Чтение 61–й страницы книги ~Кольцо великого магистра~

прусс.

- Довольно, Филипп, - обернулся к палачу Плауэн. - Вырви им языки,
дело сделано.

Священник выпил пива, стер влагу с потного лба.

- Вот как! Значит, ты языческий поп, - тихо сказал он. - Не часто к
нам залетают такие птички. И это твои боги? - Плауэн вынул из шкатулки
маленькие, в палец, янтарные фигурки Перкуна и Поклюса. - Ты продал амулет
крещеному пруссу Фридриху и говорил, что он поможет от черной оспы?
Говори!

<Мне пришло время умереть, - подумал Бутрим, - так умру литовцем>.

- Это мои боги, - сказал он, гордо подняв голову. - Я уважаю и люблю
своих богов. Я принесу жертву великому Перкуну, смотри! - Он сунул палец в
глаз и ногтем разорвал глазное яблоко. На бороду потекла кровь. -
Презренный пес, если ты любишь своего бога, сделай так же!

Плауэн не сразу ответил. Он с испугом смотрел на литовца. Однако
скоро опомнился.

- Мне придется развязать твой язык, - без всякой злобы сказал он. -
Может быть, близко есть еще такие, как ты... Ну как, Филипп? - и посмотрел
на палача.

Палач в одно мгновение откусил клещами левое ухо жреца.

- Крещеная собака! - с отвращением сказал Бутрим, не обернувшись и не
обращая внимания на стекающую кровь. - Вот чему научили тебя братья во
Христе!

- Щипцами, пожалуй, попа не проймешь. Погрей его немного, Филипп.

Палач снял со стены висевшую на крюке полотняную рубаху, густо
пропитанную воском, подошел к Бутриму, сорвал с него одежду и на волосатое
тело напялил твердую, стоявшую колом рубаху. Воск подожгли в нескольких
местах.

В подвале запахло горелым мясом и копотью восковых свечей.

Глава двадцать девятая

ПАСТУХИ И ОВЦЫ

Архиепископ Бодзента недавно переехал на жительство в замок Жнин и
деятельно наводил порядок в своих огромных владениях, основательно
потрепанных во время междоусобицы. В архиепископские владения входили
города и села, леса, озера и реки. Десятина, собираемая церковью, и
судейские доходы на церковных землях делали архиепископа самым богатым
человеком в Польше. Церковные поборы и налоги считались священными, и
отсрочек на них не полагалось. Тот, кто не уплатил в срок, подвергался
суровым наказаниям, вплоть до отлучения от церкви.

Пошатнувшаяся было власть архиепископа неуклонно крепла. Владыка
сумел в короткое время прибрать к рукам многих властительных панов Великой
и Малой Польши.

После знаменательного разговора с папским послом Иоанном архиепископ
Бодзента двинул в бой свое черное воинство. Десятки тысяч ксендзов
помаленьку, полегоньку стали поворачивать мозги шляхтичей в пользу
язычника Ягайлы.

Последние дни сентября на Великой Польше шел дождь, небо покрывали
обложные облака. Бодзента ходил прихрамывая, от сырой погоды у него болели
суставы. Но вчера ветер задул с востока, дождь прекратился и небо
прояснилось.

Приближались решающие дни, в Кракове ждали королевну Ядвигу.
Архиепископ собирался после обеда выехать в столицу. С утра он долго
совещался с канцлером и гофмаршалом, а в оставшийся до обеда час решил
послушать бродячего певца.

Худой рыжий детина в сине-красной одежде, подвывая и потряхивая
бубенцами, пришитыми к поясу и воротнику куртки, читал стихи в
монастырской библиотеке.

Тихо, словно мышь, в дверях возник главный библиотекарь. С поклоном
он приблизился к архиепископу и облобызал его ноги, покоившиеся на зеленой
бархатной подушечке.

- Ваша эксцеленца, - смиренно доложил он, - князь Зимовит Мазовецкий
просит о встрече с вами.

- Зови, пусть войдет.

Владыка был удивлен: князь Мазовецкий, обозлившись, давно к нему не
ходил.

Послышались грузные шаги, дверь с шумом отворилась. Гремя оружием, в
библиотеку вошел молодой Семко. Дубовый паркет скрипел под его тяжестью.

Ткнув нос в архиепископскую руку, поклонившись канцлеру и гофмаршалу,
князь обменялся несколькими любезными словами с владыкой и выразительно
посмотрел на придворных.

- Покиньте нас, - сказал Бодзента.

Придворные и бродячий певец тотчас удалились.

Когда дверь за ними закрылась, князь Зимовит уселся на резную
скамейку - поближе к архиепископу.

- Непонятно, почему я недостоин быть польским королем, - сказал он,
нахмурив брови, будто продолжая вчерашний разговор. - Еще недавно ваше
святейшество собирались меня короновать, а несколько позже - обвенчать с
королевной Ядвигой, не спрашивая ее согласия. Что произошло с тех пор,
ваше святейшество? Могу ли я сейчас рассчитывать, по крайней мере, на
откровенность?

- Интересы святой католической церкви и польского королевства
призывают нас обратить свои взоры в другую сторону, - скучно ответил
Бодзента.

- Но в какую сторону, ваше святейшество, вы хотите обратить взоры?..
Смею вас уверить, я зарублю вот этим мечом любого поляка, посмевшего
оскорбить наследника престола Пястов, назвавшись польским королем, клянусь
вам, ваше святейшество! - Князь положил руку на золотую рукоять меча.

- Я еду в Краков, - заторопился архиепископ, - и там...

- Прошу, ваше святейшество, помнить наш разговор, - перебил Зимовит,
- князья Мазовецкие не бросают свои слова на ветер.

- Советую, - продолжал Бодзента, словно не замечая угрозы, - ехать
тебе, сын мой, в Краков. Посмотришь, как надевают польскую корону на
голову прекрасной Ядвиги. Когда еще приведется такой случай, подумай, сын
мой.

- Мазовия - не польский вассал и не Польша, ваше святейшество. Как и
мой отец, я не плачу ни единого гроша в польскую казну. В Краков я поеду,
но не для того, чтобы смотреть, как надевают корону на голову венгерской
девчонки...

- Ты рассуждаешь дерзко, сын мой... Твой отец был в дружбе с
литовскими князьями, ты помнишь? - неожиданно сказал архиепископ и
посмотрел на Зимовита. Назвать имя Ягайлы как будущего мужа Ядвиги и
короля Польши он не рискнул.

- И я предпочитаю водить дружбу с язычниками, - ответил гордо молодой
Семко. - От Польши ни защиты, ни денег... Ваше сиятельство, сколько
пуговиц на вашей рясе? Я который раз сбиваюсь со счета.

- Тридцать три, сын мой, - вздохнув, сказал архиепископ, - их
столько, сколько было лет господу нашему Иисусу Христу в день смерти.
Королевна Ядвига на днях прибывает в Краков, - добавил он. - У меня много
забот, сын мой, и я не могу уделить тебе больше времени. Поговори со своим
духовником, епископом плоцким, он не посоветует тебе плохого.

Владыка поднялся с кресла и благословил князя.

Зимовит решил ехать в Краков попытать счастья.

Его не покинула надежда на польскую корону. А вдруг Ядвига влюбится в
него и он станет ее мужем... Все может быть, когда ты молод.

Через два часа архиепископ трясся в своей коляске по отвратительной
осенней дороге. В колеях под колесами булькала жидкая грязь, хлюпали
лошадиные копыта. Путь его лежал через Познань, Калиш, Серадз...

Архиепископ молчал, его, как всегда, одолевали заботы. Литовец Ягайла
не выходил у него из головы.

Чем больше он думал, тем больше убеждался, что сможет уговорить
кое-кого из краковских вельмож. Он снова и снова перебирал в голове
знатные фамилии... И все же архиепископ не был уверен, что для Польши
будет великим благом присоединение русских земель на востоке, о которых
ему прожужжал уши папский легат. Смутное чувство тревоги не давало ему
покоя. Стараясь проникнуть в будущее, он плохо стал спать по ночам и часто
забывал о сегодняшнем дне. <Женитьба Ягайлы на Ядвиге даст христианству
гораздо больше, чем полтораста лет войны с пруссами и литовцами, -
старался успокоить себя архиепископ. - Не только богатые земли Галицкой
Руси станут католическими, но и вся Киевская Русь, кроме жалкого
Московского княжества... А может быть, Ягайла заставит платить церковную
десятину натурой как прежде, - размышлял он, - и вернет церкви судейские
доходы на всех монастырских землях>.

На повороте коляска накренилась, и Бодзента взглянул на дорогу. В
колеях, налитых водой, сверкало солнце. У обочины он увидел простую телегу
с плетеным кузовом, запряженную белой лошадью. Верхом на ней сидел
шляхтич. Присмотревшись, архиепископ заметил, что у лошади не хватало
одной ноги. Он не поверил своим глазам, тряхнул головой, закрыл и снова
открыл глаза. Но все оставалось по-прежнему: четвертой ноги у лошади не
было. Вместо нее к культяпке, обернутой в кожу, была привязана деревяшка.

Бодзента велел остановить коляску и подозвал шляхтича. Судя по
одежде, шляхтич был беден. На нем топорщилась старая овчина, на голове
войлочная шляпа. Только сапоги со ржавыми шпорами и сабля, висевшая на
боку, отличали его от мужика. На маленьком клочке земли сидело двое, трое,
а порой и четверо таких убогих шляхтичей.

Шляхтич слез с коня и, придерживая рукой саблю, болтавшуюся на
веревке, подошел к архиепископу.