жены, хранительницы домашнего очага. Но я не мог участвовать в этом
спектакле. Не мог, даже понимая, что с помощью этих суббот Лиза пытается
склеить нашу разваливающуюся семейную жизнь. Не мог, потому что с детства
привью разговаривать со своим Богом только тайно от всех, только мысленно,
пряча свою связь с Ним от школьных учителей, друзей и даже от родителей. Тот
Бог, в которого я верил, был моим, личным и настолько интимным, что
заговорить с ним вслух, да еще вот этими чужими словами, стало для меня
абсолютно невозможно. Так же невозможно, как публично заниматься любовью или
писать книгу перед публикой.
еврейской жены. Но разве и моя немота в молитве не была признаком того, что
я моральный калека? Такой же калека, как тот безногий русский инвалид на
картине Максима в Нью-Йорке...
попытку склеить семью, то, значит, не одна она виновата в вашем разводе! И
вообще -- отсюда, из России, как в перевернутом бинокле, все видится совсем
не так, как в Массачуссете. Да, Лиза уходила от тебя, потому что ты дни и
тебе то же самое! Так чем ты лучше этого хоккеиста Строева, который тоже был
занят только хоккеем? Стоп! Это же поразительно: именно тогда, когда
Аннауходила от меня, Лиза с теми же словами уходила от своего хоккеиста!
Значит, как я -- двойник хоккеиста Строева, так Лиза -- двойник моей Ани...
Настроенный в лесах ветер врывался в окно и бил меня по лицу плотными, как
полотно, порывами прохлады, поезд откладывал на рельсах и вспарывал ночь
гудками, а я держался рукой за оконную раму и возбужденно думал: Господи, а
что, если это вовсе не Лиза терзала меня по ночам пантерой и черной кошкой?
Что, если это не ее ненависть облаком бродила по моей квартире? А вдруг это
и вправду было просто моим предчувствием гражданской войны в России? Какой я
писатель -- талантливый или бездарный, -- это покажет время, но каким бы я
ни был -- я днем писал кровавые бунты завтрашней России, а по ночам эта
погромная Россия возвращалась в мои сны, в подсознание, и впивалась в горло
и раздирала грудь...
зажигала субботние свечи? И разве не хотела она стать мне еврейской женой?
Так, может, теперь, когда я что-то понял, когда из этой ночной России я вижу
свою жизнь не так, как в бостонской и нью-йоркской духоте,-- может быть,
теперь нам попробовать еще раз? Ради Ханы, ради дочки попробовать склеить
то, что мы разломали. Да, я знаю, что это будет непросто. Ведь все, что
свело нас когда-то, сгорело во взаимной вражде. Но не я ли переписал
когда-то из "Агады" в брошюру о субботе древнюю еврейскую, притчу о чуде с
горящим уксусом? Однажды, в канун субботы, сказано в "Агаде", уже в сумерках
дочь одного раввина в слезах сказала отцу? "Папа, я сделала ужасную ошибку!
Вместо масла я налила уксус в лампаду!". "Не беда, дочь моя,-- ответил
раввин.-- Тот, кто маслу повелел гореть, прикажет
не может приказать и уксусу гореть в лампаде нашего семейного очага?
негромко:
молитвы:
окно разгоряченное лицо и громко, с вызовом крикнул в русскую ночь:
гуда?и, ни грохот колес уже не мешали мне молиться вслух. Я обрел голос и
дерзко кричал России эти древние гортанные слова:
свеже-солоноватый балтийский воздух на первом же вдохе освежает ваши легкие
от московского смога. Нет, не в этом дело! Вы спускаетесь с платформы на
брусчатку привокзальной площади, подходите к стоянке такси и видите, что
навстречу вам из кабины такси тут же выходит шофер в белой рубашке и белых
перчатках, берет ваш чемодан, ставит его в багажник. А потом, заняв свое
место за рулем, вежливо говорит с мягким эстонским акцентом: --Доброе утро.
Куда вам?
немыслимо услышать в Москве ни от одного
тебе то же самое! Так чем ты лучше этого хоккеиста Строева, который тоже был
занят только хоккеем? Стоп! Это же поразительно: именно тогда, когда Анна
уходила от меня, Лиза с теми же словами уходила от своего хоккеиста! Значит,
как я -- двойник хоккеиста Строева, так Лиза -- двойник моей Ани...
Настоенный в лесах ветер врывался в окно и бил меня по лицу плотными, как
полотно, порывами прохлады, поезд отклацывал на рельсах и вспарывал ночь
гудками, а я держался рукой за оконную раму и возбужденно думал: Господи, а
что, если это вовсе не Лиза терзала меня по ночам пантерой и черной кошкой?
Что, если это не ее ненависть облаком бродила по моей квартире? А вдруг это
и вправду было просто моим предчувствием гражданской войны в России? Какой я
писатель -- талантливый иди бездарный,-- это покажет время, но каким бы я ни
был -- я днем писал кровавые бунты завтрашней России, а по ночам эта
погромная Россия возвращалась в мои сны, в подсознание, и впивалась в горло
и раздирала грудь...
зажигала субботние свечи? И разве не хотела она стать мне еврейской женой?
Так, может, теперь, когда я что-то понял, когда из этой ночной России я вижу
свою жизнь не так, как в бостонской и нью-йоркской духоте,-- может быть,
теперь нам попробовать еще раз? Ради Ханы, ради дочки попробовать склеить
то, что мы разломали. Да, я знаю, что f это будет непросто. Ведь все, что
свело нас когда-то, сгорело во взаимной вражде. Но не я ли переписал
когда-то из "Агады" в брошюру о субботе древнюю еврейскую, притчу о чуде с
горящим уксусом? Однажды, в канун субботы, сказано в "Агаде", уже в сумерках
дочь одного раввина в слезах сказала отцу? "Папа, я сделала ужасную ошибку!
Вместо масла я налила уксус в лампаду!". "Не беда, дочь моя,-- ответил
раввин.-- Тот, кто маслу повелел гореть, прикажет
не может приказать и уксусу гореть в лампаде нашего семейного очага?
негромко:
молитвы:
окно разгоряченное лицо и громко, с вызовом крикнул в русскую ночь: -- Барух
ата! Адонай Элохэйну!!! Паровозный гудок подхватил мою молитву и понес
сквозь ночь. Но ни гудки, ни грохот колес уже не мешали мне молиться вслух.
Я обрел голос и дерзко кричал России эти древние гортанные слова:
свеже-солоноватый балтийский воздух на первом же вдохе освежает ваши легкие
от московского смога. Нет, не в этом дело! Вы спускаетесь с платформы на
брусчатку привокзальной площади, подходите к стоянке такси и видите, что
навстречу вам из кабины такси тут же выходит шофер в белой рубашке и белых
перчатках, берет ваш чемодан, ставит его в багажник. А потом, заняв свое
место за рулем, вежливо говорит с мягким эстонским акцентом:
немыслимо услышать в Москве ни от одного
Богу, вам уже не нужно унижаться, соблазнять этих таксистов двойной оплатой,
сигаретами "Мальборо" и магнитофонными кассетами...
свежий ветер. Я принял решение," поговорил со своим Богом и теперь был
спокоен.
плаванья, с острым любопытством глядел по сторонам. Боже мой, я узнаю эти
узкие, готической архитектуры улицы! Словно вчера, а не тридцать лет назад,
я по этим именно улицам шел в.тяжелой солдатской шинели с погонами
артиллериста, топал грубыми кирзовыми сапогами по брусчатой мостовой и
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Громыко Ольга
Семенова Мария
Березин Федор
Круз Андрей