Чтение 14–й страницы книги ~Роковые яйца~

выпустил Полайтиса. Кровь у него текла из рукава, текла изо рта, и он,
припадая на правую здоровую руку, тянул переломленную левую ногу. Глаза
его угасали.

- Щукин... беги, - промычал он, всхлипывая.

Щукин выстрелил несколько раз по направлению оранжереи и в ней
вылетело несколько стекол. Но огромная пружина, оливковая и гибкая, сзади,
выскочив из подвального окна, перескользнула двор, заняв его весь
пятисаженным телом, и во мгновение обвила ноги Щукина. Его швырнуло вниз
на землю и блестящий револьвер отпрыгнул в сторону. Щукин крикнул мощно,
потом задохся, потом кольца скрыли его совершенно, кроме головы. Кольцо
прошло раз по голове, сдирая с нее скальп, и голова эта треснула. Больше в
совхозе не послышалось ни одного выстрела. Все погасил шипящий,
покрывающий звук. И в ответ ему очень далеко по ветру донесся из Концовки
вой, но теперь уже нельзя было разобрать чей это вой, собачий или
человечий.

10. КАТАСТРОФА

В ночной редакции газеты "Известия" ярко горели шары и толстый
выпускающий редактор на свинцовом столе верстал вторую полосу с
телеграммами "По Союзу Республик". Одна гранка попалась ему на глаза, он
всмотрелся в нее через пенсне и захохотал, созвал вокруг себя корректоров
из корректорской и метранпажа и всем показал эту гранку. На узенькой
полоске сырой бумаги было напечатано:

"Грачевка, Смоленской губернии. В уезде появилась курица величиною с
лошадь и лягается как конь. Вместо хвоста у нее буржуазные дамские перья".

Наборщики страшно хохотали.

- В мое время, - заговорил выпускающий, хихикая жирно, - когда я
работал у Вани Сытина в "Русском Слове", допивались до слонов. Это верно.
А теперь, стало быть, до страусов.

Наборщики хохотали.

- А ведь, верно, страус, - заговорил метранпаж, - что же ставить,
Иван Вонифатьевич?

- Да что ты, сдурел, - ответил выпускающий, - я удивляюсь, как
секретарь пропустил, - просто пьяная телеграмма.

- Попраздновали, это верно, - согласились наборщики и метранпаж убрал
со стола сообщение о страусе.

Поэтому "Известия" и вышли на другой день, содержа, как обыкновенно,
массу интересного материала, но без каких бы то ни было намеков на
грачевского страуса. Приват-доцент Иванов, аккуратно читающий "Известия",
у себя в кабинете свернул лист, зевнув, молвил: "Ничего интересного", и
стал надевать белый халат. Через некоторое время в кабинетах у него
загорелись горелки и заквакали лягушки. В кабинете же профессора Персикова
была кутерьма. Испуганный Панкрат стоял и держал руки по швам.

- Понял... слушаю-с, - говорил он.

Персиков запечатанный сургучом пакет вручил ему, говоря:

- Поедешь прямо в отдел животноводства к этому заведующему Птахе и
скажешь прямо, что он - свинья. Скажи, что я так, профессор Персиков, так
и сказал. И пакет ему отдай.

"Хорошенькое дело"... - подумал бледный Панкрат и убрался с пакетом.

Персиков бушевал.

- Это черт знает, что такое, - скулил он, разгуливая по кабинету и
потирая руки в перчатках, - это неслыханное издевательство надо мной и над
зоологией. Эти проклятые куриные яйца везут грудами, а я два месяца не
могу добиться необходимого. Словно до Америки далеко! Вечная кутерьма,
вечное безобразие, он стал считать по пальцам: ловля... ну, десять дней
самое большее, ну, хорошо - пятнадцать... ну, хорошо, двадцать и перелет
два дня, из Лондона в Берлин - день... Из Берлина к нам шесть часов...
какое-то неописуемое безобразие...

Он яростно набросился на телефон и стал куда-то звонить.

В кабинете у него было все готово для каких-то таинственных и
опаснейших опытов, лежала полосами нарезанная бумага для заклейки дверей,
лежали водолазные шлемы с отводными трубками и несколько баллонов,
блестящих как ртуть, с этикеткою

"Доброхим", "Не прикасаться"

и рисунком черепа со скелетными костями.

Понадобилось по меньшей мере три часа, чтоб профессор успокоился и
приступил к мелким работам. Так он и сделал. В институте он работал до
одиннадцати часов вечера, и поэтому ни о чем не знал, что творится за
кремовыми стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по Москве о каких-то
змеях, ни странная выкрикнутая телеграмма в вечерней газете ему остались
неизвестны, потому что доцент Иванов был в Художественном театре на
"Федоре Иоанновиче", и, стало быть, сообщить новость профессору было
некому.

Персиков около полуночи приехал на Пречистенку и лег спать, почитав
еще на ночь в кровати какую-то английскую статью в журнале "Зоологический
Вестник", полученном из Лондона. Он спал, да спала и вся вертящаяся до
поздней ночи Москва, и не спал лишь громадный серый корпус на Тверской
улице во дворе, где страшно гудели, потрясая все здание, ротационные
машины "Известий". В кабинете выпускающего происходила невероятная
кутерьма и путаница. Он совершенно бешеный, с красными глазами метался, не
зная что делать, и посылал всех к чертовой матери. Метранпаж ходил за ним
и, дыша винным духом, говорил:

- Ну, что же, Иван Вонифатьевич, не беда, пускай завтра утром
выпускают экстренное приложение. Не из машины же номер выдирать.

Наборщики не разошлись домой, а ходили стаями, сбивались кучами и
читали телеграммы, которые шли теперь всю ночь напролет, через каждые
четверть часа, становясь все чудовищнее и страннее. Острая шляпа Альфреда
Бронского мелькала в ослепительном розовом свете, заливавшим типографию. И
механический толстяк скрипел и ковылял, показываясь то здесь, то там. В
подъезде хлопали двери и всю ночь появлялись репортеры. По всем 12
телефонам типографии звонили непрерывно и станция почти механически
подавала в ответ на загадочные трубки "занята", "занято", и на станции
перед бессонными барышнями пели и пели сигнальные рожки...

Наборщики облепили механического толстяка и капитан дальнего плавания
говорил им:

- А аэропланы с газом придется посылать.

- Не иначе, - отвечали наборщики, - ведь, это что ж такое. Затем
страшная матерная ругань перекатывалась в воздухе и чей-то визгливый голос
кричал:

- Этого Персикова расстрелять надо.

- При чем тут Персиков, - отвечали из гущи, - этого сукина сына в
совхозе - вот кого надо расстрелять.

- Охрану надо было поставить, - выкрикивал кто-то.

- Да, может, это вовсе и не яйца.

Все здание тряслось и гудело от ротационных колес и создавалось такое
впечатление, что серый неприглядный корпус полыхает электрическим пожаром.

Занявшийся день не остановил его. Напротив, только усилил, хоть и
электричество погасло. Мотоциклетки одна за другой вкатывались в
асфальтовый двор, вперемешку с автомобилями. Вся Москва встала и белые
листья газеты одели ее, как птицы. Листья сыпались и шуршали у всех в
руках, и у газетчиков к одиннадцати часам дня не хватало номеров, несмотря
на то, что "Известия" выходили в этом месяце с тиражом в полтора миллиона
экземпляров. Профессор Персиков выехал с Пречистенки на автобусе и прибыл
в институт. Там его ожидала новость. В вестибюле стояли аккуратно обшитые
металлическими полосами деревянные ящики, в количестве трех штук,
испещренные заграничными наклейками на немецком языке и над ними
царствовала одна русская меловая надпись: "Осторожно - яйца".

Бурная радость овладела профессором.

- Наконец-то, - вскричал он. - Панкрат, взламывай ящики немедленно и
осторожно, чтобы не побить. Ко мне в кабинет.

Панкрат немедленно исполнил приказание и через четверть часа в
кабинете профессора, усеянном опилками и обрывками бумаги, бушевал его
голос.

- Да они что же, издеваются надо мною, что ли, - выл профессор,
потрясая кулаками и вертя в руках яйца, - это какая-то скотина, а не
Птаха. Я не позволю смеяться надо мной. Это что такое, Панкрат?

- Яйца-с, - отвечал Панкрат горестно.

- Куриные, понимаешь, куриные, черт бы их задрал! На какого дьявола
они мне нужны. Пусть посылают их этому негодяю в совхоз!

Персиков бросился в угол к телефону, но не успел позвонить.

- Владимир Ипатьич! Владимир Ипатьич! - загремел в коридоре института
голос Иванова.

Персиков оторвался от телефона и Панкрат стрельнул в сторону, давая
дорогу приват-доценту. Тот вбежал в кабинет, вопреки своему
джентельменскому обычаю, не снимая серой шляпы, сияющей на затылке и с
газетным листом в руках.

- Вы извините, Владимир Ипатьич, что случилось, - выкрикивал он и
взмахнул перед лицом Персикова листом с надписью: "Экстренное приложение",
посредине которого красовался яркий цветной рисунок.

- Нет, выслушайте, что они сделали, - в ответ закричал, не слушая,
Персиков, - они меня вздумали удивить куриными яйцами. Этот Птаха
форменный идиот, посмотрите!

Иванов совершенно ошалел. Он в ужасе уставился на вскрытые ящики,
потом на лист, затем глаза его почти выпрыгнули с лица.

- Так вот что, - задыхаясь забормотал он, - теперь я понимаю... Нет,