Чтение 17–й страницы книги ~Петля~

- Где работает?
- Да в бане. Ба-альшой специалист. Бывалоче, мы...
Я встаю.
- Едем в баню, Покажете мне этого Сидора.
- Ни-ни, - Жилкин откидывается на спинку стула и машет перед собой руками.
- Нипочем не поеду. А может, это не Сидор? Почем вы знаете?
- Это не мы, это вы должны знать.
- Ни-ни. Я своего друга не продам, - упрямо крутит головой Жилкин. - Меня
хоть на куски, хоть как. Слова не скажу.
- Ну, а если этот друг кражу совершил? - спрашиваю я. - Или еще чего
похуже? Тогда как?
- Тогда пущай сам и кается.
- Что ж, у вас и вовсе совести нет, Жилкин?
- Как так - нет? У меня ее знаешь сколько? Да я скорее руку дам отрубить,
чем куда ею залезу. Я лучше как-никак заработаю, допустим сказать, на
бутылку, чем ее, допустим сказать, украду. Извиняюсь, конечно.
- А другие, значит, пусть что хотят, то и делают?
- Это меня не касается. У меня совести только-только на себя хватает.
Нет, кажется, с ним сейчас не сговоришься. Но как отпустить Жилкина домой?
Он же может побежать к тому человеку, который дал ему для продажи костюм,
и все ему рассказать. А человек этот конечно же участник ограбления
квартиры. Это по меньшей мере. И он, конечно, немедленно скроется. Нет,
Жилкина отпускать нельзя. Я имею право задержать его на несколько часов.
За это время я доложу о нем Виктору Анатольевичу, он уже, наверное, пришел
к себе в прокуратуру. И мы посоветуемся, что делать с Жилкиным дальше.
- Думаю, вам и в самом деле надо отоспаться, - говорю я Жилкину. - Что-то
не получается у нас разговор.
- Во. В самую точку!.. У-у-ы-ых!.. - Жилкин мучительно потягивается всем
своим худеньким телом в грязной рубашке, согнутые в локтях руки он
судорожно и несколько картинно разводит в стороны, потом вытягивается
вверх.
- Ладно. До вечера, - соглашаюсь я и добавляю. - У нас поспите.
- Это еще зачем? - вполне искренне изумляется Жилкин. - На кой я вам
сдался?
Как будто я не бьюсь с ним вот уже целый час, как будто он уже ответил мне
на все вопросы и всякая надобность в нем миновала. И смотрит на меня
широко открытыми, удивленными глазами, словно только что с неба упал. Ишь
ты, артист какой нашелся!
- Рано нам еще расставаться, Жилкин, - сухо говорю я. - Вот проспитесь,
ответите мне на все вопросы, и тогда распрощаемся. А сейчас спрашивать
вас, я вижу, бесполезно.
- Нет, сейчас спрашивать! - Вдаряется в амбицию Жилкин и даже притопывает
ногой. - Сей момент! Желаю у себя дома спать, понятно?
- Ну хорошо. Чей костюм продавал?
- Эх, мать твою так! - неожиданно кричит Жилкин. - Да что я, некрещеный,
что ли?.. Петька дал! Петькин костюм. Мне с него только десятка
причитается.
- Где же он сейчас, Петька этот?
- По железной дороге укатил. Служит он на ней.
- А живет где?
- Как так - где? Да в квартире четыре, где же еще ему жить. С Надькой со
своей, с волчицей, проще сказать.
- Погодите, Жилкин, - озадаченно говорю я. - Это что же за квартира? Это
не та, где Полина Ивановна живет?
- Во. Та самая. Петька ж сосед ихний.
- Когда же он вам этот костюм передал?
- Когда?.. Погоди, погоди...
Жилкин мучительно хмурится и шевелит губами, потом для верности начинает
загибать пальцы, пристально вглядываясь в них и словно мысленно советуясь
с каждым, прежде чем его загнуть. В результате загнутыми оказываются
сначала три пальца, потом четыре, затем снова три, и на этом процедура
заканчивается.
- Во, - с удовлетворением говорит Жилкин, показывая мне загнутые пальцы. -
Выходит дело, три дня, как он мне его выдал.
- Три дня назад? - переспрашиваю я. - Да три дня назад он не мог дома
появиться. Он неделю уже как в отъезде.
- Может, дома он и не появлялся, а у меня появился.
Но у меня в голове никак не укладывается такой вариант ограбления комнаты
Веры. Что же, этот самый Петр Горбачев на минуту появился в квартире и
снова исчез? И как это он вдруг решился на такое преступление? И еще.
Почему Горбачев дал именно Жилкину поручение продать этот костюм? Потому,
что его супруга поручала тому продавать дыни? А впрочем, все эти
рассуждения ничего не стоят. Ведь Горбачева уже неделю нет в Москве, так
же как и его супруги.
- Ох, Жилкин, - говорю я, вздохнув, - подумайте еще раз как следует. Был
Сидор, теперь Петр. Может, еще кого назовете?
- Ни боже мой! - истово кричит Жилкин и бьет себя зажатой в кулак кепкой
по груди, при этом он снова чуть не скатывается со стула, но, отчаянно
взмахнув руками, все же удерживается на нем. - Да чтоб мне белого света не
видеть! Чтоб подавиться и не встать! Петька дал. Утречком пришел, с
кровати меня стянул. Еще и выпили мы с ним, и закусили... этими... как
их?.. Ну да... Гранатами. Он по той же линии, что и Надька, мотается, на
Азию, проще сказать.
Последние подробности заставляют меня уже серьезнее отнестись к словам
Жилкина. Нет, видимо, этим Горбачевым придется заняться вплотную. Хотя
сейчас, вполне возможно, его и в самом деле нет в Москве.
Жилкина я передаю Володе Гракову. Затем докладываю обо всем случившемся по
телефону Виктору Анатольевичу. Надо официально оформить изъятие у Жилкина
краденого костюма и его показания по этому поводу.
У меня же впереди другое дело.

Сейчас я еду в районную поликлинику, где лечилась Вера Топилина, и
разыскиваю ее участкового врача. К счастью, он оказывается не на вызовах,
и, с разрешения главного врача, мы устраиваемся в каком-то пустом
кабинете. Из регистратуры нам приносят Верину историю болезни.
Сам участковый врач - Валериан Афанасьевич Дубинин - оказывается толстым
стариком со старомодным пенсне на широком, в красных склеротических жилках
носу, из ноздрей торчат пучки волос, из ушей тоже, и брови у него какие-то
кустистые. Бородка клинышком и усы еще темные, а голова совсем седая,
просто грива седых нестриженых волос. Одет он старомодно и небрежно, на
жилетке видна цепочка от карманных часов. У Валериана Афанасьевича
огромные, пухлые, розовые руки и добрейшие, немного грустные глаза.
Впрочем, сейчас они совсем грустные. Он по-настоящему жалеет Веру.
- Славная девочка, - говорит он с одышкой. - Да, да, она, конечно, болела.
Язвенная болезнь. Препротивная штука, доложу я вам. Диета. Боли. Весной и
осенью обострения. И тогда викалин. И диета еще строже. Но курорт ей
помог. Давно ее выпихивал. Весьма помог. Во второй раз должна была сейчас
ехать.
- Но это все-таки не такая болезнь, чтобы... Чтобы прийти в отчаяние,
правда, Валериан Афанасьевич? - спрашиваю я.
- Господь с вами, - машет пухлой рукой он.
- И никаких других заболеваний не было?
- Ровным счетом. Ну, правда, нервы. Последний год-полтора стал замечать.
Она, конечно, не жаловалась. Скрытная девочка, все в себе. Таким натурам,
я вам скажу, особенно трудно живется. И еще гордая девочка была, и
справедливая. Словом, редкая душа, уж поверьте. Ах, какое несчастье, какое
несчастье...
- Вы давно ее знаете? - спрашиваю я.
Валериан Афанасьевич вздыхает:
- К вашему сведению, я на этом участке уже двадцать семь лет. И мать их,
Наталью Максимовну, прекрасно помню. А вот отца, признаться, не запомнил.
Как Вера-то, младшая, родилась, так он чуть не через год пятки салом
смазал.
- А Нину, конечно, знаете?
- Ну как же. Год как замуж вышла. В Подольск, к мужу, переехала. Ребенка
ждет.
- Мы не знаем, как ее отыскать. Надо же ей сообщить о случившемся.
- Да проще простого. Я вам адрес дам. Она меня как раз с минувшим
праздником поздравила, открытку прислала. Только вот... - Он нерешительно
умолкает и с тревогой смотрит на меня. - Как ей сказать? Это же травма
какая.
Он достает огромный белый платок и, сняв пенсне, трубно сморкается, потом
вытирает красную, в складках шею.
- Хотя Нина отнюдь не сентиментальна, - неожиданно добавляет он, засовывая
платок в карман брюк. - Сугубый прагматик, если угодно. Дитя века.
Характер, между прочим, прямо противоположный Вериному.
- Как вы это объясните? - заинтересованно спрашиваю я. - Вот мы говорим:
все зависит от воспитания. А в данном случае? Одна семья, одни условия
воспитания, достаток один, двор, школа одни и те же, а характеры-то
оказались разные. Чем вы это объясните?
- В данном случае только наследственностью, милостивый государь, - качает
седой головой Валериан Афанасьевич. - И потому в идеале, я бы сказал, надо
детей в семье воспитывать по-разному, в соответствии с их наследственными
чертами характера. Но, увы, сие пока невозможно в наших условиях. Зачем
далеко ходить? Вот вам Вера и Нина. Верочка вся была в покойницу-мать.
Тихая, сердечная, душевно тонкая. Ее исключительно добром и лаской
воспитывать надо было. Так покойная Наталья Максимовна только и могла. Так
обеих дочек и воспитывала. А Нину, между тем, надо было строго,
требовательно, даже сурово держать. Она, видите ли, не только деловита и
расчетлива. Это я уж так вам сказал, чтобы не вдаваться. А Нина еще и