мертвой, не испускающей таинственных флюидов, пока ее не подвергали
необходимой обработке, или инициированию, по словам Косталевского. Процесс
был довольно прост и состоял из напыления мономолекулярной пленки с
последующим электромагнитным воздействием. В зависимости от частоты
гипноглиф приобретал те или иные свойства; его помещали в футляр
(разумеется, автоматически), и вся эта операция занимала от тридцати минут
до часа. Текст, над которым я работал, являлся таким же исходным сырьем, как
те объекты из пластика и стекла, которые еще не прошли инициации. Иначе и
быть не могло: ведь если бы продиктованное Косталевским, все эти слова и
фразы и скрытые в них команды могли воздействовать на нас, то, по завершении
своих трудов, мы бы забыли, о чем, собственно, речь. К тому же добиться
необходимого психологического эффекта ручным, что называется, способом, было
попросту невозможно: такое удавалось кое-каким ораторам и писателям, но всех
их история числит в разряде гениев. Так что в данном случае я работал с
полуфабрикатом, который затем полагалось трансформировать в окончательный
текст-гипноглиф с помощью программы-инициатора. И то, что получится, станет
могущественным колдовским заклятьем? Правда, с очень узкой, очень
специфической функцией: забыть те события и имена, которые должны быть
позабыты. Забыть, но передать наш текст тому, кто еще помнит.
я мог описать несложными формулами и разработать необходимый алгоритм
трансформации. В сущности, дело сводилось к определенному подбору слов и их
расстановке в предложении, столь искусной, что мысль вроде бы
формулировалась с предельной ясностью, но после прочтения в голове зияла
пустота. Полный вакуум! С подобным эффектом селективной амнезии я уже
сталкивался, да и вы, разумеется, тоже. Вспомните речи политиков в
предвыборной кампании, бессмысленные статьи, унылые доклады и книги ни о
чем? Вспомните! Не содержание их, но факт: вы что-то прослушали и прочитали.
И что же? Через день (бывает - через час) все испарилось и забылось? Велик и
могуч русский язык, да и английский ему не уступит, и оба, с сотнями тысяч
слов, с идиомами, сленгами и жаргонами, были в полной моей власти. Я
собирался подключить к программе словари, редакторы, трансляторы и прочую
лингвистику, какую смог разыскать на дисках и в Интернете - гигантские базы
данных, где всякому слову нашелся бы синоним, а всякую мысль можно было
выразить и так и этак, и наоборот. В общем, как говорится у Киплинга, есть
шестьдесят девять способов сочинять песни племен, и каждый из них -
правильный. Часам к семи я завершил работу над исходным документом, перевел
русский текст на английский (с помощью новейшего оксфордского транслятора),
проверил и подредактировал компьютерный перевод, вставил в нужных местах
команды (?передай дальше и позабудь?) и зафиксировал их, чтобы дальнейшие
манипуляции не исказили смысла приказа. Настала очередь программы, но это
были завтрашние хлопоты; сегодня, как говорили латиняне, - finis! Имелось у
них еще одно мудрое изречение, на тот счет, что женщины изменчивы и
непостоянны (varium et mutabile), но мы их любим, ибо дарят они нам
блаженство - beatitudo. Сегодня я с полной определенностью рассчитывал на
beatitudo, а потому, выключив компьютер, занялся столом. А также розами: они
уже скучали в своей прозрачной упаковке, и стоило содрать ее, как комната
наполнилась чудесным ароматом. Тут и Дарья заявилась - вроде бы не уставшая,
а свежая, как маргаритка в майский день. Сегодня она сопровождала шведа.
Бельгийцы после вчерашних утех окончательно рухнули, а немцы (тип
нордический, выносливый) по завершении переговоров отправились в кабак.
Видно, не только в кабак - Дарью от этой экскурсии отстранили, предложив
развлечь шведа. А швед, мужчина в возрасте, серьезно озабоченный здоровьем,
был большой любитель дендрологии и пожелал ?гулять на свежий воздух, ту зе
парк?. Дарья отправилась с ним в Пушкин и прогуляла так, что он уснул по
пути в гостиницу.
сказала, что можно ее поздравлять, чем я и занялся - сперва в прихожей,
потом - в коридоре и, наконец, в комнате, между накрытым столом и
компьютером, одной рукой разливая вино, а другой обнимая именинницу. Вдруг
ноздри ее затрепетали, глаза расширились и увлажнились - она почуяла
пьянящий запах роз, перебивавший аромат шампанского. Похоже, я угодил с
подарком, что подтверждает мои теоретические изыскания: всякий дар - еще и
намек, и то, на что намекали дивные розы, моей принцессе было приятно. Такие
романтические девушки, способные врезать злодею кочергой, к цветам
испытывают трепетную нежность. Особенно к розам, и это неудивительно: розы
голой рукой не возьмешь, они ведь тоже воительницы, хотя без кочерги, зато с
шипами.
какой запах! ?Шанель номер пять?? Или ?Дольче энд Габбана вумен?? Это мне?
Правда, мне? Нет, Димочка, ты не шутишь? Какие необычные оттенки?
переливаются, как небо в летний полдень? и лепестки резные? и каждая - ах! -
в своем кувшинчике! - Она ткнулась жаркими губами мне в щеку. - Но они,
наверное, стоят безумно дорого?
ручке.
рром в номерра!
заработался и позабыл про обед, а Дарья нагулялась со своим шведом до
спазмов в желудке. Так что следующие десять минут мы закусывали и чокались,
чокались и закусывали, уговорив бутылку шампанского и половину емкости с
?Цинандали?. Дарья захмелела и порозовела, глаза ее начали опасно
поблескивать, и мне вдруг пришло в голову, что она без очков. Будто никогда
их и не было! Загадочный случай. Очков нет, зато глазки подведены, ресницы
накрашены, и на губах - помада. Раньше я не замечал, чтоб моя птичка
пользовалась косметикой. Впрочем, макияж был ей к лицу, усиливал загадочную
романтичность.
волосам, став еще краше.
даль, милый, и они мне совсем не идут. На близком расстоянии я и без них
разгляжу все, что полагается.
подставляя мне губы. Потом подперла щеку кулачком и начала рассказывать, как
лет в девятнадцать, на третьем курсе филфака, влюбилась в сорокалетнего
доцента. Он был красив и элегантен, а также холост, и все девчонки сходили
от него с ума. Преподавал он классическую французскую литературу и, в свой
черед, любил помопассанить с хорошенькими студентками от восемнадцати до
двадцати. Такой вот любопытный персонаж. Дарью он мопассанил года два, а
после нашел себе новую пассию, блондинку Верочку из группы испанистов. Дарья
на Верочку не сердилась (тем более что ее вскоре сменила брюнетка Рита),
однако плакала, переживала и терзалась, как и положено натурам
романтическим, взыскующим не одного лишь секса, а чувств, возвышенных и
постоянных. Этот случай отбил у нее охоту общаться с сильным полом и
привлекать внимание мужчин; впредь она старалась держаться незаметнее и
выглядеть скромнее - редкий случай по нынешним временам, можно сказать,
уникальный.
(то есть на меня) и, невзирая на очки и полумрак, что-то в соседе
разглядела. Что-то такое, всколыхнувшее былые чувства: сосед, оказывается,
был темноволос, высок и строен и по каким-то неуловимым признакам напоминал
ей первую любовь. С поправкой, разумеется, на Мопассана: сосед то ли его не
читал, то ли пренебрегал традицией знакомства в темных коридорах. Так или
иначе, но Дарья снова мучилась и терзалась, и лампа, маячок любви, лишь
увеличила ее страдания. Последней каплей стал эпизод с повесткой. Бедная
девушка перепугалась: посовещаться не с кем, братец Коля плавает в южных
морях, а из Петруши какой советчик?.. Она ему про повестку, а он ей в
утешение: ?Прр-ротокол!.. Прр-рокурор!.. Камерр-ра!.. Харра-кирри!.. Допррос
с прр-ристрастием!..? Раз так, решила Дарья, пан или или пропал - и
позвонила ко мне. Как выяснилось, очень кстати. Последнюю часть этой истории
я выслушал, когда мы забрались в постель. Дарья лежала в своей любимой позе,
согнув коленки, на боку; хрупкое плечико поднято, щека прижата к ямке над
ключицей, тонкие пальцы скользят по моим волосам. Я поцеловал свою
принцессу; на ее губах был вкус шампанского, а маленькие твердые груди пахли
лунными розами. Она вдруг заплакала, вытирая ладошкой слезы и размазывая их
по щекам, а я стал ее утешать, целуя мокрые ресницы; потом она успокоилась,
потом развеселилась и сказала, что креолкам доценты совсем не нравятся, а
любят они исключительно математиков. Скромных, которые не пристают к
девушкам в темных коридорах.
шампанское, слезы, смех и поцелуи.
Глава 19
клиентуру. Впрочем, звонков было немного и лишь один серьезный заказ, со
ссылкой на Мартьяныча: какой-то его приятель хотел открыть счета за рубежом,
но непременно в австрийских банках. Деньги он мог переправить сам, через
?коридор? на таможне, но без легальной ?истории? австрийцы их не брали,
поскольку сумма была довольно приличной. Не миллион, однако и не пустяк в
пять тысяч баксов, что было предельной квотой для наличности без
соответствующих бумаг: где и каким образом наличность заработана и сняты ли
с нее налоги. Всех этих документов, называемых ?историей? денег, знакомец
Мартьянова, конечно, не имел, а дробить свои средства на двадцать вкладов в
различных банках ему совсем не улыбалось. Я сказал, что займусь его
Суворов Виктор
Лукин Евгений
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Березин Федор