С. Лукьяненко

ТЕНИ СНОВ

Повесть

Глава 1. Курьеры и спортсмены

Когда поздним вечером я вышел из леса -- уставший, голодный, злой, ненавидящий весь мир -- и себя самого в придачу, то наткнулся прямо на абори.

Туземец сидел на бетонной плите, косо выпиравшей из земли. Эта часть космопорта была давным-давно заброшена, уложенные некогда с таким старанием плиты раскрошились, и трава-конусовка выпихивала их одну за другой. За моей спиной бетон уже превратился в гнилое крошево, даже не напоминавшее продукт человеческих рук. Впереди, ближе к городку, плиты еще держались. Вначале шли волнами -- чужая земля неумолимо отвергала их, потом обретали былую прочность.

Абори посмотрел на меня, выпуклые глаза запульсировали, настраивая фокус. Подтянул длинные тонкие ноги, будто опасался, что я сдерну его с плиты.

-- Мир и любовь, -- буркнул я, обходя плиту с нахохлившимся абори. Это был старый туземец, бурый цвет ложнокожи выдавал преклонный возраст. Такие старожилы частенько разражаются приступами кашля, а мне совсем не улыбалось оттирать едкую слизь с комбинезона.

-- Мир и любовь, -- нечленораздельно повторил абори. Я остановился. Туземцы могли лишь копировать речь, но сам факт ответа говорил о желании общаться.

-- Хорошо, дружок, я слушаю, -- остановившись на безопасном расстоянии, произнес я. Абори наморщил сплюснутый нос и прогнусавил:

-- Хорошо... дружок...

Я ждал. К существу, которое говорит носом -- просто из желания привлечь твое внимание, стоит быть снисходительным.

Абори отцепил одну руку от плиты, пропихнул ее в складки ложнокожи. Я терпеливо ждал, пока туземец ковырялся в своих внутренностях. Может быть у него печенка зачесалась...

Абори издал хлюпающий звук и вытащил наружу крошечный оранжевый шарик. Протянул его ко мне, перекатывая на ладони.

Жемчужина была хороша!

Нет, не "Рассвет Империи", не "Плазменный цветок". Но полноценная жемчужина первой категории, а это -- лет пять безбедного существования для меня.

Или билет на Терру.

Я шагнул к абори -- и тот мгновенно спрятал жемчужину в свое тело.

-- Вода? -- тупо спросил я.

-- Вода, -- согласился абори.

Им, коренным обитателям планеты, ничего не надо от нас. Совсем ничего. Оружие, техника, одежда, пища -- ничего не стоят в их глазах.

Только вода. Совсем немного чистой воды -- около литра. Эта цена устраивает всех, и литровую фляжку на поясе носят даже маленькие дети. Все знают, как поступить, если абори протянет тебе жемчужину.

Я отстегнул флягу и показал абори. Фляга была легкой, очень легкой. -- Я заблудился, -- сказал я. -- Понимаешь? В песках заблудился. У

меня нет воды.

Абори вздохнул и сполз с плиты.

-- Подожди! -- крикнул я. -- Ну подожди, подожди же ты! Я принесу! Час подожди! Полчаса!

Я вдруг подумал, что за полчаса успею добежать до ближайшего поста охраны. А там -- наполнить флягу, взять флаер -- ребята разрешат, и за пару минут вернуться сюда.

Абори уходил.

-- Скотина! -- крикнул я вслед.

Как всегда, почувствовав угрозу -- пусть даже слабую, абори остановился. Посмотрел на меня -- и голову вдруг продуло насквозь ледяным ветром. В пустом черепе задребезжал ссохшийся шарик мозгов.

Угроза была устрашающе достоверной. И главное -- вполне обоснованной. Высушить мои мозги для абори -- секундное дело.

Впрочем, он понимал, что от ругани до выстрелов в спину -- дистанция огромная. Развернулся и вновь зашагал к лесу. Я стоял, только теперь осознав, что сжимаю голову руками, то ли в бесплодной попытке прикрыться от иллюзии, то ли пытаясь подогнать череп под новые размеры мозгов.

Как он меня... паршивец...

Абори уходил. Я откупорил флягу и медленно вылил на землю остатки воды. Слишком мало, чтобы заинтересовать туземца. И самое смешное -- она ничего не стоит. Воды на планете много, две артезианские скважины обеспечивают городок полностью. Есть и реки, и озера, и болота.

Просто иногда абори считают разумным сменять на литр воды выращенную в собственном теле оранжевую жемчужину.

Они хорошо устроились, абори. Никто не станет ссориться с существом, владеющим телепатией и способным излучать микроволны. Тем более, что отобрать спрятанную жемчужину невозможно -- в трупе она растворится в доли секунды. Тем более, что другие абори все равно выследят убийцу -- и поджарят живьем. А если он покинет планету -- убьют самого близкого ему человека. Как они выбирают самого близкого человека -- неизвестно. Но они не ошибаются. Так поступили с сыном Дина Рассела, человека, отобравшего у абори "Плазменный цветок". Никто не знает, почему он убил туземца, вместо того, чтобы отдать флягу -- вода у него была. Но он отплатил за жемчужину выстрелом, удрал с планеты -- а к вечеру того же дня абори пришли в городок. Полосу заграждений они прожгли -- с тех пор высоковольтный забор не восстанавливают. Вошли в город -- никто не рискнул преградить им дорогу. Все думали, что они схватят жену Рассела -- а туземцы взяли его сына. Только священник пытался что-то сделать. Бегал со своим крестом, кричал. А туземцы повторяли: "Одумайтесь... невинный... гнев Божий..." и тащили парня на площадь.

Там его и сожгли. Вмиг, без лишней жестокости. Был человек, стала высушенная изнутри оболочка.

Несколько человек схватились за оружие, но вовремя почувствовали, что абори готовы повторить фокус и с ними.

А потом два десятка абори направились к людям -- и протянули оранжевые жемчужины. Нет, не в качестве компенсации. Они предлагали обмен. Напоминали, как он должен проходить.

И рядом с мумией семнадцатилетнего парня, имевшего несчастье быть сыном Рассела, люди молча отстегивали фляги и отдавали их абори...

...Я смотрел на последние капли воды, срывающиеся с горлышка. Потом бросил флягу и ударил каблуком. Пластик смялся, но выдержал. Я топтал флягу, пока не отбил пятки.

Пластик оказался прочнее, чем я.

Уже совсем стемнело, багровое солнце скрылось за горизонтом, проступили звезды. Я подошел к посту -- круглому, вросшему в бетон куполу, утыканному маленькими башенками боевым систем. По уставу купол должно прикрывать силовое поле, все входы-выходы -- наглухо задраены, а меня, прущего напрямик по взлетному полю, уже три раза предупредили бы, и раз пять сожгли.

Хорошо, что мы живем не по уставу. Хорошо, что у нас такая мирная и спокойная планета.

Ведь даже абори никогда не причинят вреда человеку -- кроме как в порядке самообороны. Они не злые. Просто совсем-совсем чужие...

У открытой двери купола, подложив под задницу зачехленный ракетник "Сальери", похожий размерами и формой на школьный ранец, сидел Денис Огарин. У меня даже настроение улучшилось -- чуть-чуть. Денис помахал мне рукой, потом демонстративно уставился на флягу. Точнее -- на то место, где она должна была висеть.

-- Тебя можно поздравить, парень?

Денис всего на пять лет старше меня. А в свои двадцать я с удивлением понял, что обращение "молодой человек" или "парень" -- уже не совсем ко мне. Но Денису позволительно называть меня парнем, юношей, мальчиком, дитем -- кем угодно. Десять лет назад он вышел из стен кадетского корпуса на Терре. И с тех пор в космопехоте. Уже старший лейтенант. Повидал почти всю Империю, да и за пределами бывал.

-- Надо мной можно смеяться, -- хмуро сказал я. Присел рядом -- на ранце-ракетомете места не хватило, да и не улыбалось мне сидеть на субатомных зарядах, это только космопехам банк спермы оплачивает государство. В двух словах рассказал о произошедшем.

-- Смеяться не буду, -- сказал Денис. Порылся в кармане, достал трубку и табачок. -- Смеяться стоит над теми, кто еще не безнадежен. Чтобы поняли. А ты -- безнадежен.

Я молчал.

-- Лешка, я тебе рассказывал о законах удачи?

-- Рассказывал. Сто раз.

-- Так вот, мой юный друг, -- Денис методично утрамбовывал табак, даже не глядя на меня, и не обратив никакого внимания на ответ. -- Главный из этих законов -- ты должен быть готов к удаче. В любой момент. Если даже сидишь на стульчаке, то это не отменяет необходимости вскочить и со спущенными штанами побежать за ней вслед.

-- Денис...

-- Что? Ты не выглядишь таким уж изможденным. Ты ушел из поселка вчера утром. Без воды можно спокойно просуществовать трое суток. Какого дьявола ты раскупорил обменную флягу?

-- Хотелось пить.

-- Тогда не жалуйся. Ты утолил жажду, и тебе стало хорошо. Правда, ты упустил свой единственный шанс выбраться из этой дыры. Но всегда приходится чем-то жертвовать.

Он был прав, во всем прав, и на снисхождение рассчитывать не приходилось.

-- Не говори никому, -- попросил я.

-- Хорошо. Только ведь ты сам всем расскажешь. Не выдержишь. Напьешься этим вечером, и будешь плакаться приятелям. Добавишь к своим прозвищам еще одно, новенькое.

Я молчал.

-- Алексей, я тебя знаю пять лет, -- Денис обнял меня за плечи. -- И ты знаешь, что характерно? При первом взгляде ты кажешься человеком чрезвычайно способным и удачливым. Даже зависть берет, хорошая такая... добрая. Сильный, умный, талантливый юноша. Самородок с фронтира. Это ведь правда, что в десять лет тебе предложили поступить в художественное училище на Терре? На государственный кошт?

-- Да.

-- Ты расплакался, отказался улетать, еще пару лет лепил свои статуэтки, потом забросил.

-- Это не мое, Денис! Ну какой я художник, какой скульптор? Повезло случайно, победил на этой дурацкой выставке, и что?

-- Дурачок. Да пусть это трижды не твое! У тебя был шанс выбраться отсюда. И куда -- на Терру! Понимаешь? Пусть бы тебя отчислили через месяц за лень и бесталанность, все равно государство брало на себя ответственность! Отправлять тебя обратно стало бы дороже, чем воспитать до совершеннолетия в метрополии! И не говори, что ты этого не понимал! Даже в детстве!

-- Понимал.

-- Вот так. Потом -- тебе было уже восемнадцать, верно? Когда здесь вербовали в космопехоту? Прошел бы по всем статьям, поверь мне.

-- Я хотел!

-- Хотел. И сломал руку перед самой медкомиссией.

-- Это не моя вина.

Денис попыхтел трубкой, глядя на разгорающиеся огни городка. Самые яркие были в здании клуба. Прав он, сейчас я туда и отправлюсь, напьюсь, и всем расскажу о своем позоре...

-- Я и не утверждаю. Просто есть те, кто ловят удачу за хвост. А есть те, к кому она приходит -- а ее не замечают. Ты из их числа. Уж извини.

-- Это просто невезение.

-- Да! Да, Алексей! Просто невезение. И оно тебя любит. Ты посмотри на себя... двадцать лет прожил в дыре, на планете, где и пяти тысяч населения не наберется. Занимаешься -- черт знает чем! Бродишь по лесам, в надежде, что кто-то из аборигенов подарит тебе кусочек своих фекалий...

-- Жемчуг -- не фекалии!

-- Допустим. Хоть почечные камни. Какая разница? И уж если начистоту... никакой ценности в нем нет. Украшение, случайно вошедшее в моду. Вот пройдет окончательно спрос на жемчуг -- и на вашей планете поставят жирный крест. А знаешь, как это может случиться? Напишет модный репортер статью о том, что оранжевый жемчуг добывают из кишок уродливых туземцев, а цена ему -- литр воды. И все! Богатые бабки поскидывают с себя жемчуга. Он ничего не будет стоить.

-- Денис...

-- Леша, я пять лет здесь торчу. Мы, может, и не друзья уже, но ведь хорошими приятелями остались? -- Денис ухмыльнулся. -- Позволено ли мне будет сказать тебе правду? Ты ухитряешься из самой выигрышной ситуации выйти с наибольшими потерями.

Я вскочил. Денис пожал плечами.

-- Чего ты добиваешься? -- спросил я. -- А?

-- Мне подписали рапорт, -- спокойно ответил Денис. -- Пора лепить капитанские звездочки на погоны. Послезавтра я улетаю.

-- Куда? -- тупо спросил я, будто это было важным.

-- На переподготовку. За пять лет я отстал серьезно... но попробую наверстать. А потом в регулярные части, -- Денис искоса глянул на меня. -- Видимо, на границе растет напряженность. Так что... тебе не с кем будет советоваться, и некому плакаться в жилетку.

-- Не плакался я тебе, и не собираюсь! -- крикнул я. -- Проваливай! Может, кого получше пришлют!

-- Да никого не пришлют, Алексей. Гарнизон опять сокращают.

-- Меньше дармоедов, -- огрызнулся я. -- Прощай.

-- Пока, Лешка.

Я шел от поста -- почти бежал, а свежеиспеченный капитан Денис Огарин сидел на ракетном ранце, на котором сидеть совсем не рекомендуется, и пыхтел трубкой. Ему осталось провести всего два дня на моей планете, и он был этому рад.

А мне, наверное, предстоит тут прожить всю жизнь. Еще лет сто. Вот только чем они будут отличаться от прожитых двадцати?

-- Может быть пива, Алексей?

-- Нет, дядя Гриша. Коньяка.

Трактирщик Григорий и впрямь приходился мне дядей. Правда, троюродным. У нас слишком маленькая колония, почти все друг другу родственники -- дальние. Поэтому на родство обращают мало внимания, разве что на прямое, мать -- сын, брат -- сестра...

Но Григорий Кононов, бывший солдат Империи, списанный по ранению, бывший городничий, ушедший с поста по собственной воле, бывший миллионщик, разбогатевший на "Звезде полуночи", но просадивший почти все состояние за полгода, был мне достаточно близок. Одно время он немного помогал нам -- когда отец уже погиб, а мама еще боролась за жизнь. Я не то, чтобы его любил, уж слишком часто дядя говорил колкости, но относился с большой симпатией, и это было взаимно.

-- И что у тебя стряслось? -- Григорий молча налил мне коньяка, причем более дорогого, чем заслуживали мои жалкие кредитки. -- Какое горе топим?

Я молча выпил, краем глаза наблюдая за трактиром. Народу пока собралось немного. Кто-то играл в лапту и городки в спортивном зале, кто-то резвился в бассейне -- все это можно было наблюдать сквозь две стеклянные стены трактира, выходящие внутрь клуба. Две другие стены были бревенчатыми, как принято в трактирах.

-- Предложили жемчужину первой величины, а у тебя воды не нашлось? -- предположил дядя Гриша. Я растерянно посмотрел на него. -- Что, и впрямь?

Сидевшие рядом стали с любопытством поглядывать на меня. Их ожидания оправдались. Уже через десять минут я, подтверждая прогноз Огарина, рассказал всю историю.

Кононов присвистнул и налил мне полный бокал. Еще более дорогого и качественного коньяка.

-- За счет заведения. Все равно ты напьешься, так позволь сделать твое похмелье менее тяжелым. Ничего, Леша, бывает.

Я кивнул. Меня уже сочувственно хлопали по плечам, говорили о том, что всяко бывает, и удача все равно придет. Начали вспоминать истории о том, как отказавшись от мелкого жемчуга старатель вскоре купил большой, как абори приходили к одному и тому же человеку день за днем, принося все более крупные жемчуга... Пошел нормальный, успокоительный треп, когда вместе с искренней симпатией (все мы тут свои, и все, в общем-то, люди добрые) угадывается и доля насмешливого облегчения. Не я! Не я сделал эту глупость, -- читалось в лицах.

Пил я много, но совершенно не пьянел, видно с горя. А может с дорогих коньяков, от которых лишь теплело внутри, но соображение не терялось. Только когда встал с высокого крутящегося стула, и ноги стали разъезжаться, я понял, как набрался.

-- Эх, отяжелел, Лешка, -- подхватывая меня, сказал Ромка Цой, мой ровесник, парень худощавый, но жилистый, под стать корейским предкам. -- Пропойца...

Сказал он не со зла. И никто бы не обратил внимания на слово, если бы не мой недавний рассказ...

-- Лешка-пропойца, -- вздохнул кто-то. Имелось в виду уже не опьянение, а постыдная история с обменной флягой.

И выходя вместе с Ромкой из бара я понял, что кличка приклеится насмерть. Вместе со "скульптором", "дезертиром", "проводником" и прочими насмешливыми эпитетами, за каждым из которых стоял тот или иной позор.

Капитан Огарин вновь оказался прав. Во всем.

-- Ромка, почему я... почему я такой? -- заплетающимся языком спросил я.

-- Сейчас, свежим воздухом подышишь, пройдет, -- миролюбиво ответил Ромка.

Мне стало смешно.

-- Да не... кореец, ты дурак... я не о том...

Ромка только пыхтел, выволакивая меня из клуба. Городская малышня, резвившаяся в бассейне, хохотала. Шедший навстречу отец Виталий, наш новый священник, недавно принявший сан, неодобрительно нахмурился. Но вежливо промолчал, достал сигаретку с марихуаной, и сделал вид, что весь ушел в поиски зажигалки.

Я вдруг подумал, как часто в последнее время люди при встрече со мной отводят глаза.

-- Во, сейчас протрезвеешь, -- сказал Ромка, сгружая меня на скамейку у входа. Хорошо хоть никого на улице, кто в клубе, кто по домам сидит. Большинство в клубе, конечно... -- Ничего, Лешка, не грусти...

-- Да не грущу я!

Ромка вздохнул, уселся рядом. Добродушно сказал:

-- Это правильно. Грустить нечего. Со всяким бывает. Может тебе жениться?

-- Что? -- я не уловил связи.

-- Знаешь, умная жена... -- он замолчал, сообразив, что ляпнул лишнее. Но было поздно.

-- Общее мнение? -- спросил я. Ромка удивленно глянул на меня -- до него дошло, что я трезвее, чем выгляжу.

-- Да. Общее. Ты уж не обижайся, но тебе и впрямь пора остепениться.

Сам он был женат четыре года, у него росли двое малышей, причем старший уже гордо таскал на поясе обменную флягу. И в городке Ромку уважали.

-- Ты пойми, Леша, -- Ромка посмотрел на меня с некоторым смущением. -- Все мы тебя любим. Ведь в чем наша, православная, сила? В любви, в единении! Не только быть хорошим человеком, а еще и хорошим членом общины. И за тебя душой все болеют, поверь. Когда ты очередную глупость делаешь, может кто для виду и посмеется, но по правде-то, душа за тебя болит! Когда человек один, он -- тьфу... -- Ромка плюнул под ноги, растер плевок, -- ничего не стоит! И себе в тягость, и общине. Может тебе и впрямь, нужен кто-то рядом, а без того -- сплошные неудачи?

-- И кого мне община сватает? -- спросил я.

Ромка смутился. Но выбраться из разговора было уже не так-то просто.

-- Ольгу Нонову.

Я не сразу нашелся, что ответить:

-- Ольгу Петровну? Ромка... в первом классе все мы были влюблены в училку! Но ведь ей уже за сорок! Далеко за сорок!

Слава богу, он не сказал про "сорок пять" и "бабу -- ягодку опять". Молчал, отведя глаза. Я переваривал услышанное. Значит, в городе меня считают настолько неисправимым лоботрясом, что кроме пожилой учительницы, чопорной и самовлюбленной, по возрасту годящейся мне в матери, никто не способен обо мне позаботиться.

О том, что я способен о ком-то позаботиться, речи не шло вообще.

-- Улечу я, Ромка, -- сказал я. -- Куда угодно. В приграничье, на рудные планеты. Не могу я больше так. Бродить, ждать, пока абори предложит тебе кусочек фекалий...

-- Жемчужины -- не фекалии! -- оскорбился Роман. Он был старателем неутомимым и довольно везучим.

-- Да хоть почечные камни, -- злорадно повторил я слова Огарина. -- Это же безумие! Жить, надеясь, что выпадет удача, и тебе подарят никому не нужный кусочек чужой плоти! Что вспоминать будешь, когда время умирать придет? Как с флягой по джунглям бродил?

Ромку проняло. Мы были добрыми приятелями, но сейчас я перешел грань. Он встал, склонился надо мной.

-- Умирать не тороплюсь! И на омоложение заработаю! Да хоть сейчас помирать -- найду, что вспомнить -- сорок три жемчужины свои, жену, пацанов! А ты, Лешка, что вспомнишь? Детские свои скульптурки? Кстати, из чего ты их лепил, обличитель? Вот они-то... как раз... Если бы на Терре настоящие художники знали... в руки бы их не взяли!

Я молчал. Потому и перестал, чего уж скрывать. Как узнал, что такое на самом деле попадающиеся в лесах янтарные кругляши, из которых так интересно вырезать -- вырезать, а не лепить -- красивые, сверкающие под солнцем статуэтки... так сразу и перестал резьбой баловаться.

-- Беспутный! -- жестко сказал Роман. -- Может, собрать тебе общиной денег на билет? Ты же сам никогда не заработаешь, тебя и так всем миром содержат!

Я вскочил -- земля под ногами качнулась, но я устоял, и быстро пошел прочь от клуба. Алкоголь будто перестал пьянить, видно, слишком много адреналина выплеснулось в кровь. Ромка, который горячился редко, а остывал быстро, замолчал, и неуверенно крикнул вслед:

-- Эй, да перестань ты, на правду не обижаются!

Не останавливаясь я шел вперед, к кромке поля. Да, да, я хочу убраться отсюда! Я всю жизнь об этом мечтал! Но не мог же я, пацан, улететь на сказочную, великую, древнюю Терру, когда болела мать! И с этим проклятым набором волонтеров... ну не хотел я руку ломать, кто ж такое захочет, я себе тренировку устроил, решил показать все, на что способен, комиссии, а тут...

И сегодня. Шла в руки удача, шла жемчужина огромной цены. Сдал бы ее в контору, получил чек... и через неделю, на туристическом лайнере "Афанасий Никитин", что раз в полгода останавливается у планеты, отправился бы в метрополию.

А теперь -- конец. "Всем миром на билет" мне не скинутся, это уж точно. Вместо того придет батюшка Виталий, выпьет со мной, или травки покурит, если пост, посмотрит укоризненно в глаза, начнет говорить о Боге, о судьбе, о том, что я своим безалаберным поведением огорчаю Господа, что последствия -- духовные -- для меня будут очень прискорбны. И не замечу, как пойду под венец с пожилой, толстенькой, занудливой Ольгой Петровной...

Я пришел в себя, оказавшись на краю взлетного поля. Было совсем темно, и в ночном небе вспыхивали, чиркали, сгорали и тухли звезды. Ну, не звезды... падающие звезды. Наша планета окутана пылевым облаком -- из-за него настоящих звезд мы никогда и не видим. Зато каждый миг над головой сгорают тысячи микрометеоритов. Говорят, настоящие звезды точно такие же, только они не мерцают, горят ровно и спокойно. Говорят, что наше звездное небо красивее обычного. Потому и приезжают иногда туристы -- провести одну ночь, потанцевать и выпить под мерцающим шатром...

Не знаю.

Я хотел бы увидеть настоящие звезды.

Я хотел бы летать от звезды к звезде. Пройти по планетам Приграничья, посетить Терру. Кем угодно там быть! Хоть золотарем! Но не в нашей дыре! Господи, пусть не верю я в тебя, не верю, но молю, помоги вырваться отсюда! В настоящий, огромный мир, где можно стоять под небом, в котором горят звезды, а не межпланетный мусор! Где происходят настоящие дела!

-- Лешка!

Из темноты возникла фигура в форме. Я узнал Дениса -- почему-то он был при полном параде, даже три своих ордена нацепил. И звездочку на погоны уже добавил...