близкий человек. Она тебе нравится?
- Она похожа на куклу Барби, - признался Глеб. - Это плохо?
- Нет, почему же!..
- Она очень красивая, ты вглядись! Она такая яркая!
Глеб не понял: то ли ждала комплиментов в свой адрес, то ли клятв в
верности. Ответить ей не успел, поскольку на кухню влетела "кукла Барби".
- Женя, это к тебе, участковый уполномоченный! - сообщила она.
"Мягкая игрушка" ушла и пропала надолго. Оставшись вдвоем с "куклой Барби",
Глеб молча потягивал шампанское и начинал беспокоиться. Наконец, не
выдержал и сделал попытку встать, чтобы пойти и разобраться с участковым,
однако "кукла Барби" неожиданно преградила ему путь и схватила за руки:
- Не ходи! Женя сама разберется!
- Он пришел из-за меня!
- Этот мальчик влюблен в Женю, - вдруг засмеялась "кукла Барби". -
Добивается ее целый год, оставляет цветы в дверной ручке, записки... И
охраняет ее! А Женька его все время дразнит!
Теперь становилось понятным рвение и храбрость участкового: он отгонял всех
мыслимых и немыслимых соперников. А кроме охраны своей возлюбленной, еще и
пытался отобрать у Головерова квартиру! Неплохо - пробил лаз в коридоре,
сделал лестницу и живи!
- Пойду и выброшу его! - разозлился Глеб и вскочил, но "кукла Барби"
повисла на шее.
- Умоляю, Глеб! Не выходи! От этого щенка можно ждать любых гадостей. Ты же
Чингисхан! Где твоя восточная мудрость? - Она усаживала его на место, Глеб
повиновался. - Давай лучше выпьем, чтоб над нашими головами никогда не
капало. Жизнь надо воспринимать такой, какая она есть, и тогда будут
счастливые подарки от судьбы. Тебе хорошо сейчас? Хорошо... Наслаждайся
счастьем и ни о чем не думай.
Она подала ему бокал, взлохматила его коротко подстриженные волосы -
контролировала, чтобы он не ушел. Обе они заботились и оберегали его, как
ангелы-хранители. И это нравилось Глебу так, что хотелось подчиниться их
опыту знания жизни на гражданке...
Вернувшись, "мягкая игрушка" заявила, что у младшего лейтенанта разбито
сердце и он пошел сейчас стреляться. Она говорила весело, бездумно, как
будто речь шла о каком-нибудь пустяке; в этот вечер ее больше заботили
окна, оставшиеся невымытыми, и неповешенные шторы. Она жалела, что ей
завтра рано утром на работу и квартира будет стоять почти сутки, открытая
всем взорам улицы. И чтобы успокоить подругу, "кукла Барби" пообещала
приехать завтра с утра, отмыть стекла и повесить эти несчастные шторы -
дел-то всего на час-полтора...
Не впадая в полудрему, на трезвую голову Глеб снова начал думать о
женитьбе, и на сей раз оба человека - начальник штаба и эксперт по женской
части ни слова не говорили поперек...
3
"Орелики" действовали грамотно: насадили "клопов", а затем ввели
раздражитель - впустили гостя, старого знакомого Кархана. Теперь начнется
самое плотное изучение личности генерала, его тайных мыслей, связей,
тактики и психологии поведения. Задача предстояла сложная: играть
размышляющего над заманчивым предложением человека и одновременно ждать или
даже искать встречи с Сычом. Без него нельзя было делать ни шагу, поскольку
только Сыч владел информацией и мог что-либо посоветовать.
В тот вечер он поздно лег спать, бродил по дому, несколько раз выходил на
улицу, облегчая задачу связи с "резидентом", однако вокруг была девственная
весенняя тишина, и мультитон упорно молчал, не подавая признаков жизни. С
утра дед Мазай начал перетаскивать доски из сарая в дом, надеясь, что Сыча
наружка протолкнет в каретник и там удастся поговорить, - тоже ничего не
вышло. Скорее всего, слежку за дачей вели с помощью оптических приборов, и
это было известно старшему группы наружного наблюдения Цыганову. Майор был
умница, проявлял выдержку, ибо стоит "ореликам" засечь любого вошедшего на
усадьбу генерала человека, сразу же будет подозрение о двойной игре. Они
потом "оттопчут" зашедшего и легко установят, что за птица прилетала к деду
Мазаю.
Генерал обедал в настороженных чувствах, но с хорошим аппетитом, как на
войне. А после обеда к дому вдруг подкатил старый "Москвич", из которого
вывалила компания мастеров столярного дела. Приехали все пять человек, с
инструментными ящиками, похмелившиеся и оттого беззаботно веселые. Они
по-хозяйски вошли в дом и, не обращая внимания на деда Мазая, начали
осматривать, что-то прикидывать, измерять, спорить, заглядывая в чертежи, и
на все расспросы лишь отмахивались.
- Хозяин, ты молчи! Мы сами с усами. Знаем, что делать и как! Вот если
станем плохо делать - скажешь. А сейчас гуляй себе!
Впрочем, и расспрашивать их не имело смысла: колесо вербовки генерала
набирало обороты. "Орелики" лишали его последних доводов не соглашаться на
предложение либо тянуть время.
Мультитон дал о себе знать, когда мастера еще ползали по дому с рулетками и
что-то считали. Из цифровой информации генерал понял, что Сыч придет на
встречу, оказавшись в компании столяров. Как он хотел это сделать,
оставалось неясным: всякий посторонний человек немедленно бы вызвал реакцию
"ореликов"-наблюдателей, к тому же веселые и злые до павшей на них хорошей
халтуры мастера и близко к себе никого не подпустят. Разве что один из них
был агентом Сыча и теперь лишь ждал момента, чтобы передать информацию и
инструкции? Генерал приглядывался к столярам, заговаривал с иными,
намереваясь получить условный знак, но от всех веяло "холодом", через
несколько часов мастера, оставив инструменты, дружно сели в "Москвич" и
укатили. Остаться никто не хотел. С таким трудом добытые доски были ни к
чему, и дальнейшая работа становилась бессмысленной. Деду Мазаю
предлагалось отдыхать, присматривать за строителями и думать над
предложением. От безделья и неги пахнуло далеким ароматом Саудовской
Аравии, где у людей "разжижаются" мозги. Побродив по дому, он завалился на
кровать и в самом деле стал думать над предложением. В принципе криминала
не было, созданное нефтяными арабскими странами мощнейшее формирование по
образцу "Молнии" не принесло бы вреда России, напротив, отогнало бы
американцев от арабской нефти, возможно, навело бы порядок в Афганистане,
поскольку не вытерпело бы военного конфликта у себя под боком, а кроме
того, став у истоков, генерал мог бы заложить в структуры этой армии
возможность контроля ее Россией. На Востоке рождалась новая структура,
способная ощутимо воздействовать на геополитику в своем регионе. Бывшие
бойцы "Молнии", оказавшись инструкторами, получали возможность создать
внутри структуры агентурный костяк, заложить традиции использования русских
специалистов на долгие годы, и если бы не нынешняя жлобская политика,
Россия посредством соучастия в этом деле могла бы сблизиться с
мусульманским миром, сгладить или вообще снять противоречия, возникающие в
последнее время. Да, в какой-то мере корпус быстрого реагирования Востока
усилил бы страны ислама, но опыт подсказывал: когда на карту поставлены
экономические интересы нефтяных государств, религиозный фанатизм начинает
размываться компромиссами и желанием сотрудничества.
С чем же идет к нему полковник Сыч? С просьбой и уговорами принять
предложение "горных орлов" или, напротив, несет способ, как отказаться? С
Сычом генерал когда-то вместе служил в "Альфе" и штурмовал дворец Амина.
Летом они вместе лежали в реанимационной палате отделения нейрохирургии. У
Дрыгина ранение было нетяжелое, пуля срикошетила от бронежилета и угодила
под нижний срез шлема за левым ухом, но только вспорола кожу и оставила
след на черепной кости глубиной в два миллиметра. А Коля Сыч четыре дня
лежал в коме и умирал, зато перед этим двое суток ходил лишь с перевязанным
лбом и всем говорил, что отделался легче всех, считая рану царапиной от
каменной крошки. Но как позже выяснилось, осколок величиной менее спичечной
головки попал ему точно в середину лба, пробил кость и застрял между
полушариями головного мозга. Ему не вскрывали череп, а только просверлили
отверстие по каналу раны и теперь откачивали гематому. Его считали
безнадежным - было упущено время операции. Однако на девятый день с момента
ранения осколок вышел сам вместе с кровью, Коля Сыч порозовел и воскрес.
Когда еще Сыч лежал с полуприкрытыми глазами и трубкой в ноздре, Дрыгин
загадал: если Коля умрет, то он, Дрыгин, напишет рапорт об увольнении и
никогда не возьмет в руки боевого оружия. Это был не страх перед смертью и
не отчаяние, а самый первый толчок протеста. Еще не осознанный, не
выстраданный, но зримый и слышимый ежесекундно в виде умирающего Сыча.