отдавать предпочтение правде.
изъявлял желания получить афинское гражданство. Но ты лучше самих
афинян знаешь, что рассказы о героических деяниях их предков вымышлены
Платоном. Что Платон, прикрываясь легендой об Атлантиде, распространял
ложные политические теории о былых свершениях афинян. И мне крайне
любопытно звать, на чем зиждется твоя уверенность в обладании истиной.
Аристотель спокоен, он даже улыбается, и голоса стихают. Наглец сам
лезет в ловушку - и Учитель приглашает учеников этим полюбоваться.
идеалистические взгляды Платона побеждены самой жизнью, то есть
присоединением афинской республики к империи великого Александра, не
имеющей ничего общего с государством-утопией Платона. Может быть, ты
хочешь меня заверить, что божественный Александр для тебя менее
авторитетен, чем идеалист и лжеученый Платон? Что измышления Платона о
республике можно противопоставить деяниям Александра?
Так что оплеванному оппоненту представляется право потихоньку
убраться, не обременяя более своим присутствием ученых мужей, светочей
истинной науки. И чем скорее, тем лучше для него.
жестко, и Аристотелю помимо воли начинают видеться другие лица, другие
имена, вычеркнутые им из жизни и из истории Афин.
спорить. Учитель, - говорит провинциал. - Впрочем, меня об этом
предупреждал Крантор. Знаешь, он еще жив, хотя наше захолустье дает
ему, право, мало возможностей для научных занятий по сравнению с
великолепными Афинами. Но он упорен.
сейчас и не осталось ничего?
из того, чем обладал, но он и не обзавелся ничем из того, чем не желал
обзаводиться. У него остался он сам, точно такой, каким он хочет себя
видеть. Я рад был познакомиться с тобой. Учитель, и с вами, почтенные
перипатетики, опора истинной науки. Мне непонятно, правда, почему вы
вслед за Учителем усердно повторяете, что у мухи восемь ног? Ног у
мухи шесть, в этом легко убедиться, возле вас вьется столько мух... Но
не смею более обременять ученых мужей своим присутствием.
очень молод. Потом он уходит прочь от морского берега, все смотрят ему
в спину и явственно слышат шелест медных крыльев страшных птиц
стимфалид. Доподлинно видится, как они летят вслед удаляющемуся
путнику, чтобы обрушить на него ливень острых перьев - уверяют, что
там где водятся стимфалиды, племена, не владеющие искусством обработки
металлов, подбирают перья и используют их, как наконечники для стрел.
возмущение, но Аристотель не вслушивается. Он выше житейской суеты, и
ему совершенно нет необходимости прикидывать, кто именно из
присутствующих незамедлительно отправится к блюстителям общественной
гармонии и расскажет о дерзком провинциале, из речей которого можно
сделать далеко идущие выводы. Какая разница, кто? Так произойдет.
попавшего, к сожалению, под разлагающее влияние одного из тех, от кого
бесповоротно очистили науку. Главное - создать систему, а система
игнорирует и нахальные выпады недоучек, и само существование
разбросанных где-то по окраинам Ойкумены лжеученых.
Он - про себя - великодушно прощает тех, кто считает его всего лишь
ловцом удачи, использовавшим счастливый случай: то, что его
воспитанник стал полубогом и властителем полумира. "Аристотель
утверждает себя в науке, безжалостно топча соперников, используя
власть почитающего его полубога", - право же, такое обвинение способны
придумать только крайне недалекие людишки.
Александра и уверен, что огромная, все расширяющаяся держава требует,
кроме организованной военной силы, еще и опоры в виде столь же
организованной науки, укрепляющей тылы. Созданием этой опоры
Аристотель и занят. По природе он добр, но, как зодчий невидимого
эллина, обязан с примерной твердостью устранять все, вредящее ходу
строительства. Как это было с республиканскими заблуждениями Платона,
не вяжущимися с империей и величием полубога. Как это было со многими
другими, вроде на миг всплывшего сегодня из тяжелых, липких вод
забвения Крантора. Платон был учителем Аристотеля, но интересы империи
выше. Глупо и сравнивать. Возможно, он, Аристотель, был излишне резок,
недвусмысленно обвиняя Платона во лжи и лженаучных теориях, чрезмерно
жесток со многими другими. Наверняка. Но железная идея всемирной
империи, титанические деяния полубога не считаются с интересами
людей-пылинок и не позволяют вникать в переживания каждого отдельно
взятого философа. Атлантида Платона, послужившая средством для
распространения ненужных теорий, никогда не встанет из волн. Да и не
было ее никогда. Не до нее. Александр молод, ему многое предстоит
сделать, а следовательно, и Аристотеля ждут нешуточные труды. Какого
он там, Александр? - приливает к сердцу теплое чувство, и Великий
Аристотель Стагирит, как никогда, преисполнен решимости крепить устои
империи, послушную ее интересам науку, несмотря на любых врагов.
непререкаемым авторитетом для ученого мира, и решившихся его
ниспровергнуть будут жечь на кострах, и полторы тысячи лет пройдет,
прежде чем решатся сосчитать ноги у мухи, не говоря уже о более
серьезной переоценке трудов Великого Учителя. Но самого его ждет
участь беглеца - скоро, очень скоро...
и представления не имеет, что за весть плывет в Афины под этим
прямоугольным парусом.
наломаешься в мастерской - что я для собственного удовольствия кувшины
делаю? - и что же я дома нахожу? Всю неделю на столе бобы, надоело, в
глотку не лезут, шерсти куча лежит нечесаной, а ты вместо шерсти опять
язык чешешь с соседками? Ну о чем можно болтать весь вечер?
ли. Где такой?
был мальчишка. Как он с Буцефалом справился, как он соседей громил...
Сколько лет, как они ушли неизвестно куда, сколько лет одни слухи.
Мол, завоевал несметное множество царств, мол, дрался с драконами,
мол, строит города. Кто их видел, эти царства, города, драконов?
Македония - вот она, не изменилась ни чуточки, те же бобы, те же
горшки, те же звезды. Забор еще при моем отце покосился, так и стоит.
Я тебе вот что скажу, старая: все врут. Был Александр - и ушел. Кто
его знает, где он сгинул. А все, что о нем потом наплели - ложь. И
Вувилона нет никакого. Выдумки одни. Слушай больше.
заросший густой щетиной. Жареная курица дергалась в его нетерпеливых
ладонях, как живая, он вонзал зубы в мясо и резко дергал головой
назад, отрывая куски, глотал, не прожевав толком, торопливо отхлебывал
эль, давился, кашлял. Справа стояло набитое наспех обглоданными
костями блюдо, слева стояли кувшины. Парочка зажиточных иоменов,
оборванный монах, важничавший писец, белобрысый клирик и несколько
крепко пахнущих селедкой рыбаков держались ближе к двери. На всякий
случай. Возвращавшихся не всегда можно было понять, иногда они
сатанели мгновенно и без видимых причин. За окном было густо-синее
кентское небо, скучные холмы и старая римская дорога, пережившая не
одну династию.
голову. Эль потек на грязную старую кольчугу, на колени. Брызнули
мокрые черепки.
трактирщик. Бесхитростное на первый взгляд замечание на деле имело
массу оттенков и сейчас вполне сошло бы за попытку начать разговор.
сто раз песок, болваны...
некстати прошмыгнувшую кошку. Промахнулся и грустно покривил губы.
песка. Песок становится пыльными бурями, а из бурь налетают сарацины.
Господи, ну почему? Почему все так непохоже на саги и эпосы? Когда мы
высадились в Алеппо, каждый был Роландом или уж Тэллефером по крайней
Белов Вольф
Сертаков Виталий
Маккэфри Энн
Посняков Андрей
Жюль Верн
Прозоров Александр