Чтение 50–й страницы книги ~Дикое золото~

Ольга, раскачиваясь на стуле, посмотрела на него, потом, прыснув,
высунула язык:

- Ка-акой вы хитренький! А я вам не скажу! Потому что тогда он меня
убьет. Взаправду. Это, конечно, будет ощущение, но не из тех, что мне
хочется испробовать... Он меня непременно убьет, если я проболтаюсь. А
потому я вам ничего и не скажу, милый, милый... Я хочу жить, я молода. И я -
умница, разве что с фотографиями оплошала... А он меня убьет. Он тоже умный,
умнее меня, он слишком давно играет людьми, как владыка, дьявола так и зовут
владыкой, вот совпадение... - она с непритворным испугом зажала рот
ладошкой, отвернулась. - Алексис, отстаньте. Или пойдемте в спаленку, или
извольте убраться прочь. Такой разговор мне не доставляет приятных
ощущений...

- Значит, не скажете, кто он?

- А я сейчас разобью окно, - безмятежно сказала Ольга. - И начну кричать,
сударь, что вы меня насильничаете... Заманили, кокаину насильно насыпали,
платье рвете... Вам будет скверно...

Бестужев, не долго думая, встал и быстро вышел. Вслед ему несся
серебристый, беззаботный смех - так и звучавший в ушах, пока он спускался по
лестнице. Ничего нельзя было сделать. Бессмысленно везти ее в одно из
учреждений, как раз и предназначенных для задушевных бесед с теми, кто
стреляет людям в висок. Куда ни отвези, отпустить придется очень быстро.
Ольга Серебрякова - не Ванька Тутушкин, которого можно и по шее приурезать,
которого можно спрятать на пару дней в арестном полицейском доме... И
правильно поступил, что побыстрее убрался - могла и вправду разбить окно,
заорать на всю улицу, изволь отмываться потом...

...Он возился с матрацем, словно боролся с врагом. После того, как
обнаружил на нижней его стороне маленькую круглую дырочку, воспрянул духом и
стал прощупывать, но это затянулось надолго, и в конце концов Бестужев
плюнул, подпорол перочинным ножичком цветастую ткань, стал копаться в
невесомой массе пуха и легких перышек. Как он ни старался, пух клочьями
летел по сторонам, на постель, на пол.

Окончательно махнув рукой на конспирацию, Бестужев расстелил на полу
простыню и, приняв предусмотрительно кое-какие меры для легендирования,
взялся за работу всерьез - черпал пух горстями, тщательно его разминал,
бросал на простыню, захватывал пригоршнями новую порцию. Очень скоро он
выглядел так, словно в потемках залез в курятник воровать кур.

Нервы были так напряжены, что он едва не крикнул, нащупав ладонью что-то
твердое, продолговатое, маленькое. Выдернул руку, сдул пух. Между пальцами у
него тускло поблескивала тупоносенькая пуля - из патрона для карманного
браунинга образца тысяча девятьсот шестого года, калибра 6, 35, которым и
был вооружен Струмилин...

Приходилось признать, что эта часть Ольгиного рассказа была доподлинным
отражением реальности. То ли она сама, как и рассказывала, стреляла в
матрац, то ли видела, как кто-то другой это проделал. Логично предположить,
что к той же самой реальности могут относиться и рассказы о дьяволе. О
дьяволе, который носит погоны. О дьяволе, который ее агентурил с помощью
неосторожных фотографий в парижском стиле. То есть ни о каком не дьяволе, а
о хитром, умном, подлом человеке...

Кто? Уж безусловно не Силуянов - у того гражданский чин, и он не стал бы
разгуливать по городу, где его все знают, в форме с погонами, рискуя вызвать
опасное недоумение прекрасно его знавших горожан. Значит, кто-то в погонах.
Кто?

В дверь постучали - и тут же ее энергично толкнули со всей силы.
Бестужев, как был, с засученными рукавами рубашки, без жилета, после
некоторого раздумья пошел открывать: средь бела дня, в центре города не
рискнут...

- Го-осподи! - охнул Иванихин. - Вы что, курей щиплете?

- Да понимаете ли, какой казус... - смущенно поведал Бестужев. - Прилег
отдохнуть на кровать, а матрас был чуточку распорот, вот часы туда и
провалились... Пришлось в конце концов все распотрошить. Ерунда, скажу,
чтобы поставили в счет...

- Бывает, - ничуть не удивившись, сказал Иванихин. - Однажды в Питере
пили мы с одним типусом из золотопромышленного департамента, так вот он,
назюзюкавшись, уронил в клозетную чашку Станислава третьей степени с груди,
- промышленник сочно хохотнул. - Вот это был казус, не чета вашему... Нашли
часики?

- Да, вот они...

- Я им сейчас велю, чтобы заменили матрас и денег за старый не требовали,
- сказал Иванихин деловито. - Сами виноваты, раньше надо было за прорехами
смотреть... И не спорьте. Я для вас и больше сделать готов, милейший
Леонид... тьфу, черт! Алексей Воинович. Вновь вынужден извиниться за все
прошлые подтрунивания и ругань в адрес вашей службы. Как вы их, однако! Я
только что от губернатора, тайгу возле Аннинска прочесывают активнейше, и по
окрестным деревням разослали стражников. Поймают вашего беглеца, да и тех,
наряженных мужичками, тоже возьмут, я надеюсь. Ах вы, молодчина! Алексей
Воинович, я за вами, собственно...

- С целью?

- Буторина моего помните?

- Конечно.

- А помните, сына женит? Так вот, из церкви они вернутся в самом скором
времени, и вы, милейший ротмистр, тоже званы на свадебку. Никаких отговорок
не принимаю-с! Нужно будет, сам губернатор велит освободить вас от
жандармских дел. Буторин вас душевно приглашает, наслышан о подвигах
ваших... Так что и не спорьте, одевайтесь. Пора ехать. Танька внизу, в
экипаже, тоже вас поблагодарить жаждет...

- А почему бы и не поехать? - вслух подумал Бестужев. Сердце при
упоминании о Тане сладко ворохнулось.

- Вот то-то! Раз вы тут ищете часики посреди пуха - значит, и нет никаких
срочных дел? Что нужно почистить - вызовем лакея, - он потянулся к звонку. -
Одевайтесь, Алексей Воинович, посидите с нами, простыми людишками,
развеетесь, а то у вас личико весьма осунувшееся, хлебнули лиха...

Глава четвертая. Как играются свадьбы в Шантарске

Огромный кусок зажаренного до хрусткой коричневой корочки гуся опустился
к нему на тарелку, где и без того не было никакого оперативного простора,
выражаясь военными терминами. - Вы уж не обессудьте, господин ротмистр, -
умоляюще протянул буторинский младший брат. - Не каждый день случается,
почетные гости-с обязаны быть окружены заботою...

Почти точная копия пузатенького и бесхитростного Иннокентия
Афиногеновича, он уже изрядно наклюкался, но пока что сохранял вертикальное
положение и членораздельную речь.

- Милейший Андрей Афиногенович, я ведь этак и помереть могу невзначай...
- беспомощно сказал Бестужев.

- А это ничего, это бывает, - обнадежил младший Буторин. - Не так чтобы
очень часто, однакож выпадает. В четвертом годе Аристарх Петрович Сатинов -
не изволили слышать? Едок был, доложу я вам! - на восьмидесятом пельмене
жалобно так икнули и - не приходя в сознание... Правда, скажу вам, до
пельменей еще много было в чрево утрамбовано...

- Я бы еще пожил, признаться, - сказал Бестужев, вежливости ради исследуя
вилкой гуся. - Нравится мне отчего-то этот процесс, честное слово...

- Так кому ж не нравится? - Буторин-младший огляделся, прижал палец к
губам. - Вот оцените, как человек столичный. Хороша вещица?

Он извлек из кармана поддевки сафьяновый футляр и, держа его ниже
столешницы, показал Бестужеву. Золотой кулон старой работы с двумя крупными
бриллиантами и дюжиной мелких и в самом деле был неплох.

- Красивая вещь, - искренне кивнул Бестужев.

- Только - те! Перед переменой блюд, когда гости отойдут от стола
размяться беседою, преподнесу новобрачной. Выделка старинная, от батюшки
досталось...

Руки у него выписывали вензеля, и Бестужев помог тщательно закрыть
футляр. Отрезав от необъятного гусиного полотка небольшой кусок, налил себе
водки. Оглядел стол.

До сих пор он полагал, что выражение "стол ломился от яств" было не более
чем поэтической метафорой, но сегодня это мнение пришлось пересмотреть.
Казалось, стол и в самом деле способен с треском просесть под всеми
вкусностями, что были на нем представлены. Только теперь он начал понемногу
понимать, что такое Сибирь, где ни в чем не признают удержу...

Жених восседал с тем глупо-горделивым выражением лица, какое, собственно,
всем женихам и свойственно. Невеста была светленькая, пухленькая, самую
малость заплаканная, но ничуть не походила на приневоленную. Впрочем, в их
сторону Бестужев смотрел мало - его больше привлекал тот угол стола, слева и
наискосок, где рядом с отцом сидела Таня.

Она его заметила, конечно, но во взгляде осталась та же светская
холодность. Да и в экипаже, когда ехали сюда, держалась столь равнодушно,
что Иванихин даже попенял ей, велев хотя бы пару раз улыбнуться бравому
офицеру, спасшему прорву золота...

Умом Бестужев понимал, что иначе и быть не может - не станет же она
метать через стол пламенные взгляды? - но на сердце было тоскливо. Он бы и
напился, но - не время...

Потому что справа, через несколько человек от него, восседала эта чертова
парочка. Купец Ефим Даник, моментально опознанный Бестужевым по
квалифицированному Сениному описанию, цыганистый брюнет. И господин горный
инженер Мельников - он же Барчук, он же Инженер, наверняка возможны другие
клички и конспиративные фамилии.

И у Бестужева понемногу зародился план. В чем-то это смотрелось
обыкновенным мальчишеством, однако как средство легонько припугнуть
противника и заставить его занервничать, помучиться непонятной
неизвестностью задумка была не столь уж и плоха...

- Господин ротмистр, - снова пристал Буторин-младший. - Вы, часом, как
человек; причастный к государственным секретам, не слыхали ли, что это нынче
утром взорвалось?