Чтение 42–й страницы книги ~Место покоя Моего~

головы, но по желанию Петра она все еще. текла неторопливыми ручейками,
заполняла чашу подноса, грозила вылиться на мрамор пола. Так представлял Петр.
Сам-то он по-прежнему ничего, кроме спелой тыквы, не видел... Перепуганная
Саломия рефлекторно встала на цыпочки, вжалась лицом в мамину подмышку, и
только мама, только жена, только женщина с забытым всеми именем Мирьям и
отзывающаяся на унизительную кличку - Иродиада, только она, не отрываясь,
смотрела на отсеченную голову того, кто посмел ее - лучшую среди лучших! -
смертельно обидеть. Смертельно - для обидчика.

Она перевела взгляд на Петра.

Он видел и слышал - злое победное торжество медленно гасло в ней, стихая и
уступая место нервной настороженности: как все происходило? что он успел
сказать? поминал ли ее? кричал ли от страха неминуемой смерти?.. И неожиданно,
вразрез со всем остальным - по-бабски жалостливое: а может, не надо было?.. Жил
бы и жил, неизвестно, как бы все могло повернуться...

И опять она спросила Петра:

- Где я могла тебя видеть, римлянин?

И Петр на этот раз ответил жестко и даже зло:

- Женщины Рима, получив однажды ответ на свой вопрос, не переспрашивают
вновь. Им хватает здравого смысла не раздражать мужчину непониманием.

Можно считать, он слегка отомстил за Иоанна.

Снова услышал мгновенно вспыхнувшую злость и следом - бессилие: что она -
против него.

Даже Антипа счел необходимым вмешаться:

- В самом деле, Иродиада, ты переходишь всякую грань... - И к девочке: -
Ты довольна, Саломия? Твоя просьба исполнена...

- Да, мой господин, - чуть слышно ответила девочка, не отрывая лица от
материнской туники. - Спасибо, мой господин.

- И тебе - моя благодарность, почтенный Вителлий. - Антипа даже сделал
попытку изобразить поклон. - А теперь пора унести эту гадость прочь, я прикажу
слугам.

- Я ее принес, я ее унесу. - Петр-Вителлий поднял поднос, набросил на
голову Предтечи остатки туники. - Тем более, мне - пора. Меня ждут в Дамаске, я
говорил тебе. Благодарю тебя, тетрарх, за гостеприимство. Возвратясь в Рим, я
непременно передам моему другу Максимилиану, что он недооценил его весьма
высокую степень.

- Ты не можешь остаться и поехать завтра с утра? - Антипа обиженно надул
губы.

- Увы. - Петр из последних сил держал наведение галлюцинации. Мог бы и
перестать, конечно, то, что казалось всем головой, было закрыто от глаз, но
мало ли что может случиться... -- Дела ждать не хотят, они сильнее нас. Я
вернусь на обратном пути, если позволишь.

- Конечно, - вскричал Антипа. - Буду счастлив...

Петр понимал, что его скорейший уход был удобен не только ему самому, но и
Антипе и всем гостям. Слишком громкой и эффектной получалась смерть, которая -
по негласным обычаям - должна была быть тихой и никому не известной. Кроме
заинтересованных лиц. А так, глядишь - этот римлянин растреплет в столице
метрополии о тех развлечениях, которым предаются в провинции. Мало может не
показаться... Хорошо еще, что он, римлянин, сам в деле замазан, а то бы опять
пришлось встречаться с Санхедрином...

- Да здравствует Цезарь Тиберий! - неизвестно с какой стати крикнул ему
вслед Антипа.

А может, так было положено в высших кругах Иудеи - Петр не знал. Но гости
весьма дружно подхватили здравицу, и Петр выходил из зала, реально ощущая себя
римским императором.

Чужая слава не давила. Давила усталость: все-таки гипнозом должны
заниматься гипнотизеры-профи, каждому свое. Только он здесь - как в старину в
России земский врач: мастер на все руки. Хотя это же он подумал о Иешуа, но -
буквально: тот пока - только врач...

Он выкинул тыкву в кусты граната, а поднос оставил на скамейке в
колоннаде. Кто-нибудь заберет. Или украдет, от хозяйства не убудет... Надо было
еще заскочить в дом в Нижнем городе, переодеться и спешить в месту встречи с
Иоанном. Он мог успеть дотемна.

И кстати, успел.

Голова Иоанна была на месте, он сумел где-то помыться и помыть голову,
срезал длинные волосы, бороду укоротил - помолодел даже, выглядел вполне
достойно в краденном в доме стражи одеянии - в застиранной голубой тунике,
прихваченной в талии белым кушаком, в стареньких, ношеных, но вполне прочных
сандалиях. Даже легкую мантию прихватил; а вдруг ночи холодными выпадут...
Поинтересовался мимоходом:

- Как все прошло?

- Как задумано, - столь же мимоходом ответил Петр.

Хочет - пусть читает, Петр не блокировался. А что прошло, то прошло,
бессмысленно перетирать впустую. Впереди - новая проблема: куда девать
Иоанна...

Если когда-нибудь Петр решит написать о своем "христианском периоде", если
ему дадут о нем написать, то добрую треть книги должно будет посвятить пешим
переходам с севера земли Израилевой на ее юг, с запада на восток. Как в древней
песне, слышанной когда-то на каком-то бард-сейшене, Петр в юности любил на них
бывать: "И только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог..." Пыль весной, летом,
осенью, зимой, хотя зимой иногда и грязь. Кажется, вся страна передвигается по
дорогам туда-сюда, туда-сюда, в праздники - больше, в будни - меньше, встретил
человека, поздоровался, поговорил о жизни накоротке, смотришь - а через год
снова его встречаешь, идешь вместе с десяток поприщ и вновь расстаешься, и
только пыль, пыль, пыль в памяти...

Когда Петру приходилось путешествовать в одиночестве, он предпочитал
тайм-капсулы: приятно плюс полезно, и ноги целы. А если с кем-то - с Иоанном, с
Иешуа, с их семьями в свое время, - то пешедралом. Так и сейчас - до Галилеи,
до Капернаума, до временной "штаб-квартиры" Иешуа, обустроенной им в доме тещи
своего ученика-последователя Филиппа, которую он вылечил от пневмонии. Вот,
кстати, еще одно несоответствие канону: капернаумская теща Филиппа, а вовсе не
Петра. Да и то сказать: Петр - это он сам, откуда у него здесь теща? И в своем
времени он не женат, Мастера - как монахи, обет безбрачия для них логичен:
какая жена сможет вытерпеть их профессию!..

Пока шли, говорили мало: торопились очень. А о происшедшем в Иерусалиме и
вообще помалкивали, будто не было его. И о будущем Иоанна - тоже. Иоанн молчал,
хотя Петр слышал: что-то невнятное, не умеющее обрести точно сформулированную
форму вертелось в голове ученика, но сам он предполагаемое решение
сформулировать почему-то не мог, а точнее, не хотел, полностью отдав инициативу
учителю. Петру казалось, что эти несколько месяцев вообще ожидания его, Петра,
и бесконечная неделя сидения в каменном мешке Иродова дворца не то чтобы
сломали Иоанна, но как-то утишили его, усмирили прыть. Вдруг откуда-то объя*
вилось терпение, умение ждать, не торопиться. Ушла постоянно присутствующая в
глубоком колодце подсознания простая детская обида: мол, я-не первый... Что
это? Мудрость? За шесть-то дней?.. Хотя - плюс пять месяцев, это уже - срок. И
еще говорят: тюрьма ломает. Тогда Иоанна она - выстроила... Хорошо бы - так.
Хорошо бы - надолго...

А что с ним делать?.. Петр не знал пока решения. Как всегда, ждал: само
придет. Как, к слову, пришло в Иерусалиме, во дворце. И будет единственно
правильным... А пока - торопиться надо.

В итоге дотопали до Капернаума за двое суток - чуть ли не рекорд.

Петр в дороге вдруг вспомнил давнее уже, спросил:

- А что ты, говорил мне, пишешь?

Иоанн ответил нехотя:

- Так, понемногу обо всем. О том, что вижу, слышу, запоминаю... Мысли свои
еще, слова...

- О чем слова?

- О чем могут быть мои слова, Кифа? О Боге, конечно... Не хочет
рассказывать - не надо. Хорошо, что факт подтвердил. Пригодится, быть может...
Да, еще был разговор. Петр сказал:

- Тебе придется изменить внешность. Немного, чуть-чуть. Предтечи нет, а
тебе - жить.

- Немного - это как? Как ты изменил себя, став римлянином?

- Примерно так. Это несложно. Я научу.

- Как скажешь, Кифа... А как ты скажешь, так и будет верно... Выходит, я
должен стать другим?

- Другим?.. Не так прямо, не в лоб. Но подумай: зачем нам дурацкие
вопросы?.. "А ты, случайно, не Предтеча?..", "Не ты ли меня посвящал на
Ярдене?.." Тебя очень многие видели, Йоханан, тебя трудно не запомнить. Так что
внешность придется малость изменить... А внутренне... Если сам не захочешь,
никто не сможет.

- Хорошо хоть так...

Иешуа встречал их в двух поприщах от Капернаума. Сидел на траве под
оливой, смотрел куда-то за пределы человеческого видения. Петр придумал
определение, оно ему нравилось. Да и довольно точно описывало отстраненное
состояние Иисуса, когда тот упирался взглядом в горизонт и уходил в себя, сидел
недвижимо, даже, казалось, не моргал.

Подошли, сели рядом, Петр сказал:

- Иешуа, очнись. Ты откуда тут взялся?

Тот вздрогнул, вернулся, значит, "из-за пределов". Улыбнулся радостно:

- Вас жду.

- Услышал?

- Конечно. Два часа назад. И сразу пошел навстречу... - Обнял Иоанна,
прижался лицом к лицу. - Как я скучал без тебя, брат! Кифа, спасибо тебе, что
ты выручил Йоханана.

- Всегда готов служить, - буркнул Петр.

Хотя, что душой кривить: он действительно доволен был такой встрече своих
двух любимцев, и в первую очередь тому, что все в ней искренне было - и
радость, и надежда, и уверенность в том, что все теперь пойдет преотлично. И
даже приятное для Петра объяснение этой уверенности: они наконец вместе. Все