Александр Абрамов, Сергей Абрамов.
Новый Аладдин
КОЛДОВСКАЯ РОЩА. БРАСЛЕТ-НЕВИДИМКА
ядовито-зеленой осокой.
поселку.
подсвеченную солнцем, как на пейзажах Куинджи.
конечно, суеверие. А все-таки странные штучки творятся в этом орешнике. В
апреле, например, когда еще почки не набухли и лес насквозь просвечивался,
тут прямо на опушке синий куст вырос. Как синька - и ветки, и листики. Сам
видел: мне Клава Мышкина из девятого "Б" веточку принесла. Утром мы с
ботаничкой туда побежали, да зря. Ночью заморозки ударили, и куст погиб.
Да и погиб-то чудно: одна слизь осталась, синяя каша. Я собрал немного в
конверт и вместе с веткой в Тимирязевку послал. Там до сих пор ворожат -
ни ответа, ни привета.
усомнился Озеров.
семена, откуда? Земля только оттаивать начала, а тут целый куст вымахал.
Не по дням, а по часам, как в сказке. А сейчас уже другие разговоры пошли.
Будто по ночам какие-то огоньки светятся. Белые-белые, как при сварке. А
какая в лесу сварка? Милиция всю рощу насквозь прочесала - ничего не
нашла.
категорически отказавшимся ему сопутствовать, пошел напрямик к буйно
разросшемуся орешнику. "Белые огоньки, - засмеялся он, - сварка!
Кто-нибудь костер жег, варил, а не сваривал".
солнечную полянку в белых бусинках ландышей. Трава посредине была примята,
и в лучах позднего солнца вызывающе поблескивали полупустые жестянки и
осколки недопитых бутылок. Развлекавшуюся ночью компанию, видимо, кто-то
или что-то спугнуло.
ландышевой полянкой прямо из воздуха показалась рука или что-то похожее на
руку. В пальцах у нее - Озеров не был уверен, что это пальцы, - ярко
сверкнул какой-то предмет, не то осколок зеркала, не то кусочек
полированного металла. Сверкнул, взлетел, вычертив в воздухе двухметровую
радужную параболу, и погас в траве.
разбросал ногой бутылочные осколки и увидел совсем прозрачный, будто
хрустальный браслет. По форме он напоминал японские браслеты для
гипертоников, но был сплошной, без звеньев и словно пустой внутри. В нем
как бы вспыхивало и затухало отраженное солнце. При этом он был почти
невесомым и теплым, словно еще хранил человеческое тепло. Впрочем, почему
человеческое? Может быть, свое внутреннее, вызываемое какими-то его
собственными физическими свойствами.
сжался, плотно обхватив запястье, но кожа даже не почувствовала
прикосновения металла, а может быть, и не металла, а какого-то незнакомого
Озерову пластика. Он поднес его к глазам и... ничего не увидел. Дотронулся
до запястья - браслет был на месте, по-прежнему теплый, выпуклый,
неотличимый на ощупь от тела и прозрачный до невидимости. Озеров
попробовал снять его и не мог: браслет словно прирос к руке, стал ее
частью, только недоступной для глаза. И в то же время он вращался или
что-то в нем вращалось, когда его поворачивали у запястья. "Ладно, потом
сниму", - подумал Озеров и поспешил домой.
института преподавал английский язык. Обычно он ездил сюда из Москвы, но
на время майских экзаменов переселился в предоставленную ему директором
небольшую комнатушку под лестницей. В комнате помещались только
кровать-раскладушка да письменный столик, за которым Озеров проверял
ученические тетради. Сейчас, когда солнце уже зашло и сумерки наложили
свою печать на все окружающее, браслет опять открылся глазу, чуть-чуть
мерцающий, полупрозрачный, точно нездешний. Но когда загорелась настольная
лампочка, он снова исчез, по-прежнему невидимый, неотличимый от руки. И
по-прежнему его невозможно было ни сдвинуть, ни снять.
пришло: он уже понял, что без помощи специалистов никогда не разгадает эту
загадку. Но каких специалистов? Разве есть у нас специалисты по чуду? Ведь
все, что произошло, иначе и не назовешь. Показать руку хирургу? Озеров
представил себя на приеме в райполиклинике. Врач ощупывает запястье,
качает головой, приглашает коллегу из соседнего кабинета, потом уже оба
качают головами, пожимают плечами, не веря ни себе, ни Озерову, и
предлагают обратиться к физикам. А что скажут физики? Браслет? Невидимый?
Приживленный к телу? Н-да... Проще, пожалуй, написать папе римскому. Он-то
уж наверняка найдет объяснение.
не было, а Озерову не хотелось идти за ней к коменданту. Он с грустью
вспомнил об удобствах своей московской квартиры, где лампочки зажигались с
помощью фотореле, устроенного приятелем-физиком на входной двери, и где
входящего встречали не дощатые стены и колченогий столик с тетрадками, а
книжные стеллажи и бюро с выдвижными полками и магнитофоном для записи
устных уроков. Даже вид из окна радовал глаз: оно выходило на широкую
набережную Москвы-реки. Озеров ясно представил себе, как выглядят река и
набережная в этот вечерний час, когда сумерки на улице еще не сгустились
до темноты и фонари еще не зажглись, заглядывая в почерневшую реку. Но
здесь браслет засветился, как фонарик. Озеров машинально тронул его, и он
легко повернулся под пальцами. И сразу стало светлее... Стены комнаты в
углу раздвинулись или растаяли. Озерову показалось, что он в зрительном
зале кинотеатра, перед ним экран, а на экране Москва-река,
буро-зеленоватая, с нефтяными пятнами, с гранитными откосами набережной и
зеленым лесом, бегущим в гору. "А что на другом берегу?" - мелькнула
мысль, и он увидел Лужники с большой ареной вдали и Дворцом спорта на
первом плане. Проплыл мимо белый катерок, оставляя позади пенистую
дорожку. "А еще дальше наша набережная, и наш восьмиэтажный дом на углу",
- словно подсказал кому-то Озеров, безотчетно предполагая, что экран все
это покажет. И не ошибся. Берег пронесся мимо него, словно он наблюдал его
с самолета; смутная линия домов вдруг прояснилась, и знакомый
восьмиэтажный дом вырос перед ним с декорированными цветной фанерой
балконами. "А вон и мое окно!" Оно приблизилось, как в кино, когда
съемочный аппарат наезжает на объект съемки, и Озеров узнал и рамы, и
подоконник, и тюлевые занавески со знакомым рисунком, и даже забытую на
подоконнике авторучку. Все это было в натуральную величину, как в цветном
фильме на экране, словно окаймленном светящейся синей ленточкой и
загадочно повисшей перед ним в крохотном воздушном пространстве его
здешнего обиталища.
окно и исчезла за рамкой экрана. "Мария Ивановна, - вспомнил Озеров, -
пришла с работы, хату проветривает". Мария Ивановна была его соседкой,
любезно согласившейся следить за пустовавшей комнатой во время его
отлучек. Находившаяся в действительности за сорок километров от него,
Мария Ивановна стояла так близко, что он мог, не вставая, дотронуться до
ее руки. Ему вдруг захотелось поглядеть в окно из комнаты, чтобы проверить
или погасить это удивительное волшебство. И оно опять не подвело: он
увидел из комнаты и реку, и набережную, и одинокого удильщика со
спиннингом у ее парапета. Это была его комната; никакой телевизор не мог
воспроизвести ее детальнее и точнее. То стол, покрытый клеенкой, возникал
перед ним, то книжный шкаф, то - крупным планом - русско-испанский словарь
на столе, то волновая шкала старенького радиоприемника. Волшебный экран
отвечал буквально на каждую мысль. Вспомнилась полочка с английскими и
французскими книгами - и вот уже их пестрые обложки выстроились
разноцветной шеренгой корешков. И буквально в каком-нибудь полуметре от
Озерова - протяни руку и бери.
невидимому джинну", как Аладдин, овладевший чудесной лампой: "На улицу!" -
и тотчас же изображение последовало за мыслью. Он видел даже не отражение
и не зрительное воспроизведение действительности, а саму действительность
в ее сиюминутном состоянии. Именно так выглядела и шумела сейчас улица у
его дома в Москве, именно эти автомобили проезжали по ней, именно их
колеса шуршали по асфальту, именно эти люди проходили и голоса их звучали
рядом. Озерову даже показалось, что он сам идет среди них и улица медленно
плывет навстречу со своими витринами, киосками, регулировщиком на
перекрестке и плакатами чахлого кинотеатрика на углу переулка. "О чем
они?" - спросил он мысленно, и афиши послушно приблизились, демонстрируя
черные буквы на красном фоне: "Десять шагов к востоку".
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Сапковский Анджей
Шилова Юлия
Шилова Юлия