Чтение 38–й страницы книги ~На свободное место~

материалов по делу. Кузьмич придвигает ее ко мне и говорит:
- Давай-ка, милый мой, для начала вспомним все, что мы знаем о Чуме.
Поройся-ка здесь.
Я перебираю бумаги и медленно начинаю перечислять:
- Ну, во-первых, его зовут Совко Николай Иванович...
- Вот, - поднимает палец Кузьмич, переставая вертеть в руках очки. - С
этого момента кличку забудем. Николай Совко он для нас. Так. Давай дальше.
- Дальше адрес, - продолжаю я, - по которому он, однако, редко бывает. Там
живут его мать, жена и дочь. Мать его любит и защищает. Жена, видимо, уже
не любит и подала на развод. Дочка... Ну, он ее явно не любит, как и жену.
Иначе заботился бы, появлялся в доме. А вот дочка его - мы не знаем,
может, и любит. Но скорей, нет. Это чувство взаимное, мне кажется.
- Правильно, - кивает Кузьмич. - Исключения подтверждают правило. А как
думаешь, мать он любит?
- Не знаю, - помедлив, отвечаю я. - Мать ведь может любить и без
взаимности.
- Именно что. Словом, по его месту жительства мы мало что знаем. А в
интересах дела надо знать. И не только отношения в семье. Там все его
связи, и преступные, и личные, все главные связи. М-да... Придется тебе,
Лосев, в тот город съездить, вот что я скажу. А пока, в допросе Совко, это
больше область разведки, чем средство уличения или даже воздействия. Жаль.
Место жительства - важная область. Ну ничего. Сохраним для будущего. Давай
дальше. Что мы еще о нем знаем? Перейдем-ка теперь к московским его связям.
- Тут дело обстоит веселее, - говорю я. - Знаем мы их почти всех. Это
Леха, покойный Гвимар Иванович, тот седенький, с которым Гвимар Иванович
ссорился во дворе, и двое из красного "Москвича", имена их мы сегодня
узнаем.
- А того седенького, видимо, Лев зовут, дальше пока неизвестно, -
задумчиво вставляет Кузьмич.
- Но пока ясно, - продолжаю я, - что те двое - москвичи. Владелец красного
"Москвича", скорей всего, парень с зеленым кашне, в день кражи он выбегал
из ворот к "Жигулям", значит, за рулем сидел второй. Вот такие связи в
Москве у Чумы, то есть у Совко.
- Да, - кивает Кузьмич. - И еще Муза, не забудь.
- Ну конечно! - спохватываюсь я. - Самое главное.
- Не самое. Но забывать нельзя. Как, по-твоему, он к ней относится?
- Кажется, сильно увлечен, - говорю я. - Мне он даже сказал, что убьет ее,
чтобы другому не досталась. И вот хотел с собой увезти, чуть не насильно.
Мы еще некоторое время обсуждаем наши сведения о Совко, его связи и его
характер. Да, характер его мы уже тоже в общих чертах знаем - коварный
характер, обманчивый, злобный и опасный. И манеры такие же. Словом, для
первого разговора с Совко мы, пожалуй, готовы.
Кузьмич смотрит на часы, потом звонит в наш внутренний изолятор, где
сейчас находится Совко, и просит доставить его на допрос.
Проходит совсем немного времени, и в дверь раздается аккуратный стук. На
пороге появляется конвойный.
- Товарищ подполковник, - докладывает он, - арестованный Совко доставлен
для допроса.
- Заводите, - кивает Кузьмич.
И вот Совко перед нами.
Он все такой же - пухлые, яркие губы, голубые, прозрачные глаза, даже
светлые волосы по-прежнему лежат аккуратно и почти изящно. Да и сам он за
эти сутки не потерял изящества в своем хорошо сшитом и почти не измявшемся
костюме. Видно, в камере он устроился по-хозяйски, привычно и уверенно. Он
и вообще-то не потерял уверенности и, кажется, вполне пришел в себя после
столь неожиданного ареста.
Высокий, стройный, он входит энергично и подчеркнуто спокойно, а на узком
нежно-розовом лице сияет безмятежная, прямо-таки детски-наивная улыбка. Он
уже готов и сказать что-то в таком же роде сидящему за столом Кузьмичу, но
тут он видит вдруг меня, расположившегося в стороне, на диване, и сразу,
конечно, узнает. Как будто облачко проходит по его лицу, на миг
стискиваются зубы, даже ритм движений сбивается, когда он делает несколько
шагов, подходя к столу. Все это, конечно, едва заметно, но слишком велико
напряжение встречи, чтобы я мог упустить такие признаки очевидного его
смятения. Да, увидеть меня он, конечно, не рассчитывал, и теперь его план
поведения на допросе скомкан, даже вообще проваливается, - надо срочно
перестраиваться, искать новую линию поведения и защиты. А пока он в явном
смятении, и надо быстрее воспользоваться этим моментом.
- Садитесь, Совко, - как всегда спокойно, даже буднично говорит Кузьмич. -
Для начала хочу вас предупредить. Игра в прятки не состоится. Не подойдет
к данному моменту. Мы вас уже знаем, и прошлые ваши дела, и сегодняшние.
И, в отличие от правил, о которых вы, полагаю, наслышаны, я намерен сразу
сообщить вам то, что мы знаем, чтобы вы поняли, в чем упираться
бесполезно, даже, пожалуй, вредно для вас.
- А в чем и полезно? - усмехается Совко.
- Что для вас полезно, это вы, я думаю, сами сообразите, - равнодушно
замечает Кузьмич. - В отличие от прежних судимостей, эта ведь будет особая.
- Почему же такое?
- За вами убийство, покушение на другое убийство и крупная квартирная
кража. Это тянет на серьезный приговор, Совко.
- Надо еще доказать.
- Непременно, а как же.
- И помогать я вам не собираюсь, не надейтесь, - криво усмехается Совко.
Нет, он еще не пришел в себя, он чувствует себя очень неуютно, паршиво
себя чувствует и плохо это скрывает.
- Если вы имеете в виду, - замечает Кузьмич, - что не собираетесь говорить
правду, то ведь это, Совко, и очень трудно и очень вредно. Очень трудно
потому, что, когда вы будете врать и выдумывать, у вас перед глазами будут
стоять истинные события, в которых вы участвовали, ярко стоять, зримо,
можно сказать, и снова вернутся к вам все переживания, которые вы в тот
момент испытывали. И все это вам придется намертво зажать в себе,
побороть. А на их место все время ставить бледные картинки придуманного, и
при этом не сбиться, не забыть чего-то, повторить точно, во всех
подробностях свои выдумки через неделю, через месяц... Трудная, скажу вам,
задача. Почти невыполнимая.
- А вы за меня не бойтесь, пусть за меня другие боятся, чтобы не сбился, -
зло отвечает Совко и заметно краснеет.
- К другим мы еще подойдем, обязательно подойдем, - обещает Кузьмич.
- Ну вот. А я уже битый, не такие допросы выдерживал.
- Не только выдерживали, но и кое-чему научились, надеюсь. Если их,
конечно, правильно вели, как надо. Но только такого допроса у вас еще не
было, Совко.
- Это почему же такое?
- А потому, во-первых, что таких, особо тяжких преступлений вы до сих пор
не совершали. И потому, во-вторых, что вы еще не знакомы с МУРом. О МУРе
вы вон только его спрашивали, если помните, - Кузьмич кивает в мою
сторону. - Ну, как, мол, тут ваш великий МУР воюет.
- Теперь сам вижу и хвалю, - старается вести себя как можно развязнее и
увереннее Совко. - Ловко вы, оказывается, воюете.
- Да нет, - небрежно машет рукой Кузьмич. - Ничего вы еще не увидели.
Главное впереди.
- Запугать хотите?
- Ни в коем случае, - серьезно говорит Кузьмич и повторяет: - Ни в коем
случае.
Он мне сейчас удивительно напоминает Макаренко, каким я его запомнил по
известному фильму, - длинный, ширококостный, чуть сутулый, круглое, слегка
монгольского склада лицо, очки в простой, тонкой оправе, ежик седеющих
волос на голове, мешковатый костюм. И манеры неторопливые, основательные,
невольно внушающие доверие. Впрочем, никакого доверия он Совко пока не
внушает.
- Так вот, надеюсь, - продолжает Кузьмич, - вы кое-чему научились.
Например, что глупо и вредно запираться, когда все ясно, известно и
доказано. Так ведь?
- Ну, допустим, этому я научился, - снисходительно соглашается Совко. -
Только никакого убийства я на себя не возьму, уж будьте спокойны.
- На Леху спихнешь? - тихо спрашиваю я.
И от моего тихого голоса откуда-то со стороны невольно вздрагивает Совко
и, повернув голову, мутно, пристально смотрит на меня.
- Скажешь, - медленно продолжаю я, - что ты только присутствовал тогда во
дворе, ну, еще лампочку разбил, помог труп затащить в сарай. И все. Так
скажешь, да? А бил ножом Леха, два раза бил. И еще оправдаешься перед
самим собой: Лехи, мол, тут нет, его еще искать надо, а я уже тут. А что
Леху мы теперь в два счета найдем, об этом ты не думаешь сейчас, об этом
думать тебе не хочется...
Чем дольше я говорю, тем больше наливается Совко лютой ненавистью ко мне.
Я вижу, как темнеют его водянистые глаза, как сцепились пальцы на коленях.
- М-мусор... - цедит он сквозь зубы, не отводя от меня ненавидящих глаз. -
Не добил тебя тогда Леха...
- Во, во, - насмешливо и зло говорю я, - опять Леха. А ты, значит, в
стороне, ты и тут ни при чем, да, Чума? Ну что ж, давай, давай, защищай
таким способом свою поганую жизнь. Очень эта линия нам на руку. А еще
говоришь, помогать не собираешься. Вали все на Леху. Он потом очень
благодарен тебе будет, увидишь.
Но Совко уже берет себя в руки, на пухлых губах появляется безмятежная
улыбка, а пустые, светлые глаза становятся даже какими-то лучистыми. Он
пожимает плечами и говорит:
- Не собираюсь ни на кого валить. Собираюсь просто все отрицать. Не знаю
никакого убийства, никакого покушения и никакой квартирной кражи. Может,
вы еще чего хотите на меня повесить? Валяйте, доказывайте. Как докажете,
так приму. Никак иначе.