Галлии), за исключением графства Барселонского. Влияние в остальных трех
провинциях - Провансе, Лангедоке и Савойе - делили между собой король,
маркиз Готийский, герцог Савойский и граф Прованский; а в Лангедоке, к
тому же, заметную роль играли кастильские короли, которые владели
графством Нарбонн, доставшимся им по наследству от Матильды Галльской,
графини Нарбоннской, которая вышла замуж за короля Альфонсо XI.
Каролингов[2], чаще называемых просто Тулузцами, так как они были из рода
графов Тулузских, королевство Галльское представляло собой весьма шаткое
образование.
котором вне пределов графства Тулуза была чисто номинальной, Галлия
находилась в состоянии неустойчивого равновесия. Вражда меж двумя самыми
могущественными княжескими родами, герцогами Аквитанскими и графами
Прованскими, неизменно передававшаяся от отца к сыну на протяжении вот уже
нескольких поколений, была ничем иным, как борьбой за галльский престол,
которая становилась все ожесточеннее по мере дробления королевского домена
на отдельные графства. И только благодаря поддержке со стороны маркизов
Готийских и герцогов Савойских четырем последним королям Галлии удавалось
удержать в своих руках кормило верховной власти.
королевской короной несколько поутихло, но на сей счет никто не питал
никаких иллюзий - это было лишь затишье перед бурей. После смерти в 1444
году неугомонного Людовика VI Прованского молодой король Робер III[3]
учредил опеку над его малолетним сыном-наследником и до поры до времени
избавился от угрозы своему благополучию с востока. Что же касается
Аквитании, то её нынешний герцог никогда не посягал на галльский престол и
никогда (за исключением одного-единственного случая, о чем мы расскажем
чуть позже) не вступал в конфликт с королевской властью.
эти четверть века во всех его владениях царили мир и покой. Не будучи
сверх меры честолюбивым, он вполне довольствовался тем, что имел, и
никогда не смотрел с вожделением на чужие земли. Несчастный в личной
жизни, герцог все свое время, всю свою энергию, все свои способности
(благо таковые у него были, притом незаурядные) посвятил государственным
делам. Он отличался редкостным бескорыстием и обостренным чувством
ответственности перед людьми, Богом, но прежде всего - и что немаловажно -
перед собственной совестью. Под его руководством Гасконь, Каталония и
Балеары процветали, росло благополучие всех его подданных, безжалостно
искоренялась преступность, все меньше и меньше крестьян шло в лесные
разбойники - отчасти потому, что это стало слишком опасным промыслом, но
главным образом из-за того, что герцог крепко держал в узде местное
чиновничество, не позволяя ему зарываться и грабить средь бела дня простой
народ. Поэтому неудивительно, что гасконцы и каталонцы, которые, как и все
латиняне, любили награждать своих правителей меткими прозвищами, называли
герцога Филиппа III Аквитанского Справедливым...
за свою внешность и Коротышкой - за рост, грустно усмехнулся и прошептал с
горечью в голосе:
справедливости!
прочь от Тараскона.
под покровом ночи. Пусть он при всех скажет то, что написал мне в письме.
Пускай все знают, что я не блудный сын, воротившийся домой с покаянием,
скорее как раз наоборот... А сейчас..."
которая змеей извивалась между холмами и исчезала вдали среди гор. Там,
впереди, в двух часах неспешной езды, находился замок Кастель-Фьеро,
родовое гнездо графов Капсирских, хозяином которого был лучший друг
детства Филиппа и его ровесник Эрнан де Шатофьер.
свежий ветер, зашумел в кронах деревьев, повеяло приятной прохладой -
особенно приятной после такого знойного дня. Все лесные жители оживились,
приободрились, во весь голос запели птицы, провожая уходящий день, и
только одинокий всадник, заблудившийся в лесу, нисколько не радовался
ласковому вечеру. Отпустив поводья лошади, он раздраженно оглядывался по
сторонам, на лице его застыло выражение растерянности, досады и
беспомощности. Наступление вечера прежде всего значило для него, что
приближается ночь. А перспектива заночевать где-то под деревом совсем не
вдохновляла молодого знатного вельможу - даже очень знатного, судя по его
одежде и внешности. Очевидно, ему была чужда романтика странствующего
рыцарства.
самокритичностью, которую позволял себе лишь в мыслях, да и то изредка. -
Уж если приспичило ехать через лес, взял бы, по крайней мере, проводника.
Так нет же, осел упрямый! Возомнил себя великим следопытом... Теперь уже
не замок дона Фелипе[4], а хоть какую-нибудь лачугу найти, где можно
сносно перекусить и устроиться на ночлег".
говорить! Ехал бы по дороге, горя бы не знал. А так, нашелся один олух,
который посоветовал ему поехать через лес, так-де ближе будет, другой олух
(то бишь он сам) последовал этому совету, а ещё полторы дюжины олухов,
составлявших его свиту, совсем потеряли голову при виде красавца-оленя и
устроили на него импровизированную облаву. В результате они потерялись...
Во всяком случае, вельможа предпочитал думать, что потерялись дворяне из
его свиты, а не он сам. Такая версия происшедшего позволяла ему сохранить
хоть каплю уважения к себе. Однако придворные не станут разбираться, кто
кого потерял, всем достанется на орехи. И главное, что смеяться будут не в
глаза, а украдкой, за спиной. Вот такие дела.
нерадивых спутников, то ли насмешников-придворных, а может, и тех и
других. - И непременно отрежу язык этому горе-советчику. Чтобы другим не
показывал дорогу, как мне показал..."
Будучи от природы незлопамятным и прекрасно зная об этом своем недостатке,
он сильно подозревал, что вышеупомянутому горе-советчику удастся избежать
заслуженного наказания.
вельможа. - Жил бы себе в Сантандере, в своей столице, так где ж там!
Угораздило же его забраться в эту глухомань, в эту..."
уловили доносившийся издали треск сухих веток, который становился все
громче и громче по мере приближения источника звука. Так шумно мог
передвигаться только человек...
справедливо считая, что сегодня на его долю и так выпало слишком много
неприятностей. Он не обманулся в своих оптимистических ожиданиях: вскоре
между деревьями замаячила человеческая фигура.
изменил направление, ускорил шаг и спустя минуту уже подходил к вельможе.
Это был крестьянин лет тридцати пяти, здоровенный детина, одетый в
видавшие виды потертую кожаную куртку, штаны из грубого домотканого
полотна и высокие охотничьи сапоги. С его внешностью деревенского громилы
резко контрастировала на удивление добродушная физиономия и прямой,
открытый, хоть и немного плутоватый, взгляд маленьких черных глаз. За
правым плечом крестьянина виднелся колчан с луком и стрелами, а через
левое был перекинут ремешок охотничьей сумки, которая тяжело билась о его
бедро. Рядом с ним, важно ступая, брела великолепная борзая, достойная
королевской псарни. Будучи большим любителем собачьей охоты, к тому же не
лишенным тщеславия, вельможа от души пожалел, что эта борзая не
принадлежит ему, и проникся невольной завистью к ее владельцу.
почтительно, но без тени раболепия поклонился.
снова взглянул на четвероногого спутника крестьянина и, не сдержавшись,
восхищенно добавил: - Хороший у тебя пес!
действительно так подумал, но еще и потому, что вдруг растерялся. Ему
страшно не хотелось обнаруживать перед плебеем свою беспомощность,
Курылев Олег
Лукин Евгений
Лукин Евгений
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Никитин Юрий