Александр Беляев.

Светопреставление.

I. ПОД СТАРОЙ ЛИПОЙ

- Нет, трудно в наше время быть "собственным корреспондентом". Я, как
говорится, выбит из седла и не знаю, о чем теперь писать. Вы помните мой
рождественский фельетон? Я сделал любопытный подсчет сколько десятков
миллионов бутылок вина и шампанского выпили берлинцы за праздники и сколько
сотен миллионов килограммов съели свинины и гусей. Немцам это показалось
обидно. "А, он хочет доказать, что нам совсем не плохо живется, и что,
следовательно, мы можем гораздо аккуратнее платить поенные долги?" Дело
дошло до дипломатических осложнений. Мне пришлось объясняться и
извиняться[1].

- На таких фельетонах журналисты делают имя, - сказал Лайль, отпивая кофе.

- Разные бывают имена, - ответил Марамбалль. - Меня едва не отозвала
редакция обратно в Париж. И я теперь решительно в затруднении. Нельзя же
все время писать о новых постановках и выставках картин!

Приятели замолчали, занявшись завтраком. Каждое утро они встречались здесь,
в Тиргартене[2], занимали столик под старой тенистой липой, пили кофе и
делились новостями. Марамбалль - собственный корреспондент газеты "Тан" -
двадцатипятилетний молодой человек с черными усами и живыми, веселыми
глазами, очень подвижный, беспечный и жизнерадостный, и Лайль -
корреспондент лондонской газеты "Дейли Телеграф", замкнутый, сухой, бритый,
с неразлучной трубкой в зубах. Несмотря на разность в характерах, они были
большими друзьями. Даже профессиональное соперничество не портило этой
дружбы. Лайль допил кофе, выпустил клуб дыма и сказал:

- Ну что же, облюбуйте какой-нибудь берлинский Чарнинг-Кросс[3] и напишите
теперь о бедноте.

- Благодарю вас. Меня, чего доброго, заподозрят в большевизме, и редакция
уж наверное отзовет меня после такого фельетона.

- Все зависит от того, как вы построите фельетон.

- Ах, надоело мне это!.. Вы слыхали новую негритянскую певицу мисс Глоу?
Она выступает в цирке Буша. Уж действительно Глоу[4]. От ее пения несет
зноем африканской пустыни. Траляляляля! Изумительно! Непременно пойдите. И
зачем только столь очаровательный голос она держит в черном теле! Эй,
эфемерида, пожалуйте сюда!

Молодой грек, в белом костюме и соломенной шляпе, с черными, грустными,
маслянистыми, большими глазами и орлиным носом, подошел к столику,
раскланялся, церемонно подняв шляпу, и присел на край стула.

- Жарко, - сказал Метакса - так звали грека, - обтирая влажный лоб шелковым
платком.

- Как называется газета, в которой вы работаете? - спросил Марамбалль,
подмигивая Лайлю.

- "Имера".

- Химера?

- "Имера", что значит "день". Хорошая газета, афинская, шестьдесят тысяч
тираж.

- Ого! И вы посылаете туда эфемериды[5]? Вот мы тут спорили с Лайлем, - и
Марамбалль опять подмигнул Лайлю, - каково первоначальное значение слова
"комедия"?

- "Космос" значит "разгул", - серьезно отвечал Метакса, - "оди" - "песнь".
"Комодоя" - веселое пение в честь Вакха-Дионисия[6]. Так произошло слово
"комедия". - И, окинув журналистов ласковым взглядом, Метакса спросил:

- Вы не знаете последней новости? Говорят, вчера подписано тайное
соглашение между Германией и Советской Россией. О! Делиани! - Наскоро
простившись, Метакса нагнал своего соотечественника, шедшего по дорожке с
большой корзиной, наполненной шелковыми тканями.

- Из него никогда не выйдет хорошего журналиста, - сказал Марамбалль, глядя
вслед удалявшемуся греку.

- Почему вы так думаете? - процедил сквозь зубы, не выпуская трубки, Лайль.

- Разве настоящий журналист станет говорить о такой крупной новости, как
подписание тайного соглашения между державами, если уж ему удалось кое-что
пронюхать первым? Да и журналист ли он?

- Метакса приехал в Берлин учиться, а для того, чтобы иметь материальные
средства, он корреспондирует какую-то греческую газету. - И, посопев
угасавшей трубкой, Лайль продолжал:

- Но вы ошибаетесь, считая его глупым. Он умнее, чем кажется, и хитрее нас
двоих, вместе взятых. Если он разбалтывает, как вы полагаете, о
дипломатической тайне, то у него, очевидно, своя цель.

Марамбалль задумался. Если бы ему первому удалось добыть сведения о тайном
соглашении! Это сразу выдвинуло бы Марамбалля. До сих пор ему приходилось
играть вторые роли: "аккредитованным[7]" представителем и корреспондентом
газеты "Тан" был некто Эрмет, старый журналист и политический деятель. Он
писал корреспонденции по наиболее важным политическим вопросам; на долю же
Марамбалля оставались мелочи: театр, искусство, спорт, судебные процессы.
Но Марамбалль был честолюбив; притом он любил широко пожить. Не мудрено,
что он спал и видел во сне сенсации первостепенной важности, которые он,
Марамбалль, сообщает изумленному миру. Фраза, мельком брошенная Метаксой о
тайном соглашении, взволновала его. Это было в его духе. Если бы удалось
вырвать эту тайну из недр министерства! Впервые за все время его дружбы с
Лайлем Марамбалль посмотрел на своего товарища с опасением и тревогой.

"Только бы ему не пришла в голову мысль добывать эту чертову грамоту!"

Лайль поймал взгляд Марамбалля и, улыбаясь углами глаз, спросил:

- Что, задел вас Метакса за живое?

- Глупости, - равнодушно ответил Марамбалль. Он был смущен и зол на Лайля
за то, что тот отгадал его мысль. Марамбалль повернулся на стуле, рассеянно
посмотрел вдоль аллеи и вдруг весь встрепенулся. Широкая улыбка открыла его
прекрасные белые зубы.

Мимо их столика шла девушка в легком сером костюме, с открытой головой,
остриженной "мальчиком".

- Здравствуйте, господин Марамбалль, - приветливо ответила она на поклон. -
Отец сегодня уезжает на заседание к министру, - и, весело улыбнувшись, ока
удалилась, помахивая стеком.

Лайль, едва заметно улыбаясь, наблюдал за взглядом Марамбалля, следившим за
удалявшейся девушкой. И Марамбалль был вознагражден: она еще раз обернулась
и кивнула ему головой.

- Какая вольность для немки, не правда ли? - сказал сияющий Марамбалль,
поворачивая лицо к Лайлю. - Дочь первого секретаря министра иностранных дел
Рупрехта Леера.

- Ого!

- Тип новой немецкой женщины послевоенной формации. Костюм, прическа,
манеры, вы видели? Чемпион плавания, лаун-тенниса, поло. Тело Валькирии и
голос Лорелеи[8]! Прекрасно поет. Имеет один только физический недостаток:
тяжелую поступь. Вы заметили? Берлинка, ничего не поделаешь! Если бы сто
первых красавиц Берлина прошли по этой дорожке церемониальным маршем, их
ноги подняли бы не меньше шума, чем рота солдат.

- С этим недостатком можно помириться, если через сердце фрейлейн Леер
лежит путь к тайнам кабинета ее отца, - глубокомысленно сказал Лайль.

"И зачем только такие догадливые люди бывают на свете!" - с досадой подумал
Марамбалль. - Для француза женщина всегда самоцель, - напыщенно ответил он.
- Нас сблизила общая любовь...

Лайль выпустил густой клуб из заново набитой трубки.