Чтение 59–й страницы книги ~Тайна черной жемчужины~

- Но кто такой Глеб Тугарин? - недоуменно закрутил головой Ипполит
Прынцаев.

- Молодой человек, которого мы встретили в гостях у Стасова, - шепотом
пояснила Прынцаеву Мура. - Он поцеловал ботик Брунгильды.

- Поцеловал ботик? - недоуменно переспросил Ипполит. - Я бы никогда до
такого не додумался.

- Вы, Ипполит, неромантичны... - мягко укорила Полина Тихоновна. - А
женщинам нравятся романтические мужчины.

- Просто Брунгильда его поразила, - пояснила Мура.

- Чем таким она могла его поразить? - пробурчал профессор.

- Как чем? - воскликнула Мура. - Ну хотя бы именем!

Неожиданно Брунгильда взяла резкий аккорд, ее руки быстро промчались по
черно-белым клавишам. В гостиной наступила тишина.

- А что необычного в имени Брунгильда? - покраснела Елизавета
Викентьевна.

- Ничего, мы к нему привыкли, - ответила Мура, - но признайся, мамочка,
почему ты дала сестричке такое имя?

Мура перевела взгляд на отца: его лицо заливала пунцовая краска.

- Никогда не думала, что православные люди могут так назвать свою дочь, -
подхватила тетушка Полина, наконец-то дождавшаяся момента, который мог
прояснить загадку, мучавшую ее уже не один год.

- Дело простое, - буркнул профессор. - Грех молодости.

Крышка фортепьяно с грохотом опустилась, закрыв клавиши.

- Как это грех? - Брунгильда резко встала. - Неужели я не ваша дочь?

- Наша, наша, не сомневайся, - ворчливо ответил профессор. - Пусть уж
лучше Елизавета Викентьевна объяснит, это ее причуды.

Профессорская жена молчала, но, видя устремленные на нее взгляды,
сконфуженно прошептала:

- Это было очень модное имя.

- А разве я мог отговаривать безумно любимую мной молодую жену? -
Смеющиеся глаза профессора, обращенные к смущенной супруге, светились
любовью и лаской. - Хорошо, что она не назвала нашу первую дочь Клеопатрой
или Амнерис. Юношеская романтика! И ты, Мура, не очень увлекайся Бадмаевым,
а то назовешь еще сына Жамсараном, хлопот потом не оберешься.

Клим Кириллович встретился с Мурой глазами: еще недавно девушка уверяла,
что ее отец никогда не испытывал безумной любви.

Глаша принесла кофе, а для мужчин поднос с рюмками и бутылкой ликера.

- А Глаша назовет сына Пинкертоном, - пошутила Мура, - когда выйдет замуж
за Павлушу. Что-то я давно его не вижу.

- Пропал Павлуша, - смущенно призналась горничная, - уехал, перед тем как
вы с доктором в аптеку отправились, с тех пор и не видела.

- Он за ней ухаживал по поручению Шлегера, - проводив взглядом
выскользнувшую из гостиной горничную, обратилась к доктору Мура. - Чтобы за
мной следить. И вредить нашим поискам.

- Доченька, умоляю тебя, остановись, - попросил профессор, - хватит
криминала. Шлегер тут ни при чем. Он мошенник, но не до такой же степени.
Обычный коммерсант западного типа, дутый фонд, маниловский проект - только
чтоб деньги выкачать из простаков.

- Довольно, - поддержала мужа Елизавета Викентьевна, - теперь у нас
наступила жизнь другая, без этих людей. Забудем о них.

В этот момент в квартире раздался звонок.

Через минуту появилась Глаша и сообщила, что господин Булла спрашивает,
может ли его принять Мария Николаевна?

- Наверное, принес обещанный портрет. Он сфотографировал меня в Летнем
саду, - пояснила Мура немного удивленным домочадцам и выжидательно взглянула
на отца.

- Пусть войдет, - разрешил профессор.

В гостиной появился невысокий молодой человек в пиджачной темной паре с
портфелем руках.

- Позвольте представиться, Виктор Булла, фотограф.

Он поцеловал ручки дамам и поклонился мужчинам. Следуя приглашению
хозяйки, сел.

- Мария Николаевна, - обратился он к Муре, - ваш портрет готов. Пока
один. Вот он.

Фотограф открыл портфель и достал чудесный снимок, оправленный в
паспарту. Мура с улыбкой взглянула на фотографию и передала ее отцу.

Пока все склонились над фотографией, Булла едва заметно подмигнул Муре и
кивнул в сторону снимка.

- Мне кажется, снимок удался, - сказал многозначительно он, - в модели
есть что-то античное. Она могла бы хорошо смотреться с охапкой итальянских и
греческих роз на фоне беломраморного дворца Чаир. Слышали о таком?

- Да, слышали, - откликнулась Полина Тихоновна, - газеты об этом писали.
Великий Князь Николай Николаевич недавно подарил это крымское чудо
черногорской принцессе Стане.

- Может быть, следующим летом удастся поехать в Крым, - мечтательно
продолжил Булла, - а пока придется зимовать в столице. Но и здесь немало
интересного. - Фотограф повернулся к Брунгильде и застенчиво произнес:

- Был бы рад, если бы вы посетили мое ателье.

Брунгильда непроизвольно выпрямила спину и подняла точеный подбородок.
Она повернулась таким образом, чтобы выглядеть самым выигрышным образом.

- "И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть", - мрачно и
загадочно продекламировал доктор Коровкин.

Этим он, кажется, вспугнул гостя. Виктор Булла встал и откланялся.

Через минуту обе дочери профессора Муромцева тоже вышли из гостиной и
уединились в своей светелке. Мура держала в руке подаренный ей портрет.

- Я так устала от лжи! - обняла сестру Брунгильда. - Мы все так
заврались!

- Ничего, скоро все забудется, - утешила ее Мура. - Стыдно признаться
маме и папе, что нас так разыграли, впредь будем умнее.

Мура пыталась вынуть снимок из паспарту, а Брунгильда взяла в руки ларчик
с черной жемчужиной.

- В своем глупом заточении я думала о Глебе Васильевиче, - призналась она
грустно, - мне он показался необыкновенным.

- Ты в него влюбилась, - сказала Мура, не прерывая своего занятия. - Я
сразу это поняла.

- Любовь... - мечтательно вздохнула Брунгильда. - Единственное, что
осталось на память о нем, - ларчик и жемчужина.

- Нет, дорогая сестричка, есть еще кое-что.

Брунгильда оторвала взор от жемчужины и повернула голову к сестре. Мура
держала в руках два сложенных листка. Один белый, другой - неприятного
бурого цвета.

- Что это? - Старшая дочь профессора Муромцева захлопнула крышку ларчика
и поставила его на трюмо.

- Письмо, которое писал тебе Глеб Васильевич в тот момент, когда явился
его убийца. Брунгильда побледнела.

- И... и... это его кровь? - с ужасом спросила она шелестящим шепотом.

- Да, взгляни. - Мура протянула ей бурый листок.

Брунгильда осторожно развернула лист бумаги и прочла:

- "Незабвенная Брунгильда Николаевна!"... Но... но здесь все залито
кровью... Ничего прочитать нельзя... Какой ужас! - Ее губы дрожали.

- Фотографическое искусство ныне стоит на большой высоте. Виктор Булла по
моей просьбе восстановил текст письма.

Она протянула сестре другой лист.

Брунгильда приняла его и, присев на краешек кровати, погрузилась в
чтение.

Когда она подняла взор на сестру, в глазах ее стояли слезы...

- Он тебя любил! - сказала тихо Мура. - Он умер с твоим именем на
устах...

- И это так грустно, - всхлипнула Брунгильда. - ...Я только не поняла,
что он пишет про библиотеку Аристотеля...

- Расскажу как-нибудь в другой раз, - уклончиво пообещала Мура. - Не
плачь, не надо. Забудь эту историю. Жизнь продолжается, и ты должна знать,
дорогая Брунгильда, какое мужество и великодушие проявил наш дорогой Клим
Кириллович... Вот кто тебя любит.

- Мне все равно, - сказала белокурая красавица, - хотя я ему благодарна.
Скажи мне лучше, как к тебе попало письмо Глеба Васильс вича?

- Я об этом и говорю, - вздохнула Мура. Его с места преступления забрал
доктор Коровкин И скрыл от следствия.

- Боже! Как он мог! - воскликнула Брунгильда, бросив взгляд на зеркальце
в золотой оправе, лежащее па туалетном столике.

- Он думал о тебе, сестричка. Он увидел первые слова и испугался, что
полиция вовлечет тебя в криминальную историю. Разве это было нужно?

- Нет-нет, пострадала бы моя репутация, да и папина тоже, - уныло
призналась Брунгильда, утирая слезы платком, вынутым из кармана юбки. - И
все-таки я никогда не устану оплакивать этого несчастного юношу...

- Да, - с выражением задумчивой мечтательности согласилась с сестрой
Мура, - мы будем обе его оплакивать. Но настоящая любовь бессмертна. Вы еще
встретитесь. Может быть, не скоро, когда наступит тот час, о котором говорит
наш знаменитый философ Федоров. Все мертвые воскреснут, и тогда, может быть,
на другой планете, под другим солнцем Вселенной встретимся мы и с Глебом
Тугариным, и с Аристотелем. Аминь.
Конецъ