мере. Мы грезили снами о смуглых красавицах, набитых драгоценностями
подземельях и блистательных поединках на глазах у короля. И ничего
подобного! - Он сгреб пустой, кувшин и шваркнул им в монаха. -
Ристалища обернулись нудными каждодневными рубками, божественные
красавицы - скучными шлюхами, а гроб господен - просто щербатая и
пыльная каменная плита. И султан Саладин никак не желал сдаваться,
прах его побери...
необходимости одним рывком нырнуть в открытую дверь. "Совсем
мальчишка", подумал он, жалеючи.
Подумаешь, достижение - привезли сотню мешков с приправой для супа да
семена овощей. Где зачарованные принцессы, я тебя спрашиваю? Где
волшебные самоцветы? Колдуны? Драконы? Заколдованные замки? Будь они
все прокляты - и Ричард Львиное Сердце, и Болдуин, и остальные! Они
отравили нам души. Они обманули нас. Обещали небывалые приключения,
прекрасные чужие страны, похожие на миражи, а привели в преисподнюю -
чахлые пальмы, верблюжий навоз и грязные лачуги, над которыми глупо
вздымается крепость Крак. И даже миражи - это миражи столь же гнусных
домишек и кустов...
вчера. Он скривил губы, отвернулся и звонко сплюнул на пол. Беззвучно
подкравшийся трактирщик ловко поставил рядом с его обтянутым дырявой
кольчугой локтем полный кувшин...
Той стороны света для меня не существует. Есть только север, запад и
восток - и никакого юга! Там смешались с песком глупые иллюзии
несчастных юнцов! У меня даже Изольды нет! И Дюрандаля нет! - он допил
эль и отер тубы кольчужным рукавом, оцарапав их до крови.
песках. Через неделю штурм Иерусалима, будут реветь трубы, будут
трещать копья, и кучка упрямых идиотов усердно станет притворяться,
что за их спинами - Ронсеваль. Ну и пусть. Сколько угодно. Только без
меня. В этом мире нет ничего среднего. Либо подвиг, либо грязь.
Третьего не дано. И они там третий год играют в кошки-мышки с
сарацинскими разъездами, жрут самогон из фиников и притворяются, что
обрели желаемое. И ни у кого не хватает смелости признать принародно,
что ошиблись, гонор не позволяет им вернуться, упрямство заставляет
ломать комедию дальше, дальше... Ну и черт с ними. Плевал я на их
проклятый песок и на них самих. Держи.
странный, чужой, невиданный, но трактирщик попробовал одну на зуб и
успокоился - настоящее полновесное серебро. Рыцарь сгреб в охапку меч,
шлем, щит, узел с чем-то тяжелым и направился к двери, роняя то одно,
то другое, подбирая с чертыханиями. Все молча смотрели ему вслед.
к седлу доспехи и узел с добычей. Над ними было густо-синее кентское
небо, вдали белела старая римская дорога, зеленели сглаженные временем
холмы.
руку на седло, смотрел на юг, и в глазах у него была смертная тоска.
недовольства из-за сущего пустяка влекут за собой новые неприятности,
одно цепляется за другое, и в конце концов тебя злит все, что
происходит вокруг. Под ложечкой покалывало, ехавший слева отец Жоффруа
сидел в седле, как собака на заборе, а ехавший не менее гнусно капитан
Бонвалет, прихваченный как знаток всего связанного с мореплаванием,
два раза пробовал завязать разговор, и пришлось громко послать
подальше этого широкомордого пропойцу, родившегося наверняка в канаве.
Временами хлестали порывы прохладного ветра, и без плаща было зябко.
Поговаривали, что скоро начнется новый поход во Фландрию, означавший
новые расходы при весьма проблематичных шансах на трофеи... Словом, де
Гонвиль чувствовал себя премерзко. Сидеть бы у огня, прихлебывая
подогретое вино, да ничего не поделаешь - королевская служба. Этот
участок побережья был в его ведении, и каждое происшествие требовало
личного присутствия. Обстановка. Приказ. Напряженные отношения с
Англией, в связи с чем предписывается повышенная бдительность и
неустанное наблюдение за возможными происками. Приказы не обсуждаются,
а то, что отношения с Англией вечно напряженные, тех, кто отдает
приказы, не заботит. Хорошо еще, что де Гонвиль обладал правом своей
властью наказывать подчиненных. И если снова дело не стоит выеденного
яйца, быть арбалетчикам поротыми. В интересах повышенной бдительности:
чтобы не путали таковую с мелочной подозрительностью. Если снова
что-нибудь вроде давешней лодки с отечественными пьянчужками, которых
только недоумок Пуэн-Мари мог принять за английских лазутчиков, долго
настраиваться не было нужды, он и так почти кипел, косясь на отца
Жоффруа, - того он выпорол бы с особым удовольствием, самолично, не
передоверяя это наслаждение слугам. Хорошо, что святая инквизиция не
способна проникать в мысли на тысяча триста семнадцатом году от
рождества Христова.
берег, за которым до горизонта катились низкие серые волны Английского
канала - Капитан Бонвалет присвистнул, и де Гонвиль уже с явным
интересом натянул поводья. Кажется, мысли о розгах приходилось пока
что отложить.
берег, и несколько трупов разметались там, где их настиг ливень стрел,
в разных позах, но одинаково нелепых - неожиданно застигнутый смертью
человек всегда выгладит нелепо. Вокруг бродили арбалетчики, перебирали
что-то в лодке, переругивались, доносился бессмысленный хохот. Потом
все стихло - Пуэн-Мари увидел всадников и побежал навстречу своему
начальнику.
сапогами песок. Следом косолапо поспешал морской побродяжка и пылил
подолом рясы отец Жоффруа. Де Гонвиль начал подозревать, что
проявившему крайне назойливое желание сопровождать его инквизитору
рассказали о случившемся даже с большими подробностями, нежели ему
самому. Кто, интересно, из его подчиненных ходит в родственниках
[Тогдашний термин, обозначавший тайных (или явных) шпионов
инквизиции]? Но бессмысленно гадать, проникнуть в секреты черного
воронья невозможно. Среди казненных несколько лет назад тамплиеров был
родственник самого де Гонвиля, и кто знает, не отложилось ли это в
цепкой памяти воронья - порядка ради, про запас.
по его хитреньким глазкам видно было - чует, что на сей раз обойдется
без разноса. Гнусавя, он рассказывал, как к ним прибежал рыбак и
сообщил о высадившихся на берег чужаках. Они с арбалетчиками залегли
за дюнами и наблюдали, как явно измученные длинной дорогой чужаки,
числом девять человек мужского пола, бурно выражали радость, а потом
начали творить какое-то действо, смысл коего сразу стал ясен столь
опытному человеку и старому солдату, как Амиас Пуэн-Мари: он быстро
сообразил, что приплывшие объявляют открытую ими землю неотъемлемым и
безраздельным владением своего неизвестного, но несомненно нечестивого
монарха. Этого, разумеется, никак не могла вынести благонамеренная
душа верного слуга его величества короля и господа бога Амиаса
Пуэна-Мари, вследствие чего вышеозначенный отдал приказ своим людям
пустить в ход арбалеты, что и было незамедлительно исполнено и
повлекло за собой молниеносное и поголовное истребление противника, о
чем Пуэн-Мари имеет счастье доложить, и да послужит это к вящей славе
его величества Филиппа V. И господа бога, поторопился он добавить,
глянув на отца Жоффруа.
понятен лишь подсунутый под нос кулак, - хмуро сказал де Гонвиль, не
сердясь, впрочем. - Пойдем посмотрим.
стрелами, отметил странный медно-красный цвет лица и тела, яркие перья
в волосах, пестротканную накидку в чудных узорах - вся их одежда
заключалась лишь в таких накидках да набедренных повязках. Не вставая
с корточек, де Гонвиль вырвал у арбалетчика шнурок со странными
украшениями, костяными и матерчатыми, явно снятый с шеи убитого.
Повертел, бросил рядом с трупом и отер перчатки о голенище.
прямая дорога на рудники, да и в его отряде они бы смотрелись. Он
встал и заглянул в лодку. Ничего интересного там не оказалось: весла,
обломок мачты, какие-то сосуды, пестрое тряпье. Разве что кинжал -
стеклянный на вид и очень острый.
приглашение говорить:
сломалась давно, и их унесло в море от какого-то берега, болтались бог
весть сколько, пока сюда не принесло. Всего и делов. Хотя, если они
рискнули выйти в море на этой скорлупке, я таких уважаю...
Шилова Юлия
Корнев Павел
Ильин Андрей
Акунин Борис
Херберт Фрэнк
Суворов Виктор