- бронетранспортеры... И -- снова танки... И -- армейские грузовики... И
-- опять бронетранспортеры... И -- пушки...
прохлада и упругие волны воздуха от проходящих рядом вагонов тронули наши
лица. Казалось, эта вереница военной техники будет бесконечна, а тяжелое
клацанье вагонных колес только обостряло ощущение тревоги. Так в кино
убирают все посторонние звуки, кроме шагов злодея, чтобы подчеркнуть
приближение опасности. И действительно, зачем они везут все это в Москву,
ночью? Танки, пушки, бронетранспортеры...
моему уху и крикнула:
слова на крыше: "Гражданская война у нас будет. Сначала ваших будем резать,
евреев, а потом друг друга". И новое, пронзительное желание защитить эту
юную русскую женщину и в то же время ощущение полной нашей с ней оголенности
перед все сотрясающим накатом Истории вдруг вошли в мою душу. Я привлек
Марию к себе. И теперь она с детской беззащитностью прильнула ко мне, и я
скорей угадал, чем услышал, ее зажатый голос:
меня всем телом, от плеч и мягкой груди до жесткого лобка и напряженных ног.
Я не знал еще -- это призыв или просто желание спрятаться от страха. Но это
было как крик, как безмолвный крик всего ее тела в грохоте танкового
состава. Я нащупал замок-молнию у нее на спине, под толстой и тяжелой косой,
и потянул его вниз. Мария стояла, не шевелясь, закрыв глаза и прерывисто
дыша сквозь открытые сухие губы.
занимался с женой чем-то не тем!
книги или что мы с ней живем последнюю ночь, а завтра нас могут расстрелять
из этих бронетранспортеров и раздавить вот этими танками. Пожалуй, я не
настолько глуп, чтобы не понимать, что главным было второе. Но все-таки
хочется думать, что и первое присутствовало...
-- под грохот проходящих за окном армейских составов, на голом и дрожащем
дощатом полу... И на подоконнике... И на столе... И даже на парте... С
женским телом, то пульсирующим надо мной, как пламя свечи, то аркой
взлетающим под моими чреслами... С ее запрокинутой куда-то в отлет головой и
распущенной косой, метущей пол... С нашими громкими, в полный голос криками
в грохоте очередного тяжелого армейского поезда... С остервенелой пред
финальной скачкой... С немыслимым количеством влаги -- и мужской, и
женской... С хриплым и протяжным стоном, отлетающим в ночной космос вместе с
нашими душами... С жадными затяжками сигаретой и громкими глотками воды... И
с приливом новых, черт знает откуда, сил при первых же звуках очередного
приближающегося поезда...
эвакуированы на юг, как перед войной, или просто спят в соседней комнате. А,
может быть, их и вовсе не было, никогда не было -- ни моей жены, ни ее мужа!
Война, как черная пантера, как ураган "Глория", летела на нас сквозь
открытое ночное окно, и мы спешили умереть до расстрела раствориться друг в
друге -- без прошлого и без будущего.
Корнев Павел
Ильин Андрей
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Гуль Роман Борисович