Чтение 10–й страницы книги ~Хранитель силы~

Божественного. Дерево не могло быть таким!

И от этих смешанных, сильных и необъяснимых чувств он начинал плакать.

И вот однажды наревевшись всласть, он поднял голову и увидел не дерево на
горизонте, а человека ... Он стоял над всем окружающим лесом, протягивая ему
руки, и будто мания к себе. Солнце садилось в тучу, пространство вокруг
потемнело, а человек показался огненным, высокий, островерхий шлем искрился,
латы на груди источали свет, и от рук расходились радужные круги.

С этого мгновения Андрей потерял страх, забыл о себе и сам не заметил,
как пошел к этому человеку. Тогда ему было не удивительно, что и ночью он
оставался таким же красным, сверкающим и манящим; он звал за собой, хотя не
произнес ни одного слова, и Андрей шел к нему, вскинув голову и шепча одни и
те же слова:

- Я иду, иду за тобой!

Он не ощущал времени - все казалось, будто не кончается один день.
Человек не уходил и даже не двигался - так и стоял с зовущими руками, и
Андрей знал, что когда дойдет, то обязательно запрыгнет на эти руки, и этот
древний воин в доспехах поднимет его высоко-высоко над своей головой, а
значит, до неба!

Дней же прошло четыре, и если бы не вертолет и солдаты, то он бы
обязательно дошел: человек был уже совсем близко!..

После этого он больше не плакал ни дома, ни в лесу за изгородью, хотя
воина-великана больше не было, но стояло дерево с протянутыми руками. Андрей
приходил к нему совершенно безбоязненно, обнимал толстенный ствол, насколько
хватало рук, и шептал:

- В следующий раз я дойду! Только никогда не уходи от меня!

Отец несколько раз заставал его в таком состоянии, хватал за руку, тащил
домой и устраивал допрос. Андрей же снова по-детски чистосердечно
рассказывал, что это не дерево - человек, воин в кольчуге и латах, великан,
который когда-нибудь обязательно возьмет его на руки и поднимет до неба.

- Это же обыкновенная елка! - почему-то злился родитель. - Что тебе в
голову втемяшилось? Ну посмотри, елка! Да еще изуродованная!

И однажды не выдержал, запер сына в дровяник, взял топор, убежал на
болото и часа четыре, с остервенением и злостью, рубил это дерево, пока оно
не рухнуло так, что загудела земля. А вернулся чем-то сильно обеспокоенный,
даже пораженный. Сбегал в магазин за водкой, выпил, потом выпустил Андрея,
приобнял и сказал:

- Упала елка... И знаешь, из сердцевины кровь брызнула... Немного,
струйка...

Мать пришла с работы, застала отца в необычном состоянии, а он и ей то же
рассказал. Пошли втроем на болото, посмотреть. Кровь и в самом деле брызнула
из сердцевины, засохла на срубе и разлетелась каплями по болоту.

- Ну что вы городите-то? - возмущалась мать. - Чего вы придумали? Какая
кровь? Малый от глупости мелет, большой - от вина... Это же ягода,
княженика!

Андрей стал рисовать это дерево, сначала простым карандашом, затем
цветными и уже в первом классе попробовал акварелью. А у отца после этого
служба не заладилась: один солдат из взвода застрелился на посту, второй
ушел из караула с автоматом (кое-как поймали), а третий вообще бросился в
драку на командира и получил дисбат. С погон отца сняли одну звездочку и
перевели в кадрированную дивизию в поселке Итатка Томской области, в самое
отвратительное, темное и гнилое место на всей земле. Вокруг была плоская
равнина, болота и черный осиновый лес, где даже трава росла хилая и
болезненная. Стоило лишь войти в него, как тут же пропадало солнце и
сжималось сердце от отвращения, и если был ветер, то все трещало, скрипело и
ни один человек не смел ходить в осинники в эту пору.

В самом городке, как и в мрачном лесу, все было мерзко-неприятно: часто
дрались солдаты или "партизаны", которых пригоняли на переподготовку, а все
офицеры пили водку, ругались друг с другом и не ходили в гости; наконец,
рассорились мать с отцом и тогда Андрей сбежал во второй раз. Он дошел до
железнодорожной станции, сел в поезд и поехал сначала в Томск. Целые сутки
бродил по городу, пока не попал в Лагерный сад на берегу реки Томи. Оттуда
открывался далекий горизонт, синий и дымчатый, и где-то в той стороне стоял
древний воин и звал к себе.

В ту же ночь он сел в поезд и покатил куда глаза глядят. После станции
Тайга места пошли гористые, и он ждал, что вот-вот на горизонте покажется
голова в шлеме, а потом и весь красный исполин: Андрей уже знал, что Земля
круглая и все спрятано за изгибом ее поверхности. Однако в Новокузнецке его
сняли с поезда, отвели в детский приемник и несколько суток подряд
добивались, кто он и где родители. Так ничего и не добившись, хотели уже
отправить в детдом, но тут пришла ориентировка на него с фотографией и
описанием примет.

По возвращении домой родители взялись за воспитание Андрея.

- Главное, чтобы не было ни секунды свободного времени! - твердил отец,
теперь уже тут наказанный командирами за плохое воспитание сына. - Гонять до
седьмого пота! И полный контроль от подъема до отбоя.

В девять лет мать конвоировала его по утрам в школу, отец забирал в обед,
приводил в казарму и воспитывал в солдатском духе. Он любил военную службу,
редко пил водку и нещадно гонял свой комендантский взвод. Срочники его
ненавидели, а "партизаны" несколько раз пробовали устроить темную, однако
получали сами, поскольку отец всю жизнь тренировал волю и тело, бегал
кроссы, самостоятельно занимался боксом и самбо. Там же, в Итатке, он выбил
однажды все передние зубы нападавшему "партизану" и по его жалобе был
разжалован еще раз, теперь в младшие лейтенанты.

Через шесть дней родительской муштры Андрей попал в Томскую
психоневрологическую больницу с диагнозом "детский суицид": на глазах у
солдат выпрыгнул на асфальтовый плац с третьего этажа головой вниз, но даже
царапины не получил. Потом очевидцы говорили, что он летел очень медленно,
как на парашюте, и перед землей перевернулся, чтоб встать на ноги, хотя сам
Андрей точно помнил, что не делал этого. В больницу запросили все тетрадки,
дневники и рисунки, две недели изучали и выписали домой. Врач объяснил
родителям, что мальчик совершенно здоров, не по возрасту развит, но
постоянно находится в стрессовой ситуации из-за образа жизни. И посоветовал
отцу сменить место жительства и службу.

Скоро место и правда сменили. Отец так старался на службе, что снова стал
лейтенантом и его перевели в Ташкент, в часть, стоящую в черте города. После
попытки самоубийства он резко изменил отношение к сыну, не стал таскать в
казарму, но зато нагрузил сполна - записал Андрея в детскую художественную и
музыкальную школы и в секцию туризма - это чтобы предвосхитить страсть к
побегам. И дело пошло. Через год ему купили настоящий мольберт со всеми
художественными причиндалами, затем пианино и походную амуницию вплоть до
ледоруба. Он лазал по горам с ребятами и в одиночку, рассматривал горизонт и
слушал ветер в ущельях, но все для того, чтобы потом нарисовать дерево с
руками, медленно исчезающее из памяти. Он не хотел и никогда не рисовал
человека-воина, чувствуя сильнейший внутренний запрет, - нельзя, чтобы все
узнали! Это тайна, доверенная только ему!

В последний раз в тринадцатилетнем возрасте Андрей изобразил его на
полотне маслом, но уже не в красных доспехах, а в натуральном виде, в
коричнево-серо-голубых тонах, какими видятся обычные в сознании
древнерусские воины, и лишь от рук исходило розовое свечение.

После этого он стал рисовать карандашом поезда, вокзалы, людей на
полустанках, железные дороги, расчерчивающие землю от горизонта до горизонта
- все то, что видел, когда сбегал из дома. Музыку забросил, ледоруб подарил,
и родители, удовлетворенные его художественным пристрастием, потеряли
бдительность.

В третий побег он пошел осенью, после того как подрался с узбеками на
детской площадке в соседнем дворе. Его били впятером, свалили на землю,
запинали и, думая, что убили, придавили сверху садовой скамейкой. Андрей
очухался к полуночи, прокрался в свою квартиру, умылся, переоделся, взял
складной нож и пошел искать обидчиков. До утра он дежурил у дома, где его
били, потом рыскал по соседним дворам, но никого не нашел и подался на
вокзал. Он поехал наугад, заскочив в первый попавшийся вагон, и к вечеру
следующего дня, не уснув ни на минуту из-за сломанных ребер, очутился в
Андижане. Там, опять же не раздумывая, сел в отходящий поезд и лишь на
первой станции узнал, что едет в Томск.

До знакомого города он не добрался: первый раз ссадили в Талды-Кургане,
потом в Семипалатинске. Путешествовать дальше железной дорогой он не
рискнул, пошел в речной порт, высмотрел Подходящую баржу, забрался в трюм,
загруженный консервированными овощами и фруктами, и поплыл по Иртышу. Он
открыл банку со сливовым компотом, наелся, напился в первый раз за последние
дни, натаскал из ящиков упаковочной стружки и, постелив постель тут же, под
люком, раскинулся от жары: в накаленной солнцем барже жара стояла, как в
бане. Дышать было еще больно, и ломило весь левый бок, но, несмотря на это,
он все-таки заснул, потому что не слышал, как пришли и задраили люк: каждый
шаг на железной палубе отдавался громовым грохотом. Забравшись на ящики, он
попытался откинуть крышку и сразу же почувствовал под руками тяжелый и
прочный монолит.

Люков было несколько, и Андрей часа два ползал по коробкам и ящикам, в
недрах огромной баржи, но открытого так и не нашел: все были задраены
наглухо, так что не пробивалось света. Но он ничуть не расстроился,
напротив, обрадовался, что его не достанут и не ссадят, а плыть было хорошо:
урчали в корме дизели и бурлила вода за бортом. И в общем-то все равно было,
куда он плывет.

И здесь, в трюме, в полной темноте, когда он перепутал день и ночь и от
боли в боку не засыпал, а находился в постоянной дреме, ему начали сниться
люди. Сначала тот человек-воин, такой же огромный, с мужественным лицом и
манящими руками, и будто имя ему - Атенон. Он никогда не слышал этого имени,
не встречал в книжках, а тут словно кто-то на ухо шепнул или сам догадался -
Атенон!.. Это - Атенон!

И как только у него появилось имя, будто прорвало: перед взором в грезах
стали проходить люди - незнакомые, древние, в белых одеждах с красным или