Чтение 21–й страницы книги ~Марсианское зелье~

покойная мама смеялась!

Ванда носилась по комнате легко, как настоящая нимфа. Правда, теперь
Савич уже понимал, что для нимфы она слишком крепка телом и широка в
бедрах. Впрочем, кто их видел, этих нимф?

- Пей, мой мальчик, - чашка кофе исходила ароматным паром, гренки
были золотыми и на них еще пузырилось масло. - Колбаски порезать?

"Какой нежной она может быть, - подумал Савич. - А я уже и забыл.
Надо отдать Ванде должное, она меня любит. А какой стала Елена? Может, еще
не поздно? Я ничего ей не скажу. В конце концов ничего не произошло. Мы с
Вандой официально расписаны, и она имеет право на супружеские отношения".

Оправдание было неубедительным.

Ванда уселась напротив, в халатике, волосы чернокрылой сумятицей над
белым лбом, глаза сверкают, щеки розовые, словно намазаны румянами. И
такая в ней была сила здоровья, такая бездна энергии... глаза ее вдруг
затуманились, грудь высоко поднялась, и голос стал низким и страстным.

- Мальчик мой, - произнесла она. - Иди ко мне...

"Съест, - подумал Савич, - ей только дай волю, она съест. А в моем
возрасте это опасно для сердца. В каком возрасте? Что я несу?"

- Пора идти, - сказал Савич, стараясь не глядеть в глаза жены.

- Куда идти?

- К Елене Сергеевне, - сказал Савич. - Ведь мы не одни были. С
другими тоже произошло.

- А какое нам дело до других? - Ванда обежала стол, наклонилась над
Савичем, губами щекотала ухо.

- Ванда, не сходи с ума, - сказал Савич. Так бы он сорок лет назад не
сказал. Не имел жизненного опыта. - Мы с тобой в коллективе. В любую
минуту они могут прийти сюда, чтобы проверить.

Ванда выпрямилась.

- Ой, Никитушка, - сказала она. - Ты что имеешь в виду?

- Ты же понимаешь - надо осознать.

- Осознаю. К Елене спешишь?

- При чем тут Елена?

- А при том. Что я не видела, как ты на нее вчера вечером глядел?
Думал, я старой останусь, а вы с ней молоденькими - и сразу любовь
закрутите. Что, разве не так? Я ваши шашни сразу раскусила.

- У меня таких мыслей и в помине не было.

Но слова эти прозвучали неубедительно, Савич был как школьник,
отрицающий перед мамой очевидное прегрешение.

Ванда криво усмехнулась. Полные розовые губки сложились в
презрительную гримасу.

- А я уж решила... я уж думала, что ты меня увидел и понял.

- Понял?

- Понял, что тебе от меня никуда не деться. Тогда я тебя почти не
знала - девчонкой была. А сейчас я тебя как облупленного знаю. Не решишься
ты ни на что. Даже если она красивее, чем раньше, стала.

- А чего я испугаюсь?

- Всего. Общественности. Моих когтей. Ответственности - всего
испугаешься, мой зайчик.

- Ванда, ты забываешься, - Савич тоже поднялся - ему неудобно было
спорить сидя. - Ты позволяешь себе инсинуации. Мы с тобой скоро сорок лет
женаты, и я ни разу не давал тебе повода...

- Помолчи. Это я не давала тебе дать повод. И контроль над тобой
стоил мне нервов и усилий. Каждую девочку в аптеке под контролем держала!

- Я и не подозревал, что ты так низко пала.

- Почему же низко? Я семью берегла. Я ведь тоже могла бы другого
найти, получше тебя. Но я - человек твердый. Нашла - держу. Мужья, мой
милый, на дороге не валяются. Их надо хранить и беречь. Даже таких
паршивеньких, как ты...

- Ванда!

Слова жены были обидны. Но Савич со всем своим многолетним опытом
общения с Вандой вдруг понял, что дальнейшая перепалка не в его пользу. Он
может услышать о себе совсем неприятные слова - а кому это хочется
слышать?

- В сущности, мы ничего с тобой не знаем, - сказал он. - Возможно,
средство подействовало только на нас. А остальные остались...

- Вряд ли, - сказала Ванда, но такая версия ей понравилась.

Она тут же направилась к шкафу одеваться.

- Это было бы смешно, - сказала Ванда, доставая платье.

- Да, это было бы смешно, - невесело повторил Савич, глядя, как жена
надевает платье.

Платье было безнадежно, невероятно велико. Но Ванда не сразу заметила
это, а, подойдя к трюмо, стала примерять рыжий парик, который обычно
носила, чтобы прикрыть поредевшие и поседевшие волосы. Парик никак не
влезал на пышные молодые волосы, и Савич спросил:

- Ванда, зачем ты это делаешь?

- Что делаю?

- Тебе парик не нужен. У тебя теперь свои волосы лучше.

- Ага, - сказала Ванда рассеянно, продолжая натягивать парик.

- Чепуха какая-то, - сказал Савич. - Свою красоту прятать.

- Не красоту, - ответила Ванда. - Красота при мне останется.

Савич тоже достал свой костюм и стал думать, как его подогнать - он
ведь на человека вдвое более толстого.

Ванда кинула на мужа взгляд и расхохоталась.

- Мы тебе, Никитушка, джинсы купим, - сказала она.

- А пока?

- Пока? - Но Ванда уже смотрела в зеркало, рассуждая, что делать с ее
платьем. Потом сказала: - Может, тебе подушку подложить?

Уже собирались уходить, как Милица ахнула:

- Самое главное забыла!

Она вытащила из комода шкатулку, вытрясла из нее на стол всякую
старую дребедень, среди дребедени отыскался толстый медный ключ.

- Сейчас будет сюрприз, - сказала она. - Господа, прошу следовать за
мной.

Они пересекли двор и остановились перед вросшим в землю покосившимся
сараем, почти скрытым за кустами сирени.

- Сашенька, - сказала Милица. - Откройте дверь. Я думаю, вам это
будет очень интересно.

Грубин потрогал тяжелый ржавый замок. Замок лениво качнулся.

- Его давно не открывали? - спросил он.

- Как-то я сюда заглядывала, - сказала Милица. - После революции. Не
помню уж зачем.

Ключ с трудом влез в скважину. Грубин нажал посильнее. Ключ
повернулся.

- Не ожидал, - сказал Саша, вынимая дужку.

- Но он же был смазан, - сказала Милица.

- А что там? - не выдержала Шурочка.

- Идите, - сказала Милица. - Я надеюсь, что все в порядке.

Саша Грубин шагнул внутрь. Поднялась пыль, закружилась в солнечных
лучах. Темные углы сарая были завалены мешками и ящиками. Середину
занимало нечто большое, как автомобильный контейнер, покрытое серым
брезентом.

- Смелее, Саша, - сказала Милица. - Я себя чувствую дедом-морозом.

Брезент оказался легким, сухим. Он послушно сполз с невероятного
сооружения - белого, с красными кожаными сиденьями автомобиля. Большие на
спицах колеса, схожие с велосипедными, несли грациозное, созданное с
полным презрением к аэродинамике, но с оглядкой на карету тело машины.
Множество чуть потускневших бронзовых и позолоченных деталей придавали
машине совсем уж неправдоподобное ощущение старинного канделябра.

- Ой! - Шурочка прижала руки к груди. - Что это такое?

- Мой последний супруг, - сообщила Милица, - присяжный поверенный
Бакшт выписал мне это из Парижа. А полицейский исправник страшно возражал,
потому что все свиньи и обыватели боялись. Даже у губернатора такого не
было.

- Она бензиновая? - спросил Грубин, не в силах оторвать взора от
совершенства нелепых линий этого мастодонта автомобильной истории.

- Нет, - сказала Милица. - Вы видите этот котел? Он паровой. А сюда
нужно класть дрова. У меня они есть, вон в том углу.

- Паровоз? - спросила Шурочка.

- И вы думаете, что она поедет? - спросил Грубин. - Она не поедет.

Ему очень хотелось, чтобы машина поехала.

- Сашенька, я пригласила вас сюда, - сказала Милица, - именно потому,
что вы единственный талант из моих знакомых. Я не ошибаюсь в людях.

- Да, Саша, - поддержала Милицу Шурочка, - у Милицы Федоровны большой
жизненный опыт.

- Глупенькая, - сказала прекрасная персидская княжна, - при чем здесь
жизненный опыт? Разве хоть одну женщину любили за жизненный опыт?

- Но ведь любовь это не главное?

- Милая моя девочка, вы еще слишком мало прожили, чтобы так говорить.
Сначала столкнитесь с любовью по-настоящему, а потом делайте выводы. Я
убеждена, что лет через сто вы меня поймете. - И Милица рассмеялась,
словно зазвенели колокольчики.

Грубин даже задохнулся от этого серебряного смеха.

- Трудитесь, Саша, - сказала, отсмеявшись, Милица.

И Грубин продолжал трудиться. Он выяснил, как работает машина,
загрузил котел, положил под него хорошо просохшие за сто лет поленца,