лыжах, подышать воздухом. У меня защемило сердце, когда я увидел ее. Ольга,
Оленька... С раннего детства у меня была книжка "Сказки братьев Гримм" на
немецком, подарочное мюнхенское издание, роскошные цветные иллюстрации,
яркие нежные краски, каждая картинка проложена тонкой папиросной бумагой. Я
любил смотреть сначала сквозь бумагу, сквозь тонкую дымку, а потом осторожно
приподнимал завесу, и картинка оживала, вспыхивала всеми красками. Эта
девочка со светящимися волосами, с огромными сине-лиловыми глазами на
бледном, прозрачном личике так похожа на принцессу из сказки
"Король-Дроздовик", так похожа, словно с нее рисовал художник. А книжка
начала века. Вот смотрю сейчас и вижу ее, Оленьку. Смешно, взрослый, жирный,
одинокий мужик с детской книжкой. Хорошо, никто меня не видит. Представляю,
как стал бы гоготать К., это животное.
креплениями. Конечно, К. сразу повеселел, мачеху свою простил. Разумеется,
когда такое чудо. Она снилась мне с раннего детства. Я всегда знал, что
встречу ее. Сказочная принцесса с яркой картинки, красавица среди циничных
бездушных чудовищ.
Волосы, глаза, лицо... Господи, я не знаю, как смогу жить без нее.
после гриппа, слабенькая, сонная. Немцы ржут, рыжая лиса-актрисулька вертит
хвостом, много жратвы, выпивки, а у меня - кусок в горло не лезет. То ли
показалось, то ли правда, рыжая шепнула К., что Оленька девственница. Тьфу,
терпеть не могу это слово. Есть в нем что-то похабное. У нас вообще не язык,
сплошная похабщина во всем, что касается пола. Попробуй подобрать приличную,
неоскорбительную лексику. Фиг тебе, нет таких слов. А немцы все гогочут,
музыка орет, вечеринка, всем весело. Оленька почти спит на коленях у этой
скотины. Ну а потом, разумеется, он ее увел по-хозяйски. Для него -
очередная красивая игрушка, а для меня - вся жизнь. Я о такой с детства
мечтал. Знаю, ничего не будет. Она на меня даже не взглянула..."
их Крестовская, "актрисулька, рыжая шалава, лиса...". Привезла Ольгу на
дачу, кататься на лыжах. А тут - пасынок с компанией. Интересно, Маргарита
действительно сообщила Калашникову на ухо пикантную подробность про свою
одноклассницу? Или толстяку это почудилось?
недовольство он не постеснялся выразить при посторонних, да еще матом.
Значит, отношения у них были действительно напряженные. Интересно,
Крестовская знала, что пасынок тоже собрался на дачу в старый Новый год? Или
все совпало случайно?
полюсе. Выезжаю из ворот казино и вижу Олю. Тонкое, продувное пальтишко,
непокрытая голова. Остановил машину, спрашиваю, почему так легко одета?
Холодно. Она поздоровалась, рассеянно, равнодушно, и все смотрела на угол,
откуда он должен был появится. "Вы не знаете, он скоро освободится?"
свете. А кто он такой, собственно? Ничтожество, пустое место, наглое жадное
животное. Можно подумать, мне стало бы легче, если бы он был красив, умен,
талантлив! Нет, нисколько. Возможно, мне было бы еще больней. Хотя, больнее
некуда. Душа разрывается на части, когда представляю их вместе. Да что
представлять, я столько раз видел. Он небрежно чмокает ее в щеку,
похлопывает по плечу, трогает своими опытными горячими лапами мое сокровище,
мое счастье..."
увидел, как она выходит из церкви Большого Вознесения. Закончилась вечерняя
служба. На ней был черный старушечий платок, надвинутый совсем низко, до
бровей, длинная черная юбка. А из-под мокрого подола выглядывают старенькие,
изношенные кроссовки. Еще больше похудела, побледнела, лицо стало совсем
прозрачным, и эти огромные космические глаза... Она согласилась сесть ко мне
в машину, чтобы я отвез ее домой. И молчала всю дорогу, только короткие
реплики, как лучше проехать. И конечно - о нем: "Феликс Эдуардович, вы
сегодня его видели? Как он?" Отвечаю, что он в порядке. Он всегда в порядке.
Спрашиваю, как она себя чувствует? Не хворает ли? Почему такая бледная? И
тут же начинаю нести всякую ересь, мол, вы живете с больной бабушкой. Если
вам нужна помощь, я готов. У меня есть знакомые врачи, и вообще, вы должны
знать, если вам что-то понадобится, я всегда...
полуслове: "Феликс Эдуардович, вы знакомы с его женой? Как вам кажется,
какие у них отношения?" И я, жалкий дурак, начинаю читать ей лекцию, говорю,
что отношения у них вполне стабильные, семейные, он никогда не уйдет из
семьи, если вы это имеете в виду. До вас, мол, у него были женщины, то есть
он постоянно изменяет жене, но никогда не расстанется с ней.
машину, близко ко мне не подойдет... Он сломает ей жизнь, будь он проклят!"
Гришечкин описывал подробно - как она была одета, причесана, сколько раз
взглянула на него и как именно взглянула.
виноват, и только он. У него достаточно денег, чтобы купить для нее
нормальную квартиру, поместить больную старуху в хороший пансионат. Я
попытался завести с ним разговор об этом, но в ответ - его обычный жесткий
оскал, дурацкая усмешка. Какое мне дело? Куда я лезу?.."
даже наручных часов. Я купил самые дорогие, швейцарские, очень изящные, с
золотым браслетом. Заранее уменьшил браслет. У нее тонкое запястье. Она не
стала примерять.. Не взглянула, отвернулась. "Мне ничего не нужно. Спасибо".
живет в его доме, она не может надолго оставлять свою безумную старуху, но
каждую свободную минуту она проводит с ним. И каждую секунду, постоянно,
двадцать четыре часа в сутки думает о нем... Господи, как же я его
ненавижу..."
сентябрю, тем острее ненависть к Калашникову и лихорадочней любовь к Ольге
Гуськовой. Это уже не любовь даже, а какая-то паника, истерика, словно
тонкая ранимая душа влюбленного толстяка предчувствовала беду. Так. А вот
это уже интересно...
как шпион, вошел следом за ней в метро, в котором давно не ездил. Голова
закружилась от толпы, я потерял ее из виду, но догнал довольно скоро. Я
почти не сомневался - она выйдет на "Проспекте Мира". Она меня не заметила,
шла как во сне, спотыкалась и плакала. Я стал противен самому себе. Впрочем,
ничего нового нет в этом чувстве. Всегда был противен. Важно другое. Я
догнал ее, изобразил удивление, всячески подчеркивал случайность встречи. А
она вдруг обрадовалась мне. Впервые. Я не поверил своим глазам. Она стала
рассказывать быстро, словно в бреду, что порвала с ним, больше не может
этого вынести. Он обещал, что поговорит с женой, как только она вернется с
гастролей. Катя вернулась десять дней назад, и все по-прежнему.
аварию. Она думала, как было бы хорошо, если бы эта женщина, Катя, которая,
в общем, ни в чем не виновата, никогда не возвращалась, исчезла. И вдруг
фраза, от которой меня в пот бросило: "Кто-то из нас троих должен умереть".
какой-то скамейке, мы сели рядом, и я спросил: "Кто? Какие трое?"
оказалось - нет. Он, она и Катя. В ответ - бормочет еле слышно: "Все
кончится очень скоро и очень страшно. Пистолет выстрелит. Не важно, в
кого... Спрашиваю: "Какой пистолет, Оленька?"
четко, почти спокойно: "У меня в ящике стола лежит пистолет моего отца. Он
маленький, очень удобный. Кто-то из нас троих должен умереть. Так не может
продолжаться. Если я не решусь убить себя, то убью ее, эту женщину. А его не
сумею. Она или я... кто-то должен".
вероятно нечто разумное, ласковое, я пытался ее успокоить, а она тряслась
как в лихорадке. Руки у нее совершенно ледяные, а глаза пылают сухим,
нехорошим огнем. "Оля, пока не поздно, отдайте мне этот пистолет. От греха
подальше", - старался говорить спокойно, как бы даже равнодушно.
облизывает и говорит:
взяли?"
глупых слов? Но слов она не слышит..."
затекшую от долгого сидения, прошелся по комнате, закурил. А действительно,
что мог сделать этот несчастный Феликс Гришечкин? Явиться к ней домой?
Позвонить в милицию? Заявление написать? Что он мог, кроме слов? А слов она
не слышала.
нечто символическое... О Господи, в этом нет ничего, кроме кошмара,
запредельного, безумного кошмара, из которого надо как-то ее вытащить...
Хорошо, что все-таки он, а не Катя..."
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий
Флинт Эрик
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Каргалов Вадим