завладели самые почетные гости, а все остальное было распределено строго по
старшинству - кому достался филей, а кому и рулька. Огонь, облизав нанизанное
на палки мясо, затрещал веселее.
отвала и уже не позарятся на его донельзя исхудавшее в странствиях тело?
Однако, видя, с каким вожделением дикари раздирают плохо прожаренное мясо и
крушат зубами кости, он понял, что те способны слопать все, до чего только
смогут дорваться.
молодого степняка. Его схватили за шиворот, как щенка за холку, и поволокли к
тому месту, где вершили свой нелегкий труд местные повара. Вот уж в ком даже с
первого взгляда можно было сразу признать потомственных каннибалов!
есть всех без разбора. Один из поваров легко скрутил несчастного степняка в
бараний рог, а, второй потянулся за дубиной - прежде чем приступить к разделке,
жертву полагалось обездвижить.
в серое, словно скованное грязным льдом небо - последнее, что выпало ему
увидеть в этой жизни.
склонилась та самая женщина, из-за которой (да еще из-за собственной глупости)
он оказался здесь. Вновь она была одета в свой меховой передничек и вновь
пристально смотрела на Толгая диковатыми янтарными глазами. Губы ее обильно
лоснились, возможно, от только что съеденной печени киркопа.
скорее всего это было торжество. Наглый насильник получил по заслугам.
Людоедская справедливость восторжествовала.
стала чем-то похожа на гончую, почуявшую долгожданную добычу. Еще не было
сказано ни единого слова (да эти существа и не говорили между собой, а только
обменивались жестами и мычали на разные лады), но повара, больше похожие на
заплечных дел мастеров, уже отступили прочь. Дубина вернулась на прежнее место.
Эта женщина пользовалась здесь абсолютной, непререкаемой властью. Если ей
хотелось мяса, она получала лучший кусок. Если ей хотелось, чтобы это мясо еще
немного пожило на белом свете, голодным людоедам не оставалось ничего другого,
как утереться.
слабо. Случившуюся заминку он полагал лишь временной отсрочкой. И зря!
Приглядевшись к королеве каннибалов повнимательнее, он сразу бы заметил то, что
объединяет между собой пустующую суку, корову в течке и влюбленную женщину.
Неукротимый зов плоти сжигал это странное существо, одной частью своей натуры
уже пребывавшее в мире людей, а другой все еще погрязшее в трясине дикости. В
Толгае она признала достойного себя самца и, презрев все условности,
свойственные родному племени, хотела зачать от него потомство.
целехонького в апартаменты королевы, куда доступ мужчинам был строжайше
запрещен. Посмотреть на диковинного пленника сбежались все домочадцы королевы -
кормилицы, плясуньи, обиральщицы насекомых, телохранительницы, знахарки и
повивальные бабки. Выбор властительницы был единодушно одобрен. И
действительно, в сравнении с неуклюжими, косматыми и звероподобными киркопами
Толгай выглядел настоящим красавчиком. Наследники от него должны были
получиться славные.
работу на свиноферме какого-нибудь зачуханного колхоза, обращались лучше, чем с
Толгаем в Киркопии. Никого не интересовало: сыт ли он, здоров ли и вообще,
имеет ли тягу к подобному мероприятию.
рефлексии. В своем духовном развитии он ушел от киркопов не так уж и далеко, а
потому на многие аспекты бытия имел сходный с ними взгляд. К противоположному
полу, например, он относился со здоровым прагматизмом, много веков спустя
сформулированным в народной мудрости: "Забавы ради сгодятся все бляди".
почти как люди, а в других - совсем как обезьяны. К этим последним относилось
все, что было связано с естественными отправлениями организма: едой, питьем,
дефекацией, размножением.
любовью занимались, а совокуплялись. Толгаю пришлось приложить немало смекалки,
настойчивости и чисто мужской силы, чтобы заставить киркопку принять более или
менее приемлимую для него позу. И все равно, вплоть до самого последнего
мгновения, она извивалась, повизгивала и пробовала кусаться.
обезьяньего стада доминирующий самец (а Толгай сразу стал таким, едва был
допущен к телу королевы) обязан был обслуживать всех находившихся в детородном
возрасте самок. У него сразу возник обширный гарем, нагло и настойчиво
требовавший осуществления своих законных прав на деле.
отдохновения. Везде ему чудились тугие, равномерно раскачивающиеся груди и еще
более тугие, сотрясающиеся в любострастной лихорадке зады. Он уже начал жалеть
о том, что в первый свой день здесь избежал зубов каннибалов.
Дыры), но каждый раз безо всякого ущерба для себя насильно возвращался в
прежнее состояние дамского угодника.
сразу пришли новые. Теперь Толгай уже жил с младшей сестрой королевы
(существом, в чувственном плане куда более привлекательным), а также с
сестрами, племянницами, тетками и подружками бывших фавориток.
чем держится его душа. Толгай уже давно еле ноги таскал, чему также
способствовала и вегетарианская диета - мяса он не ел ни под каким предлогом,
опасаясь подвоха, а охотиться самостоятельно уже не мог.
общества. Царил там оголтелый матриархат, а отношение к мужчинам напоминало
сущий геноцид. Мальчиков с самого раннего возраста воспитывали вдали от отцов,
внушая им беспрекословное повиновение всем, кто вместо дурацкого пениса имел
такое сокровище, как вульву.
которыми распоряжались в первую очередь их королева, а потом по нисходящей:
матери, жены, сестры и вообще все бабы племени подряд. Неудивительно, что потом
мужчины вымещали копившуюся годами ярость на своих врагах.
добродушные, наивные и привязчивые люди. Пленников они пожирали вовсе не от
голода или извращенности, а по давно и прочно укоренившейся привычке, да и то
не всех подряд, а лишь тех, кто сражался против них. Сойтись с дикарями поближе
мешало отсутствие у них членораздельной речи, но Толгай вскоре наловчился
объясняться знаками.
повелительницам. Немалого труда стоило убедить наиболее радикально настроенных
киркопов в том, что не женщина истинный хозяин жизни, а, наоборот, мужчина,
поскольку он заведомо сильнее, быстрее и сообразительнее, и что не женщина
должна брать мужчину по своей воле, а он ее, в пользу чего есть масса доводов,
главный из которых такой: женщину можно использовать столько, сколько
заблагорассудится, и на протяжении почти всей жизни, а мужчину не так уж долго
и не ахти как часто.
антифеминистский заговор. Женщины прозевали его потому, что не могли себе даже
представить возможность бунта мужчин. Помыкая своими сужеными, беззастенчиво
пользуясь их трудом да еще предаваясь безудержному разврату с чужаком, они
оторвались от реальности, что в плане историческом неоднократно повторялось в
другие времена и с другими владыками.
примитивно, как мышиное гнездо, ворвались грубые мужланы и, дико гикая, дабы
превозмочь свой собственный страх, за волосы поволокли женщин на пиршественную
площадь. Там их долго насиловали, колотили, заставляли грызть сухие кости и
лизать собачий помет, а потом приставили к тяжелой и позорной работе, которую
прежде выполняли мужчины: собирать съедобные коренья, толочь их каменными
пестиками в муку, таскать воду, строить шалаши, лепить горшки, заготовлять
дрова, поддерживать огонь в очагах и отгонять мух.
переворота скромно держался в тени, наслаждаясь заслуженным покоем. Победителям
пока хватало собственных забот, и, не желая стеснять их своим присутствием, да
и опасаясь мщения за прошлый позор, Толгай незаметно ускользнул из людоедского
поселка.
наученный лучшим на свете учителем - бедами, он прошел насквозь Киркопию и
Кастилию, по пути заглянул в Агбишер, миновал сотни ловушек, ускользнул от
тысячи врагов и в конце концов добрался до родимой степи, где долго не мог
досыта напиться кобыльего молока и вволю наговориться на языке своего народа.
арапы шли на желтых степняков, те отбивались и от них, и от кастильцев, и от
жителей Отчины, а потом вместе с последними шли на первых, со вторыми - против
третьих, и снова в одиночку сражались против всех разом.
чувственных утех, но иногда Толгай с непонятной тоской вспоминал и королеву
людоедов, и ее юную сестричку, и многих других любвеобильных киркопок.
к Талашевску, раненный несчетное количество раз, сброшенный с лошади и
покинутый сподвижниками, он разлепил склеившиеся от крови веки и увидел над
собой женщину - беловолосую, как богиня метели, и хрупкую, как одуванчик. В
руке она сжимала автомат, а в губах - окурок самокрутки. И то и другое
Куликов Роман
Русанов Владислав
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Роллинс Джеймс