значит они не смогли что-то сделать с ним. Она ненавидела эту рожу. Она
хотела закричать на него. Но она сдержалась.
что я никогда не хотел бы слушать. Он говорил так, как потом не говорила
ни ты, ни твоя мать... Он мне говорил: "Не надо... Не надо!" А вам всем
хотелось...
если с тобой что-то случится. Он же совсем другой... Другой...
Я знаю, ты называешь его шарлатаном, ты давно хотела избавиться от него...
фрау Франциска Браун, ее мать, правда, говорила ему, что все ненавидят
Мореля и только он им очарован.
той части помещений, куда его совсем недавно приводили. Он выбрал
свободную комнату, где часто теперь отдыхал один, потому что здешнюю
охрану сняли и отправили на фронт. Зайдя в комнату, Морель нашел под
подушкой блокнот, вынул из бокового кармана своей тужурки ручку и,
старательно пыхтя, написал рапорт о том, как его сегодня оскорбили. Он не
знал тех троих. Он знал Карла Брандта, Эрвина Гизинга и знал свое имя и
свою фамилию. Расписался он четко, размашисто.
вопрос с Брандтом и Гизингом (или с самим Морелем) он решил отложить дела
на потом. Вернувшись в свою небольшую комнатку, где он оставил початую
бутылку водки, привезенную недавно каким-то офицером с Восточного фронта,
он закрыл тщательно дверь на ключ и, священнодействуя, мурлыча, достал эту
бутылку и захватил одним пальцем грязноватый, замусоленный жирными руками
стакан.
наслаждаясь простыми словами - дальше, к сожалению, солдатскую последнюю
песенку о Еве, проводившей своего солдатика, а на второй день уже
пришедшей в гостиничный номер к офицеру, вернувшемуся не навсегда, а на
время и всю ночь пробаловавшейся с ней, - он не знал.
помнил, что хозяину надо дать сегодня кое-какое лекарство, но, пробурчав
ругательства, что-де его не ценят еще за его старания, он захрапел.
говорил себе, - он, мой хозяин, не послушал меня? Почему? Теперь придется
удирать голым... А эти янки... Они меня обманут, когда я не буду им
нужен... Они не будут мне платить ни за что... Если бы я его отравил...
Нет, нет! Что я говорю? Это уже чушь! Тогда они меня вообще станут
игнорировать... Порядочные свиньи! Они дрожали перед ним в те годы... Он
бы каждого из них повесил... А всех остальных подушил бы в камерах...
Теперь они чувствуют его конец... И без меня теперь можно взять его голыми
руками... Но вы, янки! Я задаром не продаюсь, вы шли бы все от меня куда
подальше..."
теми, кто стучится в дверь Германии ныне, то можно было бы бросить службу,
уехать в Швейцарию и работать так, как все работают.
несколько лет назад он так хорошо проводил время. Прекрасно то, - вздохнул
он теперь, - что ее муж тогда уехал, а этот парень уступил ему ее... Какие
у нее были бархатные колени и какие зовущие глаза! Тот мальчик сказал
неправду, что она смотрела на них как на победителей. Неужели он тогда
плохо выглядел? Как он тогда светился! Как изысканно помогла завязать она
ему галстук! Ее платье, когда она поднималась на цыпочки, морщилось, и
нога задевала его ноги. Она трепетно прижалась к ним тогда. К нему никто
так не прижимался. И он ожил, как старый граммофон. Он заиграл басом
вначале, а потом закукарекал молодым петушком, и он старался... И она это
оценила. И она удивлялась, что у него, такого сильного и очень
настойчивого, нет женщины... Это же несправедливо!
поступил их вождь. Он жалок, потому что лишил людей хорошей теплой жизни.
Все они, окружавшие его теперь, имели прямой доступ к лучшим образцам этой
жизни. Он запер их теперь в эти нужники, и слава Богу, если у человека
нормально работает печень. Не то можно свихнуться от постоянного запаха
фекалий, каких-то еще запахов - то ли гнилья, то ли разлагающихся трупов.
Может, где-то здесь и бьют тех, кого привозят с фронта и наскоро судят.
Видимо, они достойны, чтобы их тут же прикончили. Но плохо, однако, что их
не закапывают, и они смердят. Он как врач знает, что долго так
продержаться не может. Начнется какая-нибудь эпидемия. И все. И каюк. Каюк
этой старательно играющей Еве... Любовь! Любовь! Разыгрывай! Каюк этим
крысам, все-таки не бегущим еще с корабля, а на что-то надеющимся. Каюк и
ему... Надо защищаться!
ублюдки Брандт и Гизинг, уже без погон, пытались просить у него прощения.
Он ответил им непочтением. Он сказал:
захотели назвать их имен. И он, Морель, не настаивал. Он лишь, когда увели
Карла Брандта и Эрвина Гизинга, предложил в канцелярии свою командировку в
Швейцарию - посмотреть на качество продукции, выпускаемой специально для
единственного человека. Это его была еще утренняя задумка, перед тем, как
он осушил бутылку, она не давала ему покоя. Но он понимал, что лезть с ней
рано. Он выбрал удачный момент. И в канцелярии согласились с ним:
действительно, почему бы и не поехать?
время он вовсе и не врач фюрера, больного стареющего человека. Он какой-то
Ганс Мюллер, владелец каких-то акций, какого-то недвижимого и движимого
имущества. Он подумал: убежать бы от них, к четвергу не вернуться. Пусть
ищут. Правда, он знал, что такое не вернуться. И что такое, если тебя
приговорят - поставить к стенке. Они тебя найдут под землей, даже в
собственном гробу...
Швейцарии. Утомительно было думать о том, что вот такая именно тишина и
соблазняла его тогда, когда он говорил с хозяином о ненужности крови.
Какой закат, какое кровавое торжество! И этого человеку достаточно. Он
уверял хозяина, что не стоит идти в Россию. Не надежен пятый или четвертый
путь. Польша, Чехословакия, Франция... Многое-многое другое... Тоска
обвила его душу. Не будет он счастлив даже с этим документом. Все в
Швейцарии знают, кто он. Он личный врач страшного человека. Да, он потом,
когда-то скажет: "Но я спас человечество от него. Мои таблетки и инъекции
последовательно, с точностью до миллиметров, разрушали его организм. Это
благодаря мне многие его приказы - дерьмо, я устранял его связи с
реальностью. Да, я жадный, очень жадный и жалкий... Я соблазнился на
деньги, и я все-таки кончил убийцу. Он бы добрался и до меня. Я это
знаю..."
постепенно закрывала ему глаза. Неуклюже прислонившись к боковой стенке
купе он вскоре уснул.
Погоны им вернули. Они предали тех троих. Это оказались старшие офицеры. И
им потом вернули погоны. Они руководствовались показаниями... Евы Браун и
фрау Франциски Браун.
Браун:
нами, как будто мы подопытные кролики..."
ненавидят Мореля. Все хотят от него избавиться. Но не знают как. Всякий
раз это дерьмо выплывает из грозных событий..."
первым решил отличиться перед третьим рейхом? Гизинг? Или Брандт? Теперь
они препирались, обвиняя друг друга.
никого нет, Эрвин. Вам было все равно. А у меня старая мать, у меня жена,
которая только три месяца тому назад родила...
чувствуете, что это разгром рейха!
на вас. Но так говорить не стоит. Всякий вагон, Карл, имеет уши.
этот боров. Он везде поставил своих. Покупает их вином, водкой...
брудершафт? - Эрвин брезгливо скривился.
Почему тоже так долго сидели тыловой крысой?
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Лондон Джек
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Орловский Гай Юлий