Чтение 24–й страницы книги ~Петля~

Я закрываю форточку и обращаюсь к Анне Сергеевне:
- Так где же этот сарай, вы нам покажете?
- Ой, боюсь!.. Хотя... когда Федор придет домой, она ему все скажет... он
и взаправду убьет... Ну, что за жизнь, господи...
- Так покажите же нам этот сарай. Хотя бы издали.
- Да, да... издали... сейчас оденусь.
- Мы обождем на крыльце, - говорит Гриша.
Во дворе нас поджидают Константин Прокофьевич, Володя и с ними какой-то
незнакомый паренек.
- Товарищ из штаба дружины, - поясняет мне Володя и, обращаясь к пареньку,
солидно, хотя и дружески, говорит: - Все. Спасибо. Вы свободны.
Оказывается, наши товарищи неожиданно получили вполне достоверные данные о
том, что Иван Зинченко, которого они поджидали у него в доме, сейчас
находится у Мухина.
Сообщил им об этом приятель Ивана, зашедший вечером в гости к его сестре.
Это подтвердила в конце концов и сама сестра, до того молчавшая как рыба.
Только вчера она завезла к Федору домой какие-то вещи для Ивана и отдала
их старухе, которая обещала все это тут же ему передать.
- Так что они где-то здесь, близко, - заключает Володя.
- Сейчас нам покажут, где они, - загадочно и чуть торжествующе говорит
Гриша.
Вскоре на крыльцо выходит Анна Сергеевна, и мы в кромешной тьме молча
следуем за ней, то и дело спотыкаясь и налетая друг на друга. Как слепцы,
вытянув вперед руки, мы ощупываем стены и углы бесчисленных ветхих сараев,
между которыми порой еле протискиваемся. Анна Сергеевна изредка
останавливается и поджидает нас. Она легко ориентируется в этом лабиринте.
А я вот не сразу соображаю, что мы находимся уже в соседнем дворе. Это мне
удается, только когда мы осторожно огибаем ветхий одноэтажный домик с
высокой покатой крышей и ставнями на окнах, которого не было во дворе, где
живет Федор.
Пока мы пробираемся вслед за Анной Сергеевной, я пытаюсь составить план
дальнейших действий. Прежде всего надо будет обследовать тот сарай
снаружи, а потом уже попытаться неслышно проникнуть в него, если...
Но тут я неожиданно в темноте наталкиваюсь на остановившуюся Анну
Сергеевну.
- Вон, видите? - волнуясь, шепчет она, притянув меня за рукав к себе и
указав другой рукой в сторону неясно темнеющего и, кажется, довольно
большого сарая в нескольких шагах от нас.
- А кто там еще, кроме Федора? - тоже шепотом спрашиваю я. - Не знаете?
- Откуда же мне знать? Иван небось, - торопливо отвечает Анна Сергеевна и
добавляет: - Ну, я побежала.
Она неслышно и мгновенно растворяется в темноте. Да, сами мы в жизни не
нашли бы этот сарай не только ночью, но, наверное, и днем тоже.
Как же надо было оскорбить и обидеть женщину, унизить ее и заставить
возненавидеть, чтобы она решилась на такой поступок.
Тем временем мы, не сговариваясь, начинаем именно с того, о чем я и думал.
Мы осторожно и неслышно обследуем снаружи сарай. В темноте, когда больше
доверяешь рукам, чем глазам, это занимает немало времени. В конце концов
мы устанавливаем, что дверь тут одна и она плотно заперта изнутри. Больше
никаких выходов из сарая обнаружить нам не удается.
У нас с собой фонари, но мы не решаемся пока прибегнуть к их помощи.
Поэтому все приходится обшаривать на ощупь, при этом чутко прислушиваясь к
тому, что происходит в сарае. Но там стоит глухая, просто мертвая тишина,
и на миг у меня даже закрадывается сомнение: да есть ли там вообще
кто-нибудь? Вот только дверь... она заперта. А снаружи торчат пустые петли
для замка. И в ней нет врезного замка, который можно запереть ключом
снаружи. Нам не удалось его нащупать. Значит, дверь заперта изнутри.
Мы собираемся в стороне от сарая и шепотом обсуждаем, как поступить
дальше. Тихо отпереть дверь не удастся. Это ясно. Взламывать ее
бессмысленно. Может быть, постучать и вызвать Федора, а в крайнем случае
объяснить ему через дверь, что сопротивляться бесполезно и даже вредно?
Пожалуй, ничего больше не остается, и это самое разумное.
- Чердак, - шепчет Константин Прокофьевич. - Вон он какой высокий.
Наверное, есть перекрытие. Это надо обследовать. Давайте кто-нибудь туда.
Верно. Чердак надо непременно обследовать. А вдруг через него можно
неслышно проникнуть в сарай? Кроме того, через него можно и скрыться из
сарая.
После короткого совещания на чердак вскарабкивается Володя, предварительно
встав мне на плечи.
- Только тихо, - шепчу я ему. - Медленно и тихо...
Довольно простая эта процедура занимает, однако, немало времени. Ведь все,
каждое движение - на ощупь, затаив дыхание, семь раз отмерив и
приладившись.
Но вот Володины ноги отделяются от моих плеч. Он подтягивается на руках и
осторожно протискивается в небольшое чердачное оконце, которое он
предварительно с трудом открыл, чуть не обломав ногти и знатно намяв мне
плечи.
Я прислушиваюсь. В сарае по-прежнему тихо. Ни звука не доносится оттуда.
Зато на чердаке я улавливаю легкий шорох и скрип досок. Наверное, Володя
убедился, что там есть перекрытие, и теперь осторожно передвигается по
нему в темноте, пытаясь отыскать спуск вниз.
Наступает самый трудный и рискованный момент в операции.
Ожидание всегда тягостно, но такое ожидание, как наше, просто невыносимо.
Хочется взорвать чем-то эту наэлектризованную тишину, хочется, чтобы
что-то уже наконец случилось, что угодно, лишь бы не ждать. Нервы не
выдерживают такого напряжения, и самое главное в такой момент - это
побороть самого себя, намертво зажать собственное нетерпение.
Правда, у нас нет никаких оснований предполагать, что люди, находящиеся в
сарае, представляют хоть какую-нибудь опасность. Больше того, у нас нет
прямых данных, что они совершили преступление. Нам всего лишь надо с ними
побеседовать и кое о чем расспросить. Совсем, казалось бы, безобидное дело
у нас к ним, и можно было бы вести себя открыто и безбоязненно.
Но люди эти почему-то скрываются и вот уже третьи сутки не ночуют дома. И
это уже само по себе в какой-то мере настораживает нас. Но главное даже не
в этом. Главное - острое ощущение опасности, которое каждый из нас
испытывает и которому мы привыкли доверять. Его лишен, пожалуй, еще только
Володя, по молодости и неопытности.
Да, я улавливаю его неосторожные движения там, наверху, на чердаке,
досадую на его излишнюю торопливость и какую-то небрежность в движениях,
которая бьет мне по нервам. Вот опять неосторожное движение, опять
излишний шум.
И вдруг... Грохот!
Грохот обрушивается на нас, как обвал. И сразу крики, чьи-то яростные
возгласы, возня, удары...
Мы кидаемся к дверям сарая, уже не таясь, не заботясь о шуме, который
производим. В наших руках вспыхивают фонари, и мы втроем наваливаемся на
дощатую дверь сарая.
- Федор, открой! - кричит Гриша. - Немедленно открой!..
В этот момент из сарая раздается, покрывая на миг крики, ругань и шум
борьбы, высокий и отчаянный Володин вскрик:
- А-а!..
И тут же до нас доносится чей-то захлебывающийся, яростный голос:
- Назад, гады!.. Стрелять буду!..
Но у нас в ушах стоит еще Володин крик. Больше ничего мы воспринять не
можем.
Я, разбежавшись, всем телом кидаюсь на шатающуюся уже дверь и вместе с
рухнувшими ее створками вваливаюсь в сарай, падаю, больно ударяюсь грудью
о поломанные доски.
А в сарай уже, перепрыгивая через меня, врываются Сухарев и Гриша Волович.
И тут же гремит выстрел...
Он раздается, как мне кажется, откуда-то сверху. Одновременно я слышу крик
Гриши, ощущаю какой-то толчок, и на меня валится Константин Прокофьевич,
потом вскакивает и не своим голосом кричит:
- Григорий!..
Все это происходит в какие-то считанные секунды. И вот уже я, поднявшись
на ноги, хватаю какого-то человека, пытавшегося юркнуть мимо меня в дверь.
Хватаю заученной, мертвой хваткой, задыхаясь от боли и какого-то
нахлынувшего на меня вдруг отчаяния. И человек, которого я схватил,
вскрикнув, валится на землю.
Я оглядываюсь, вижу, как Володя старается дотянуться до человека, которого
я повалил, но почему-то ему трудно это сделать, вижу, как стоит на коленях
Сухарев над распростертым Гришей, и уже порываюсь кинуться к нему, но в
этот момент до меня доносится какой-то шум наверху, на чердаке, и я, еще
ничего не соображая, почти автоматически кидаюсь назад, во двор, и там уже
слышу, как за углом сарая что-то обрушивается на землю, слышу чье-то
прерывистое, тяжелое дыхание и топот ног.
Человек убегает, и я, не раздумывая, кидаюсь за ним.
Это тот, кто стрелял. Я уверен. Это самый опасный из всех, кто был в
сарае. И он выстрелил в Гришу. Его надо поймать во что бы то ни стало. И я
его поймаю, поймаю...
У меня бешено колотится сердце и не хватает дыхания. Несмотря на то что в
руке у меня фонарь, я то и дело больно стукаюсь о какие-то выступающие из
темноты бревна, углы сараев. У меня нет времени вглядываться, я боюсь
отстать, боюсь, что вот-вот перестану вдруг слышать топот ног впереди.
Только бы вырваться из этого лабиринта!
Я вдруг с силой ударяюсь обо что-то, падаю, чувствую сильную и тупую боль
в плече, но тут же вскакиваю и снова бегу, и уже не чувствую боли. Я слышу
бегущего впереди человека. Он уже близко!
Но тут из темноты гремит выстрел, за ним второй.
Я падаю и слышу сверлящий свист пуль над головой. Я невольно плотнее