Чтение 37–й страницы книги ~Обед у людоеда~

дурацкое посещение "кафе". Внезапно мне стало холодно. Солнце давно зашло,
по тротуару мела неизвестно откуда взявшаяся поземка. Зябко ежась в
тоненькой куртеночке и чувствуя, как ледяной ветер ощупывает голые под
брюками ноги, я кинулась к автобусной остановке. Но автобуса все не было.
Безрезультатно пропрыгав в стеклянной будке, я побежала к метро проходными
дворами и попала на станцию, совершенно обледенев.

Дома первым делом я ринулась к плите и поставила чайник. Странно, но дети
еще не вернулись. Я выгуляла собак, покормила всех животных и, ощущая, как
по спине от затылка спускается озноб, плюхнулась на диван, завернувшись в
огромное двуспальное одеяло из овечьей шерсти - подарок Кати на мой день
рождения. Сейчас почитаю газеты, а когда бессовестные гуляки заявятся домой,
устрою им выволочку.

Увидав, что хозяйка устраивается в спальне, псы тут же впрыгнули на
диван. Муля по своей привычке моментально нырнула под одеяло и прижалась
горячим боком к моим ледяным ступням. Ада устроилась сбоку. От собак
исходило ровное, приятное тепло, я наконец-то начала оттаивать. Шумно
вздыхая, Рейчел плюхнулась на ковер и мирно засопела. Рамик побегал по
комнате и упал возле балкона, теперь они похрапывали на два тона. Рейчел
вела партию басов, Рамик подпевал дискантом. Последними явились кошки.
Пингва улеглась на телевизор и свесила вниз пушистый хвост. Отучить ее от
этой привычки было невозможно, и я смирилась с тем, что смотрю передачу на
полузанавешенном экране. Семирамида тут же вскочила на подушку, а Клаус
залез ко мне на живот и принялся топтаться, словно делал хозяйке массаж
передними лапами. Глаза кота сощурились, морда приобрела блаженный вид, изо
рта текли слюнки.

- Мр-мр-мр, - словно ровно работающий мотор, выводил Клаус.

Я хотела согнать его и почитать газету, но руки стали каменно-тяжелыми, а
глаза захлопнулись сами собой.

Я проснулась от того, что захотела пить. Серенькое, хмурое утро
заглядывало в незанавешенное окно. Будильник показывал полвосьмого. Как раз
вовремя, детям вставать через десять минут. Покайфовав под одеялом еще
чуть-чуть, я вылезла, вышла в коридор и, распахнув дверь в Лизину спальню,
объявила:

- Подъем, ну-ка в школу собирайся, петушок пропел давно!

Но в ту же секунду язык окаменел во рту. Комната была пуста, а кровать
застелена.

На ватных ногах я побрела к Ирине, безуспешно пытаясь успокоить себя.
Ничего, наверное, девочки решили лечь спать в одной комнате... Небось
болтали до трех и отключились, сейчас увижу обеих - одну на софе, другую на
кровати...

Но и Иришина спальня, забитая вещами, тосковала без хозяйки. Ледяная рука
сжала желудок, я кинулась на лестничную клетку и принялась колотить в дверь
к Володе. Но майор не отзывался. Вне себя от ужаса, прямо в халате, я
вылетела на улицу и увидела, что во дворе нет вишневой "пятерки". Приятель
либо не ночевал дома, либо уехал ни свет ни заря.

Почти теряя сознание, я поднялась наверх, Удостоверилась, что Кирюша тоже
отсутствует, и трясущимися пальцами набрала "02".

- Милиция, - донесся равнодушно-официальный голос.

- Дети не пришли домой ночеватъ, что делать?

- Сколько лет ребенку? - спокойно поинтересовалась женщина.

- Их трое, двоим двенадцать и четырнадцатъ, а одной - семнадцать.

- В бюро несчастных случаев звонили?

- Нет.

- Обратитесь по телефону... - Она назвала номер.

Я принялась вновь терзать телефон. В бюро никто не отзывался, у Володи на
работе тоже. Ну куда они все подевались? Слава Самоненко, Митрофанов -
никого, отдел словно вымер. Я не знала, что предпринять, наконец в бюро
сняли трубку:

- Алло.

- Дети пропали, трое.

- Пол?

- Две девочки и мальчик.

- Возраст?

- Двенадцать, четырнадцать и семнадцать.

- Во что одеты?

Я старательно перечислила.

- Особые приметы, цвет глаз, волос?

Господи, может, я разговариваю с компьютером? Собеседник был холоден, как
айсберг, и невозмутим, словно Терминатор.

- Ждите, - донеслось до моего уха.

Потянулись минуты, даже собаки, поняв, что хозяйка в ужасе, тихо сбились
под обеденным столом. Наконец другой женский голос спокойно оповестил:

- Насчет девочек ничего, а мальчик есть, только раздет. Трусы на вашем
какие?

- Белые, - прошептала я, - трикотажные плавочки.

- Они самые, - удовлетворенно ответила служащая, - подросток,
предположительно двенадцати-тринадцати лет, худощавого телосложения, волосы
русые, глаза серо-голубые, зубы в наличии, на животе шрам от аппендицита и
трусы белые, ваш?

Я кивнула, не в силах сдержать дрожь. За что? Зачем они сели в эту
шикарную машину, и почему я отпустила их одних?

- Так ваш или нет?

- Мой, - прошептала я, - Кирюша Романов.

- Приезжайте.

- Куда?

- Морг Склифосовского, - пояснила служащая и добавила:

- Только до двенадцати, в полдень обед.

Не спрашивайте, как я добралась до проспекта Мира, не помню. От метро то
ли шла, то ли бежала, а дальше полный провал. Вроде вели меня каким-то
коридором, а может, я сразу попала в комнату. Фигура в белом халате откинула
простыню.

На каталке, запрокинув голову, лежал мальчик. Волосы русые, но более
темного оттенка и Длинные, почти до худеньких, странно желтоватых на вид
плеч, нос - картошкой и губы ниточкой. Острый подбородок глядел в потолок.

- Туловище осматривать будете? - поинтересовалось существо в белом
халате. - А одежда вон там.

Я невольно проследила за толстым указательным пальцем и увидела черные
джинсы, темно-бордовый свитерок и неясного цвета куртку, лежащие на чем-то
вроде табурета или низкого стола. На полу сиротливо тосковали высокие
ботинки на толстой "тракторной" подошве.

- Если с лица не узнаете, тело гляньте, - настаивал голос.

- Не надо, - услышала я со стороны свой дискант, - не надо, это не мой
мальчик.

- Вот и хорошо! - неожиданно обрадовался санитар.

- Что же хорошего? - машинально поинтересовалась я, наблюдая, как из
серого тумана начинает выступать лицо разговаривающего со мной человека.

- Хорошо, что не ваш, - вздохнул мужик, - да не отчаивайтесь, вернется.
Небось выпил с приятелями, загулял. Как придет, вы его сразу первым, что под
руку попадет, и отходите. Пусть знает, зараза, как мать извелась. Это
хорошо, что не ваш.

Да, но он чей-то, этот тощенький мальчик возраста Кирюши, и какая-то мать
сегодня пойдет тем же коридором, что и я. Старательно прогоняя от себя эти
мысли, я доплелась до метро, в булочной у входа купила невесть зачем эклер и
быстро-быстро, не жуя, проглотила его, не ощущая ни вкуса, ни запаха.

Жирный крем лег в желудке камнем. Ощутя внутри себя неприятный ком, я
дошла до платформы и села на скамейку. В ту же секунду желудок, сжавшись,
рванулся к горлу. Я попыталасъ найти глазами урну, но после террористических
актов их, похоже, все из подземки убрали. Наверное, можно было достать из
сумки пакет, но я не успела.

- Нет, что за безобразие, - заорала подбежавшая дежурная. - Напьются и в
метро, а еще женщина! Ни совести, ни чести!

- Простите...

- Больная, что ли? - сбавила тон служащая. Я кивнула.

- Ехай домой, - распорядилась тетка. - Или врача вызвать?

Я покачала головой и вошла в остановившийся поезд. Уже на выходе из метро
ко мне вернулся рассудок. Так, сейчас сажусь на телефон и поднимаю на ноги
всех! Слезами горю не поможешь, надо искать детей.

Первое, что я увидела, войдя в квартиру, была небрежно брошенная на пол
куртка Кирюши и валяющиеся сапоги Иры на уродской платформе. Из кухни
доносились радостно возбужденные голоса. В голове у меня помутилось.

Схватив один сапог, я ринулась на звук. Первой под руку попалась ничего
не подозревающая, весело смеющаяся Ириша. Именно вид ее счастливого лица и
превратил меня в беснующуюся фурию. С ужасающим воплем я кинулась вперед и
принялась колотить тяжеленным сапогом ничего не понимающую Иришку.

- Ой, ой, Лампа, стой! - верещала она, загораживаясь руками.

Но я орудовала сапогом, как молотом. Досталось всем - подбежавшей Лизе,
ухмыляющемуся Кирюшке и даже Рамику, некстати подвернувшемуся под горячую
руку.

- Что случилось, Лампуша, объясни наконец? - заорал Кирюша.

Я опустила сапог и, тяжело дыша, уставилась на него.

- Ну-ка, отвечай немедленно, какие на тебе трусы?

- Белые, - изумился Кирюша.

- Это тебе за трусы, - взвизгнула я и принялась колотить его сапогом, -
за белье, за трикотажные, за плавочки!..

Внезапно чьи-то сильные, просто железные руки ухватили мое тело сзади и
приятный, незнакомый мужской голос произнес:

- Ирка, немедленно забери обувь, Кирилл, тащи воды, Лизавета, посади
ее...

Меня посадили на стул, влили в рот коричневую пахучую жидкость. Внезапно
вся злость пропала, и я разрыдалась.