головой, прижимая невысокие дома к земле. Со стороны невидимого отсюда
моря дует холодный, пронизывающий ветер. Курортный город в такое время
ничего привлекательного не представляет. Люди торопливо и деловито снуют
мимо, это все местные, отдыхающих не видно, нет их сейчас. Тяжело
переваливаясь, плывут набитые пассажирами троллейбусы и автобусы. В такое
время года их, наверное, меньше на линии, чем летом. В продуктовых
магазинах, мимо которых мы идем, то пусто, то густые очереди. Словом,
вокруг обычный город, трудовой, озабоченный, деловой.
Сейчас мы идем по одной из центральных улиц. Светлые дома кажутся
нахохлившимися и недовольными. Здесь много магазинов, кафе, палаток,
закусочных, ателье, пожалуй, больше, чем в обычном городе. Хотя многие
кафе и закусочные сейчас закрыты.
Давуд указывает на противоположную сторону улицы, и я вижу длинную
красивую вывеску: "Готовое платье". Под вывеской тянутся зеркальные
витрины. Оформлены они красиво, со вкусом, по крайней мере на мой взгляд.
Небось специалист оформлял. Виден покрой вещи на манекенах, причем каждый
раз в каком-то своем, изящном повороте. И ассортимент в магазине тоже,
кажется, неплохой. Да, приятно смотреть на такой магазин.
- Зайдем? - улыбается Давуд.
Мы переходим улицу.
Магазин просторен и почти пуст. Редкие покупатели просто теряются среди
бесконечных прилавков. Симпатичные и приветливые девушки-продавщицы в
изящных темно-серых платьях с красными отворотами и поясками вовсе не
заняты собственными делами и болтовней, а улыбаются именно нам с Давудом
и, кажется, прямо-таки мечтают нас обслужить. Удивительно непривычное и,
надо сказать, приятное ощущение. Да, магазин поставлен, видимо, как надо,
ничего не скажешь, прямо-таки образцовый магазин.
Мы рассматриваем выставленные мужские костюмы. На каждом из них табличка с
указанием, какие размеры есть в продаже. Деловито обсудив некоторые
модели, мы переходим в отделы верхних рубашек, белья и всяких
"сопутствующих товаров".
- Как ты думаешь, - тихо спрашиваю я Давуда, - мы узнаем директора, если
он вдруг появится в торговом зале?
Давуд в ответ с сомнением пожимает плечами.
Как раз в это время за одним из прилавков появляется полный седовласый
человек с красным лицом и пушистыми усами, фигура осанистая и
представительная. Он что-то строго говорит одной из продавщиц. А я,
улыбаясь, говорю той, которая стоит возле нас:
- Какой у вас сердитый директор.
Она в ответ тоже улыбается и качает головой.
- Это не директор, это заместитель. Директор у нас молодой и очень
вежливый.
- Ну, этого для директора мало - быть вежливым.
- Ой, что вы! Он у нас еще очень инициативный и знающий. Он институт в
Москве кончил. И магазин наш на первом месте в городе.
Больше чем все перечисляемые достоинства говорит в пользу директора это
коротенькое "он у нас".
Однако увидеть этого замечательного директора нам так и не удается.
Конечно же он молодой, у пожилого такого имени, как Гелий, быть не может.
Мы с Давудом не торопясь выходим из магазина, некоторое время идем по
улице дальше, затем сворачиваем на другую, потом на третью, поднимаемся
куда-то в гору по совсем узенькой улочке с выбитой булыжной мостовой,
потом по такой же улочке спускаемся вниз. За покосившимися заборчиками
протянуты бесконечные веревки с бельем, за которым еле видны маленькие
домики, и кажется, будто тут живут один прачки.
Наконец мы выходим на большую пустынную площадь, в глубине ее я вижу
длинный глухой забор и высокие, настежь распахнутые ворота, над которыми
укреплена большая вывеска: "Колхозный рынок". Возле ворот уже что-то
продают. В стороне стоят несколько легковых и грузовых машин, заляпанных
грязью, а рядом две или три повозки с понурыми лошадьми.
Мы с Давудом минуем ворота и оказываемся между длинными рядами потемневших
прилавков под дощатыми навесами. Продавцов и покупателей совсем мало. Час
уже поздний, да и вообще зима не время для бойкой рыночной жизни, она
обычно замирает до весны, до свежих овощей, первых ягод и прочих даров
природы. Вот тогда, наверное, шумом и гамом наполняются эти ряды, прилавки
конечно же ломятся, пестрят горами разноцветных плодов, продавцам не
хватает места, и оживленная торговля выплескивается на площадь. Мне
довелось видеть такие буйные южные рынки.
Но сейчас здесь тихо и почти безлюдно. Жизнь перекинулась в глубь рынка,
туда, где протянулись ряды палаток и маленьких магазинчиков. Среди них я
вижу скромную вывеску: "Готовое платье", а ниже выведено: "От магазина No
17". В маленькой, туманной витринке выставлен нелепый манекен в помятом
костюме, шляпе и пестром галстуке, к неестественно изогнутой руке
прикреплена даже трость, ботинок на манекене нет, демонстрируются только
носки. Тут же на витрине, у ног манекена, разложены мужские рубашки,
женские кофточки и всякая трикотажная мелочь.
В самом магазинчике толпятся покупатели. Значит, можно войти, не привлекая
к себе особого внимания. Мы так и делаем. Сначала захожу я, потом Давуд.
И тут я вижу, как стоящий за прилавком могучего сложения, усатый человек с
глянцево-бритой головой бросает на входящего Давуда какой-то
вопросительно-обеспокоенный взгляд. Это, без сомнения, Ермаков. Ничего
себе инвалид! И, видимо, Давуда он знает. Поэтому я, как посторонний,
отхожу в сторону и смешиваюсь с покупателями у прилавка.
Между тем Давуд сравнительно быстро ориентируется в неожиданно возникшей
ситуации. После секундного, почти незаметного замешательства, а скорее
даже смущения он подходит к Ермакову и добродушно здоровается. Ермаков на
голову выше его и в три раза шире. Круглая, бритая его голова с
оттопыренными ушами склоняется над прилавком перед Давудом. Лица его мне
не видно, торчат только пушистые усы и шевелятся могучие плечи. Бас у
Ермакова под стать комплекции, густой и раскатистый, так что слышно каждое
произнесенное им слово.
- Наше вам, Давуд Мамедович, - угодливо рокочет Ермаков. - Рад, душевно
рад, что заглянули. Чего желаете приобрести?
- Э-э, у дочки скоро день рождения, - лениво говорит Давуд, сонным,
равнодушным взглядом окидывая волки за спиной Ермакова. - Ну, шел мимо,
вижу, симпатичные, кажется, кофточки лежат. Дай, думаю, зайду погляжу,
потом с женой, конечно, посоветуюсь.
Между прочим, Давуд мне не говорил, что знаком с Ермаковым. А тот,
оказывается, знает даже его имя. Где, интересно, они познакомились?
- Это не те кофточки, какие надо подносить в подарок, уважаемый Давуд
Мамедович, - басовито мурлычет Ермаков. - Вот на днях получим кое-что, я
для вас отложу. Зайдите в субботу, очень вас прошу. С супругой, конечно. И
все будет в лучшем виде, не извольте беспокоиться, дочка будет довольна.
Я незаметно разглядываю Ермакова. Он уже выпрямился и хорошо виден. Лицо
широкое, крупной, неуклюжей лепки, грубое в каждой своей черточке. Глаза
быстрые, светлые и круглые, рысьи какие-то глаза, настороженные и
недобрые. Движения порывистые и угловатые. Силища разлита в нем
непомерная. По какой статье такой может числиться инвалидом, совершенно
непонятно. Заматерелый мужик, в самом, что говорится, соку, лет ему на вид
под сорок пять. Но, кроме силы, чувствуется в нем ловкость и хитрость. Ишь
какой сейчас услужливый и ласковый, а если что не по нему, то небось
грохнет кулачищем так, что прилавок расколет. Да и на расправу он, видно,
скор, нрав-то крутой и Горячий, но умеет спрятать, когда надо, его, умеет
притвориться простовато-добродушным и ласково-угодливым. Вот таким
колоритным типом представился мне этот Ермаков. А одет, между прочим,
совсем просто, даже небрежно. Расстегнутый ворот мятой рубахи под
дешевеньким пиджачком открывает могучую шею. Большим цветным платком он то
и дело вытирает бритую голову и лицо. Жарко ему, видно, даже в такой
холодный день. Мог ли иметь его в виду Чума, могла ли им прельститься
Муза-Шоколадка? Трудно представить. Нет, нет, этот Ермаков отпадает,
безусловно отпадает.
- Ну, а вам-то самому или, к примеру сказать, супруге ничего не требуется?
- продолжает гудеть Ермаков, и крутой, сдержанный его бас никак не вяжется
с услужливыми интонациями, которые в нем слышны. - А то с нашим
удовольствием, по-соседски, так сказать. Я ведь, изволите ли знать, через
дом от вас с семейством помещаюсь, только не с Гоголя, а с Нагорной ежели
считать. Ма-аленький такой домик, своими руками с тестем поставили,
царствие ему небесное, покойнику.
Вот оно, значит, в чем дело. Соседи они, оказывается. Ермаков, видать,
изучает свою округу. Неспроста, неспроста изучает. А вот высовываться со
своими сведениями, тыкать их в глаза уже очень неосмотрительно. Нет, птица
эта невысокого полета и ворует по-среднему, без размаха. Однако может
стать опасен, если хвост прижать. Но сейчас этот Ермаков мне явно без
надобности.
Я, не торопясь, выхожу из магазина и, отойдя в сторону, разглядываю
витрину посудной лавчонки. Через минуту ко мне присоединяется Давуд, он
недовольно хмурится.
- Слышал, э? - сердито спрашивает он. - Мы их изучаем, а они нас. По
имени, видишь, узнал. И сразу с услугами суется. На что еще можно поймать
слабого человека, ясно, да? Ну, а вообще что скажешь?
- Скажу, что не похож он на того, кто нам нужен.
- На молодого директора надеешься? - усмехается Давуд.
- Тоже мало. Давай до третьего доберемся, на базу плодоовощную, -
предлагаю я. - Окаемов твой говорит, этот самый перспективный.
- Доберемся обязательно. Но туда с улицы не зайдешь, предлог нужен. Завтра
пойдем. Я подготовлю. А сейчас пойдем, я тебя с Хромым познакомлю. Совсем
другое дело, я тебе скажу.
- А стоит ли через тебя знакомиться? Может, мне самому пойти?
- Обязательно через меня. Я ему помог, он мне поможет. Уверен.
- Как же ты ему помог?
Перумов Ник
Корнев Павел
Каменистый Артем
Жюль Верн
Володихин Дмитрий