Штирлица", и целый перегон до Бурмакина смешил богатую публику мягкого
супервагона. Его даже жалко стало, ибо немец напоминал клоуна, а хорошо
выпившие и сытые пассажиры подыгрывали ему, кричали "Хайль!" и называли
старика "мой фюрер".
Билет у него был куплен до Москвы, но он протрезвел, переоделся в приличную
одежду и, сильно извиняясь, сошел на станции Берендеево.
Никто этого немца больше не видел...
* * *
А искать его начали спустя месяц. Сначала фирма "Открытая Россия", что
принимала любознательных иностранцев - немец этот у них "завис", то есть
въехал в страну и не выехал, и миграционная служба начала трясти и
требовать Адольфа фон Шнакенбурга живого или мертвого.
Потом, наконец, его хватились в Германии, однако не родственники, поскольку
таковых не оказалось, а некий клуб "Абендвайс", где он был президентом. И
лишь тогда всерьез занялись розыском бывшего штандартенфюрера СС и,
вероятно, вчитались в смысл описанного в анкете его боевого пути. И стали
трепать независимого журналиста, в течение десяти дней бывшего с немцем в
близком контакте.
Кагэбэшников мало интересовало, где может находиться сейчас этот немец,
каковы были его дальнейшие планы; их больше привлекала фигура самого Сергея
Опарина, бывшего диссидента, и потому, подозревая что-то, они одолевали
вопросами исторического характера, связанными с Рудольфом Гессом, его
секретным архивом, с группой "Абендвайс" и обстоятельствами, при которых
легендарные маршалы исчезали куда-то на пять дней в декабре сорок второго.
Как раз спрашивали о том, что проскочило мимо ушей, и тогда с его согласия
попытались допросить в состоянии гипноза, однако сколько ни бились, сколько
ни шептали над ним заклинания и не махали руками, уложить спать
независимого журналиста оказалось невозможно.
А потом был путч, развал СССР, и об Адольфе фон Шнакенбурге попросту
забыли, как тогда забывали о многих вещах, представляющих государственный
интерес. Этот немец так и остался "зависшим" в одном ряду с вьетнамцами и
африканцами, которые не хотели возвращаться в свои страны. От Сергея
Опарина отстали, но уже завели, закрутили до отказа пружину механизма
журналистского азарта, и после нескольких материалов, опубликованных в
центральной прессе, известный диссидент, но все-таки провинциальный
газетчик, привлек к себе внимание столичных коллег.
В Москве издавались уже десятки независимых газет и всем требовались
разоблачительные острокритические статьи: страну приводили к покаянию,
начиналось время развенчания кумиров, сотворенных коммунистической
системой, открытия самых закрытых архивов, государственных тайн и корзин
для грязного белья, так что Сергей Опарин попал в струю со своим новым
взглядом на причины победы в Великой Отечественной и загадкой вокруг
легендарных маршалов.
Вытащил его в столицу главный редактор "Новой России" Витковский,
профессиональный журналист, тоже лишь чудом уберегшийся от политической
тюрьмы за чтение и распространение Солженицына. Он готов был взять Опарина
в штат, ввести в редколлегию, но у провинциала, имеющего хитроватый
крестьянский корень, сработало чувство самосохранения воли. Он понял, что
сразу же будет привязан к одной газете и в конечном итоге, хочешь или нет,
станешь полностью управляемым. Потому соглашался лишь на временные договоры
и, оставаясь независимым, сотрудничал сразу с несколькими изданиями и
получал новые приглашения.
В девяносто втором ему как узнику советского режима выделили из фонда
хорошую сумму денег, на что он купил квартиру и перебрался из общежития в
престижный район Москвы. Его уже стали считать специалистом по архивным
открытиям и скандальным публикациям предвоенного и военного периодов
истории СССР, часто приглашали на телевидение, где тоже присматривались к
хваткому журналисту.
Для Витковского он продолжал делать материалы, однако с ним было хорошо
выпить, поговорить за жизнь, погулять на чьей-нибудь даче, - одним словом,
оставаться в приятелях и не сближаться. Сергей чувствовал, как главный
редактор все еще силится набросить на него ошейник и привязать у своей
будки.
Однажды на тусовке в Домжуре Витковский подсел к нему и предложил уже без
всяких намеков:
- Серега, тебе надо продать перо. Стань человеком команды и будешь получать
деньги, а не эти гроши.
На "гроши" Опарин безбедно жил, отсылал часть в Кострому дочери и подумывал
уже строить дачу.
- Не хочу ложиться под кого-то. И под тебя тоже, - с такой же
откровенностью ответил он.
- У меня газета независимая.
- Независимых газет не бывает.
- Хитрый ты мужичок, - заключил Витковский. - Сопишь в бороду, пишешь одно,
думаешь другое, делаешь третье... У нас так не принято, коллега.
- Знаешь, я долго работал и жил среди старообрядцев, - признался он. - Есть
у них толк под названием "Странники", а по-простому - неписахи. Властей не
признают, документы не получают, не прописываются. Самые вольные люди,
каких только встречал! Вот на меня среда и повлияла, я кержак из толка
неписах. Из своей посуды никому не дам напиться.
- Ну, смотри, - засмеялся главный редактор, - дадут ли тебе попить, когда
жажда будет...
Этот разговор почти забылся, все оставалось как прежде, и Сергей Опарин,
как-то раз появившись у Витковского, начал ворчать с порога, что нищие
запрудили улицы, в метро уже ездить невозможно, поскольку стыдно убогим и
калекам в глаза смотреть.
- А ты не езди в метро, - бросил тот, - да тебе вроде бы и не по чину
спускаться в подземку. Неужели до сих пор не купил машину?
- Плохую не хочу, на хорошую не хватает пока, - пробурчал он.
Главный редактор протянул ему бланк контракта и показал ключи от "БМВ".
- Подписывай и катайся. Нет вопросов. Соблазн был настолько велик, что он
едва удержался, и все-таки, уходя, обещал подумать и назавтра позвонить,
хотя решение почти созрело. И спасло то, что снова спустился в метро и
пошел по переходу, будто сквозь строй протянутых рук и старческих
изможденных лиц. Он знал, что нищенство - это сейчас прибыльный бизнес. И
каждый просящий за день собирает значительную сумму. Но знал и то, что
убогим ничего не достается, ибо у всех побирушек есть хозяин.
С тех пор он не приходил к Витковскому, хватало других изданий, но жизнь
текла так быстро, и так стремительно изменялись вкусы и конъюнктура, что
документальных находок становилось мало, чтобы удовлетворять потребности
редакторов. Они стали напоминать наркоманов, которым нужна была все большая
доза сильнодействующего наркотика, чтобы держать на плаву свои издания.
Материалы еще брали - надо же чем-то заполнять газетные полосы, но однажды
на журналистской тусовке ему сказали в открытую:
- Да хватит тебе ковыряться в следствиях и причинах! Гармошка Жукова и
фронтовые жены Василевского всем уже надоели. Не было в этой войне ни
стратегии, ни полководцев. Мясом немцев завалили, в собственной крови
утопили! И вообще эта страна - полное дерьмо и народ - вечный раб, ни к
чему не способный!
Сергей Опарин уже хорошо знал, во что и как рядился фашизм в Германии,
чтобы прийти к власти, и после расстрела и сожжения собственного парламента
в девяносто третьем, произведенных под бурные аплодисменты "свободной"
прессы, он уже не сомневался, что в России теперь прочно утвердился
фашистский режим, отличающийся от гитлеровского только тем, что осуществлял
геноцид не против отдельных национальностей, а против собственного народа.
Естественно; на эту тему никто его статей печатать уже не хотел. Мало того,
Опарина самого назвали красно-коричневым и Витковский первым бросил в него
камнем, как кидают в отступника, таким образом во второй раз сделав из него
диссидента.
А он по привычке все еще сидел в архивах, где его уже хорошо знали, и как
Лукьяненко Сергей
Контровский Владимир
Лондон Джек
Шилова Юлия
Аникина Наталья