Чтение 19–й страницы книги ~Любимец~

слишком далеко вперед, и его лицо загорело настолько, что кожа была темнее
зубов и белков глаз. И еще у него были усы - я никогда раньше не видел у
людей таких усов. Это были черные, свисавшие на концах усы. Он был похож
на черного сома. Но очень скользкого, верткого и подвижного.

- А зачем вы меня купили? - спросил я.

- Чтобы ты стал таким, как они. - Ахмет показал на окно, не
сомневаясь, что я в него уже выглядывал. - Храбрым и сильным. Иди за ним,
- он показал на стражника. - Он тебе покажет, где умыться и так далее.
Потом придешь во двор. Ясно?

- Ясно, - сказал я. - Но ведь Лысый не должен был меня вам продавать?

- Не знаю, чего он должен, а чего нет. Я его второй раз в жизни вижу.

- Он нечестный человек! Ему велели отвезти меня к Маркизе!

- А что такое честность? - удивился Ахмет, а стражник засмеялся,
заухал грудным смехом. И мне показалось, что он сейчас начнет бить себя в
грудь волосатыми кулаками.

Ахмет обнял меня за плечи и повел к выходу из камеры.

- Не обращай внимания на мелочи жизни, - говорил он, и его золотые
зубы отражали свет ламп в коридоре. - Тебе повезло, что ты оказался у
меня. Или тебе нравилось вкалывать на кондитерской фабрике?

- Нет, не нравилось, - сказал я.

- Видишь, как хорошо. Я, например, не выношу, как воняют зарезанные
ползуны.

- Я с вами совершенно согласен, - сказал я. - Там дышать невозможно.
Я раньше и не думал, что спонсоры едят плоть.

- Проще, мой милый, проще. Жабы жрут себе подобных, а нам вешают
лапшу на уши, будто они чистенькие вегетарианцы.

Я невольно оглянулся - не слышит ли кто-нибудь. Ахмет заметил мое
движение, усмехнулся, пропустил меня первым в дверь.

Вечерело. Синева залила двор, схожий со двором крепости, правда,
стены ее были невысоки, а ворота были решетчатыми, и потому сквозь них был
виден луг, потом лес, над которым виднелся клочок зеленого закатного неба.

Люди, которых я условно называл артистами, прекратили бой и стояли,
глядя на нас.

- Мальчики, - сказал Ахмет, - я вам новенького привел. Хотите
ласкайте, хотите бейте, только чтобы костей не ломать, поняли, гады? Он -
мои деньги. А то я вас знаю: утром проснулись - нет Петра Петровича. А где
он?

Воины заржали, они пополам сгибались от хохота, а Ахмет продолжал
выкрикивать - в нем тоже было что-то актерское:

- А Петра Петровича, отвечают мои мальчики, скушали мышки!

От грубого хохота воинов мне стало не по себе. Я понимал, что все
это, к сожалению, имеет отношение ко мне.

Мои худшие опасения начали сбываться через несколько минут.

Клоун Ахмет молча наблюдал за тем, как воины сдавали оружие
квадратному горбуну, в громадных пальцах которого мечи и копья казались
булавками. Горбун осматривал оружие и передавал двум обнаженным рабам,
которые стояли за его спиной. Воины уже забыли о моем присутствии, они
переговаривались, смеялись, некоторые побрели в душ, другие сначала
очищали себя от пота и пыли специальными скребками.

- Прупис, - сказал Ахмет, - ты распорядишься по части новенького?

- А куда его? - спросил приземистый горбун.

- Положи на койку Армянина, - сказал клоун Ахмет. На улице было
видно, что лицо его раскрашено - подведены глаза, подрисованы брови,
нарумянены щеки. Неужели ему все можно?

- Не стоит, - сказал квадратный Прупис, - ребята будут недовольны.
Недели не прошло, как армянин погиб.

- Объясни, что другой свободной койки у нас нет.

- А они его прибьют.

- Побьют - мне такой не нужен.

Я понимал, что речь идет обо мне, и в то же время понять это было
немыслимо. Что плохого я сделал этим людям?

Я стоял, опустив руки и ожидая развития событий.

- Мыться пойдешь? - спросил Прупис.

- А можно?

- Если ты не заразный.

- Что вы, меня доктор смотрел!

- Доктор? - Тут уж Прупис удивился. - Где он тебя нашел?

- Дома, - сказал я.

- Чудеса, да и только, - сказал Прупис. - Что за дом такой?

- Я убежал, - сказал я. - А потом меня сюда привезли.

- Ага, слышал, - согласился Прупис.

Вперевалку, чуть не касаясь земли пальцами могучих рук, он направился
к душу. Я зашел туда следом.

Мне хотелось верить в доброту и справедливость Пруписа. Человек
должен надеяться. Я так часто за последние дни лишался надежды, что
смертельно устал и готов был пойти на край света за любым человеком,
который хотя бы сказал: "Я не буду тебя бить!"

Душевая была разделена на кабинки без дверей - Прупис показал мне на
крайнюю. Вода была горячая, на деревянной полочке, прибитой к стене, лежал
кусок мыла - я давно уже не видел мыла. Я хорошо вымылся. Прупис дожидался
меня. Когда я вышел, он сказал:

- Ты долго.

Он протянул мне чистую тряпку, чтобы вытереться.

- Я грязный был. После кондитерской фабрики.

Но Прупис не знал, что такое кондитерская фабрика.

- Потом расскажешь, - отмахнулся он.

Он повел меня к одноэтажному зданию - чем-то жилье воинов было похоже
на подвал, в котором мы с Иркой провели два дня, но здесь стояли не нары,
а койки. И они были застелены серыми одеялами. У каждой койки была
тумбочка, а стены в изголовье кое-где были разрисованы. Там были
изображены воины или голые женщины - что выдавало вкусы моих сожителей.

Я знал, что убегу отсюда - и как можно скорее. Мне хотелось увидеть
Ирку, меня тревожил новый подвал - в нем пахло жестокостью. Я точно
ощущал: дом и двор - все вокруг было пронизано злобой и насилием.

Прупис провел меня по длинному залу, мимо коек. Кое-кто из воинов уже
вернулся в свою комнату - один что-то зашивал, сидя на кровати, несколько
человек уселись вдоль длинного стола, стоявшего между рядами кроватей...

Прупис подвел меня к кровати у стены и сказал:

- Здесь будешь спать.

Потом поглядел на меня, пощупал мои штаны, сшитые из куска мешковины,
и спросил:

- Ты настоящую одежду раньше носил?

Жилистый, худой смуглый человек, сидевший на соседней койке, сказал:

- Он дикий, лесной. На что ему штаны в лесу?

Сам засмеялся, и кто-то за столом поддержал его смех.

Из-за стола поднялся грузный усатый человек со лбом, изуродованным
бугристым шрамом, и сказал:

- Мастер, мы не хотим, чтобы он спал на койке Армянина.

- Господин Ахмет велел, - сказал Прупис, который был смущен словами
усатого. - Я ему сказал - недели не прошло, а он приказал.

- Пять дней, - сказал жилистый смуглый сосед. У него были раскосые
черные глаза.

- Мое дело подневольное, - сказал Прупис. - А вы как хотите.

Потом он обернулся ко мне:

- Завтра напомни, я тебе настоящие штаны дам.

Он пошел прочь, а я поглядел на остальных жильцов комнаты. После душа
они переоделись - и что удивительно, оказалось, что у них не только есть
штаны, у некоторых широкие, свободные, а у других узкие, из кожи, но еще и
рубашки или куртки - здесь никто не обращал внимания на запреты спонсоров.
Разумеется, надо было спросить об этом у соседей, но я понимал, что чем
меньше они обращают на меня внимания, тем мне лучше.

Я прошел к койке, она была теперь моя. "Какой Армянин? - думал я. -
Куда он уехал? Или умер?"

На койке лежало серое одеяло, в головах подушка, набитая сеном. Мне
койка понравилась - у меня никогда в жизни не было своей койки. Я сел,
чтобы попробовать, мягкая ли она.

- Ты чего расселся? - раздался голос.

Я поднял голову: усач со шрамом возвышался надо мной.

- А ну, долой с койки!

Я поднялся.

- Простите, - сказал я, - но господин Прупис сказал, что я тут буду
спать.

- Ах, господин Прупис ему сказали! - с издевкой в голосе повторил
усач. Шрам на его лбу стал багровым. Быстрым, резким движением он ударил
меня кулаком в щеку, и я, не ожидая такого нападения, упал на койку.

Никто не остановил усача, а все начали смеяться, словно увидели
забавное зрелище.

- За что? - выкрикнул я.

- А вот за это! - Усач размахнулся, поднял ногу в башмаке и ударил
меня по ноге носком башмака.

Я взвыл от боли.

- А ну, на пол! - зарычал усач, который уже распалил себя так, что
мог меня убить.

Я сполз с койки на пол и постарался забраться под нее, но черный
башмак доставал меня, загонял глубже, в пыль в темноту - было больно и
страшно. Но я же ни в чем не виноват! Когда наказывают любимца, всегда
известно, почему! То ли ты разбил чашку, то ли украл пищу. Но здесь? За
что?

- Брось его, Добрыня, - сказал мой смуглый сосед, который сидел на
соседней койке и не участвовал в моем избиении. - Он же не знал, что