Дорога скорби
аукцион возможностей, "которые нельзя купить за деньги". Одним из лотов бы-
ло "Ваше имя будет носить персонаж следующей книги Дика Фрэнсиса".
большое удовольствие ее появление в романе "Дорога скорби".
-- в том, что порой случайно открываешь факты, которые ломают жизнь людям.
подсудимых.
многих дней душевных мук. Я прошел дорогу скорби до конца -- от недоверия к
самому себе, через отрицание и гнев к решимости -- и печали. Я горевал по
человеку, которого, как мне верилось, знал и который оказался иным, чу-
жим... подлым. Мне было бы куда легче оплакивать его смерть.
защиту моего друга, устроила мне, его обвинителю, невыносимую жизнь. На ип-
подромах, где я главным образом и работал, старые знакомые отвернулись от
меня. Любовь, поддержка и утешение изливались на него, а во мне видели объ-
ект ненависти. Я знал, что этому настанет конец. Надо просто терпеть и
ждать.
ства, мать моего друга покончила с собой.
седатель, облаченный в мантию, уже выслушал первые заявления сторон. Я, как
свидетель обвинения, ждал своей очереди в пустой комнате. Один из служащих
подошел ко мне, чтобы сообщить о самоубийстве и известить, что судья отло-
жил слушание на один день и что я могу идти домой.
тавались на стороне обвиняемого. Он неприязненно посмотрел на меня и ска-
зал, что я должен буду вернуться сюда на следующее утро, ровно в десять ча-
сов.
меня догнал старший юрист коллегии.
жа, -- сказал он без предисловий. -- Она оставила записку, что не сможет
пережить грядущего позора. Что вы об этом думаете?
гибким и быстрым умом.
езд и через полчаса прибыть в Лондон, а там поймать такси и проехать на нем
последнюю милю до дома. Джинни Квинт, думал я по дороге. Бедная, бедная
Джинни Квинт, выбравшая смерть, которую она предпочла вечному стыду. Хлоп-
нуть дверью -- и все. Конец слезам. Конец горю.
на первом этаже в доме с балконом, выходящим в садик. Как обычно, на этой
небольшой уединенной площади было тихо и малолюдно. Резкий октябрьский ве-
тер рвал листья с деревьев, и время от времени они падали на землю, как
мягкие желтые снежные хлопья.
вернулся, чтобы пересечь тротуар и пройти несколько шагов до входной двери,
человек, который вроде бы мирно шел мимо, яростно рванулся ко мне и взмах-
нул длинной черной металлической трубой с явным намерением размозжить мне
голову.
успел отклониться ровно настолько, чтобы пострадало плечо, но голова оста-
лась целой. Человек заорал как бешеный, и я принял второй удар на вскинутое
для защиты предплечье. Затем я с силой схватил его за запястье и сбил с
ног. Он растянулся на тротуаре, выронив свое оружие. Он выкрикивал оскор-
бления, ругаются и угрожал убить меня.
рел на все это, раскрыв рот, пока я не рванул заднюю дверь и не ввалился на
сиденье. Сердце глухо стучало. Что было неудивительно.
ничего не видел. Это мой последний рейс на сегодня, я обычно заканчиваю в
восемь и еду домой.
нынче никогда нельзя сказать наверняка. Он ведь вас сильно ударил. Похоже,
он вам руку сломал.
Буль, и по тому, как он качал головой, и по подозрительным взглядам, кото-
рые он бросал на меня в зеркало, я понимал, что он не хочет оказаться заме-
шанным в мои дела и ждет не дождется, когда я вылезу из машины.
гавань, которая много раз становилась моим убежищем.
вокзалу, где снова заверил меня, что он ничего не видел, ничего не слышал и
ни во что не собирается вмешиваться, понятно?
привычке.
прогуливаясь по пустой платформе, я набрал номер человека, которому доверял
больше всех в мире, -- отца моей бывшей жены, контр-адмирала королевского
флота в отставке Чарльза Роланда, и, к моему глубокому облегчению, он под-
нял трубку после второго гудка.
трубку.
его постоянство. Чарльз не любил проявлять чувства, он не относился ко мне
по-отечески и не был снисходителен, тем не менее я сознавал, что ему не
безразлично происходящее со мной и он предложит мне помощь, если понадобит-
ся. Как по некоторым причинам понадобилась она мне сейчас.
местное такси, оставив Оксфорд далеко позади, подъехало к большому старому
дому Чарльза в Эйнсфорде и высадило меня перед боковой дверью. Я, неловко
действуя одной рукой, расплатился с водителем и с облегчением вошел в дом,
о котором думал именно как о доме, об острове среди швырявшего меня во все
стороны житейского океана.
кресле, которое мне казалось слишком жестким, но ему нравилось больше дру-
гих. Здесь стоял его письменный стол, тут же он держал коллекцию рыболовных
блесен, книги по навигации, бесценные старые пластинки с оркестровыми запи-
сями и сверкающее мрамором и сталью монументальное устройство, на котором
он их проигрывал. В этой комнате он повесил на темно-зеленых стенах большие
фотографии кораблей, которыми командовал, и фотографии поменьше -- своих
товарищей, а позднее добавил к ним фотографию, где я беру барьер на челтен-
хэмском ипподроме, -- на этом снимке был удачно схвачен миг наивысшей кон-
центрации той энергии, без которой не может быть скачек вообще. Раньше эта
фотография висела на видном месте в столовой.