Чтение 14–й страницы книги ~Точка возврата~

митинге! И возразить нечего. Вдруг еще настучит -- тогда пойдет Шкрабьюк по
полной программе. И пророссийские настроения ему припомнят, и нарушение
нравственности в преддверии высокого визита. Вот и Лариса уже откровенно
смеется, а длинный брюнет москвич ей подхихикивает и даже что-то нашептывает
на ушко.

Положение спасла серенькая Света. Погасила свет, включила магнитофон и
объявила танцы. При этом она постаралась быть поближе к опасному брюнету, но
где уж ей! Черный, кажется, Семен, потащил тискать под музыку Ларису.
Шкрабьюк из благодарности пригласил Свету.

Когда у женщины появляется новый, более интересный для нее любовник,
она не бросает сразу старого. Она дает ему последний призрачный шанс
восстановить status quo. Она откровенно флиртует с претендентом, а по
отношению к кандидату на отставку проявляет демонстративную холодность. Кто
это проходил, тот чувствует сразу, а проходили все...

Весь вечер Лариса якшалась с заезжим черноглазым брюнетом (из жидов он,
что ли?) и, когда пришло время гостям расходиться, долго прощалась с ним в
прихожей. Шкрабьюк уже знал, что москвичи живут в подвале у Кулика, и сильно
подозревал, что, когда он уедет домой, его сменит этот самый Семен.

Когда наконец все ушли и он остался с Ларисой наедине, он выпил
незапланированную рюмку, а делать этого не стоило, потому что и так он был
раздражен, а после лишней рюмки сдерживать эмоции было делом почти
немыслимым. За этим последовала неприятная сцена с Ларисой. Шкрабьюк
ревновал и устраивал натуральную сцену ревности. Лариса считала себя
свободным человеком и ревность презирала. Кое-как успокоившись, пан
полковник перешел к тому, зачем, собственно, и таскался на улицу
Сверчинского. Но секс с Ларисой, который он всегда считал украшением своей
трудной жизни, на этот раз прошел смазанно и сумбурно. Лариса его уже не
хотела.

К часу ночи Шкрабьюк совершенно протрезвел и намылился домой: пора.
Попытался еще повыяснять отношения со своей пассией, но только окончательно
испортил себе настроение -- Лариса просто ушла на балкон и закурила, не
желая его слушать. Катастрофа чувств. Где-то слышал Шкрабьюк такую
поговорку.

На лестницу он вышел злой и взвинченный. И тут на него свалилась еще
одна неприятность. Едва успел он спуститься к выходной двери, как
почувствовал, что чьи-то цепкие руки сдавили ему шею. Первой мыслью было:
галлюцинация, ведь на лестнице никого не было! Вторая мысль прийти ему в
голову не смогла, потому что полковник Шкрабьюк потерял сознание.

Очнулся он в тюремной камере. Там было много народу, но арестованный он
был один. Остальные -- палачи. Арестованный не видел их лиц, они были как в
тумане, какие-то мутные и при этом темные. Да и что тут разглядишь, когда
тебе в глаза бьет лампа такой мощности, какую, наверное, вырабатывают все
электростанции Украины, вместе взятые. Сам полковник был привязан к стулу,
да еще кто-то держал его голову так, чтобы он не мог отвернуться от света.
Когда эти страшные люди увидели, что он пришел в себя, начался допрос.

-- Отвечай, -- спросили его в лоб, без обиняков и угроз, -- где лагеря
УНСО? Сколько их, координаты, численность войск, как к ним проехать, как
найти.

Ведь чувствовал пан Шкрабьюк, что за все эти деньги, которые получает
УНА непонятно от кого, которые оседают в карманах начальства, включая его
самого, оседают в карманах чеченских инструкторов, в карманах продажных
редакторов и борзописцев, -- за все эти деньги рано или поздно придется
расплачиваться. И для него час расплаты настал.

* * *

Боцман ждал "генерала" площадкой выше. Лестница была старая, деревянная
и скрипучая. Но зато перила прочные. Когда Шкрабьюк вышел от Ларисы, Боцман
пропустил его ступеньки на две вперед, чтоб у того пропал обзор верхней
площадки, и съехал по перилам. Он настиг свою цель там, где и планировал, у
самой двери, чтоб меньше потом тащить до подвала. Аккуратно прижать сонные
артерии и спустить обмякшее тело на семь ступенек вниз было делом двадцати
секунд. Мы привязали свою добычу к стулу, дали свет и побрызгали ему рожу
водой. И когда он очнулся, начали допрос.

-- Я все скажу, -- сказал Шкрабьюк. -- Сейчас, все скажу, только дышать
мне трудно, сейчас отдышусь и все скажу.

Побледнел и замолчал.

К нему бросился Док. Одной рукой он взял пульс на шее, другой -- на
запястье. Потом бросил руку, она упала плетью, оттянул веко и внимательно
всмотрелся в глаз.

-- Поздравляю с первым трупом, -- объявил Док и стянул с головы чулок.

-- Инфаркт? -- поинтересовался Боцман.

-- Да, и обширный. Надо что-то решать, пока не окоченел.

Я вышел из шахматного клуба и постучал к Бороде.

-- Борода, -- сказал я ему, когда он открыл, -- у тебя перчатки есть?

Борода явно испугался, нырнул к себе и вынес пару белых трикотажных
рабочих перчаток.

-- Что, не колется? -- шепотом спросил он.

-- Он уже никогда не расколется.

Борода перепугался еще больше, но я его успокоил:

-- Он только очнулся, увидел нас и окочурился со страху. Ничего такого
мы с ним не делали, только попугать собирались.

Вместе мы вернулись к ребятам и трупу. Борода успокоился, но не совсем.
Я вообще заметил, что с выдержкой у него плоховато. Дилетант.

-- Может, автокатастрофу инсценировать, -- суетился он. -- Я место
знаю, здесь недалеко.

-- Не имеет смысла, если у него и так честный инфаркт, -- возразил Док.
-- С аварией хлопот больше, ее надо еще так инсценировать, чтобы следствие
могло объяснить причину. Ты, Андрей, иди к себе, мы сами все сделаем. И не
бойся.

Я кивнул Доку, и он вышел на лестницу. За ним двинулся Артист. Артист
выбрался на улицу, осмотрелся, вернулся, открыл дверь и заглянул на
лестницу. Док просигналил ему сверху -- у него все тихо. И тогда Артист
кивнул мне -- я стоял внизу у входа в "пыточную". По этому сигналу мы с
Боцманом подхватили бренные останки замученного москалями украинского
патриота и вынесли их к машине. Боцман уже был в перчатках и успел найти
ключ в карманах Шкрабьюка. Мы усадили труп рядом с водительским местом,
Боцман сел за руль и укатил. Мы вернулись к Бороде и были несколько
удивлены, застав у него Деда. Об операции знали только мы и Борода. Гриша со
Светой получили инструкцию после вечеринки отправляться по домам. Деду
вообще ничего не говорили. Однако он встретил нас словами:

-- Ну что, товарищи, укатали "генерала"? Запираться не имело смысла.

-- Слабонервные в УНСО "генералы". Инфаркт. Это Борода перестарался,
устроил провокацию.

-- Скорее не я, а Семен, -- возразил Борода. -- Я ж видел, как этот
взревновал.

-- Видимо, и то и другое, -- подытожил Док. -- И вероятно, еще что-то
третье. На сердце он мне жаловался, но я не думал, что так все серьезно.
Надо было его послушать -- он напрашивался, да я увильнул от этой процедуры.
Андрей (Док всегда и ко всем обращался только по имени, прозвищ не
признавал), дайка мне папироску покрепче.

-- А надо было бы со мной посоветоваться, -- встрял Дед. -- Напрасно
молодежь не доверяет старшим товарищам. Да не смотрите на меня так! Ясно же
было, что Шкрабьюка будете брать сегодня. Андрюха окна в шахматке занавесил
одеялом -- вот и понятно, где вы его прятать собрались. Как вы его скрутили,
я в глазок видел. Потом вышел на улицу подстраховать, смотрю -- несете.

Я посмотрел на Артиста.

-- Не видел я никого, -- развел руками Артист.

-- Ты пешеходов смотрел, -- объяснил Дед. -- А я стоял за кусточком. Ты
пождал минуту и пошел сигналить. А я эту минуту на тебя любовался!

-- Хорошо, -- сказал я. -- А что бы вы посоветовали, если бы мы к вам
обратились?

-- Языка выдержать надо. Денька два в темной. Жрать не давать. Можно
пару раз спуститься к нему и навалять. И не говорить ему ничего. Потом еще
раз навалять -- и на допрос.

-- Отлично. Но здесь его держать два дня негде. Сюда могли из ЖЭКа
наведаться. Да и хватятся его.

-- Опять же меня не спросили. Сарай под балконом нашим с Лариской
видели? Знаете, какая там дверь? Сам ставил! Окон там нет. Связать, кляп, и
вылежит там на полу земляном сколько надо.

-- Хорошо. А потом мы его отпустим, а он догадается, где его держали.
Ну, например, по звукам, голосам, доносящимся со двора. Или по размерам и
форме сарая?

-- Так языков разве же отпускают? -- изумился Дед. -- Если это в нашем
тылу, то в плен они идут, а если в их -- то в расход.

-- Николай Иванович, -- одернул его Док. -- Сейчас не война.

-- Как так не война! Целая армия стоит в горах, того и гляди, на Россию
попрут, а ты говоришь -- не война.

Однако пора было возвращаться Боцману, а его все не было. Ввалился он
только минут через сорок.

-- Здравствуйте, дедушка! Что ж вы прятались, не заходили?

-- Это он меня фарами присветил, когда выезжал, -- пояснил Дед. --
Хороший глаз у парня. Узнал.

-- В этом чертовом городе ночью светофоры не мигают! -- возмущался
Боцман. -- Мигают желтеньким в дежурном режиме. И вообще, мертвый город. Ни
машин, ни пешеходов, ни ментов. Я хотел его у светофора поставить,
пересадить, и будто его там и прихватило. Только ни одного перекрестка, где
бы ему нужно было притормозить, не оказалось. Остановил просто так, якобы он
себя плохо почувствовал и успел остановиться. Руку на сердце еле пристроил,
коченеть, зараза, начал.

На этой жизнерадостной ноте я дал отбой личному составу, не
задействованному в следующей операции. У меня, Дока и Бороды еще была работа