Чтение 10–й страницы книги ~Марсианское зелье~

Зажигали спички, прикуривали. Луны не было - из-за леса натянуло грозовые
тучи. Грубин прижался к стене. Удалов присел за подоконником. В палате уже
было темно, свет выключен, больные спят.

- Миновали, - прошептал наконец Грубин, давая сигнал.

Последним прошел киномеханик, звеня ключами от кинобудки.

Можно было начинать бегство. Удалову очень хотелось, чтобы прошло оно
незаметно и благополучно. Если его поймают сейчас и вернут, будет немало
смеха и издевательских разговоров. Но утра ждать нельзя. Утром в больнице
наберется много врачей и персонала. Не отпустят. Удалов оперся на здоровую
руку и сел на подоконник Сзади скрипнула дверь... Сестра. Удалов
зажмурился и прыгнул вниз, в руки Грубину. Больную руку держал кверху,
чтобы не повредить. Так и замерли под окном скульптурной группой.

Перед носом Корнелия шевелились грубинские пышные волосы. Удалов
зажмурился, ожидая сестринского крика. И ему уже чудилось, как зажигаются
во всех больничных окнах огни, как начинают суетиться по коридорам нянечки
и медсестры и все кричат: "Убежал! Убежал! Обманул доверие!"

- Ай! - простонал Корнелий.

Грубин толкнул его головой в рот, чтобы хранил молчание.

В палате было тихо. Может, сестра не заметила, что одного пациента не
хватает. А может, и не сестра это была, а кто-нибудь из ходячих больных
пошел в коридор. Корнелий тяжело вздохнул, обмяк и попросил:

- Подожди минутку, передохну. Я все-таки больной человек.

И тут они услышали тяжелые неровные шаги. Шаги приближались неумолимо
и сурово, будто передвигался не человек, а памятник. По самой середине
улицы, не скрываясь, прошел высокий старик с палкой. Прошел, неровно и
скупо освещенный редкими фонарями, и только тень его еще некоторое время
удлинялась и покачивала головой у ног Удалова. Остался запах одеколона,
странное бульканье, исходившее от старика, да постук палки.

- Подозрительный старик, - сказал Удалов шепотом. Старика он
испугался и потому теперь хотел его унизить. - У провала вертелся,
помнишь? Меня в пропасть толкнул.

- Ты сам толкнулся. Нечего уж... - сказал справедливый Грубин.

- И не извинился, - сказал Удалов. - Человека довел до больницы, до
травмы, а не извинился. Травма моя - бытовая, и по бюллетеню платить не
будут. Надо с него взыскать.

- Кончай, Корнелий, - увещевал Грубин. - Чего возьмешь со старика.

- Я ему иск вменю, - сказал Удалов. Теперь он понял, кто во всем
виноват.

Удалов вскочил и, неся впереди больную руку, как ручной пулемет,
мелко побежал по улице вслед за стариком. Бежал негромко: ему хотелось
узнать, где живет старик, но говорить с ним сейчас, на темной улице, не
стоило. У старика палка. А Удалов вне закона. Беглец.

Грубин вздохнул и догнал Корнелия. Он шел рядом и отговаривал.
Намекал, что такая погоня может отразиться на здоровье. Удалов
отмахивался. От друга и от злых комаров...

Шурочка уже три раза сказала Стендалю, что ей пора домой, но не
уходила. Ей и в самом деле пора было домой. Стендаль отвечал: "Нет,
посидим еще". Он неоднократно ходил на угол, где стояла мороженщица, и
приносил Шурочке эскимо. И снова разговаривал о поэзии, чудесных
совпадениях, планах на будущее, преимуществах журналистской жизни, маме,
оставшейся в Ленинграде, любви к животным, долголетии и все прерывал себя
вопросом: "Посидим еще?"

Шурочке было чуть зябко от предчувствий, но, когда стало совсем
поздно, она встала и сказала:

- Я пошла. Мама будет ругаться.

- Завтра вы свободны? - спросил Стендаль.

- Не знаю, - сказала Шурочка. - Вы меня не провожайте.

Она боялась, что дюжие мальчики из техникума увидят Стендаля с ней и
побьют Мишу.

И тут раздались шаги. Шаги были тяжелые, с палочным пристуком. По
улице, направляясь к мосту через Грязнуху, шел старик с палкой. Знакомый
запах одеколона сопровождал его.

Стендаль почувствовал, как все внутри его напружинилось. Старик был
тайной. В нем было нечто зловещее.

- Идем, - сказал Стендаль. - Этого человека упускать нельзя.

...Милица Федоровна Бакшт в задумчивости гуляла куда дольше, чем
положено в ее возрасте. Попала даже на Слободу, чего не случалось уже лет
тридцать. Она брела домой в ночи, пора бы спать, слабые ноги онемели, и
проносившиеся с ревом автобусы пугали, заставляли прижиматься к стенам
домов. Может, уже и не дойти до дома, до фикуса и шафранной полутьмы.
Кошка послушно семенила сзади, стараясь не отставать, и глаза ее горели
тускло, как в тумане.

Крупная женщина обогнала Милицу Федоровну, но не посмотрела в ее
сторону. Женщину Милица Федоровна знала плохо - видела раза два из окна,
когда та выходила из универмага.

Савич узнал жену по походке. Когда-то этот перезвон каблуков его
пленял, казался легким, элегантным. Потом прошло - осталось умение угадать
издали, среагировать. И сейчас среагировал. Понял, что жена мучается
ревностью, разыскивает его. В два прыжка перемахнул через улицу и
спрятался за калиткой во дворе Кастельской. Ванда Казимировна задержалась
перед окном, заглянула, увидела, что Кастельская одна. Сидит за столом,
читает. Савича там нет. Успокоилась и пошла дальше, к мосту, медленнее,
как бы прогуливаясь.

Савич собрался было вернуться на улицу, но только сделал движение,
как снова послышались шаги. С двух сторон. Одни - тихие, шаркающие, будто
человек не двигается с места, а устало вытирает ноги о шершавый половик.
Другие - тяжелые, уверенные. Савич остался в тени. Калитка дернулась под
ударом, распахнулась. Задрожал заборчик. Высокий старик с палкой ворвался
во двор, чуть не задел Савича плечом, обогнул дом и - раз-два-три! -
взгромоздился по ступенькам к двери. Постучал.

Савич выпрямился. Старика он где-то видел. Старик ему не понравился.
Было в нем нечто агрессивное, угрожающее Елене. Савич хотел подойти к
старику задать вопрос, но удержался, боялся попасть в неудобное положение:
сам-то он что здесь делает?

Пока Савич колебался, произошли другие события. Во-первых, дверь к
Елене открылась, и старик, не спрашивая разрешения, шагнул внутрь.
Во-вторых, в калитку вбежал молодой человек в очках. Он тащил за руку
очаровательную Шурочку Родионову, подчиненную Ванды. Молодые люди
остановились, не зная, куда идти дальше. Тут же перед калиткой
обозначились еще две фигуры: одна держала перед собой вы тянутую вперед
белую толстую руку; вторая была высока, и лохматая ее голова под светом
уличного фонаря казалась головой Медузы Горгоны. Удалов заметался перед
калиткой, а Грубин вытянул жилистую шею, заглянул в окно Кастельской и
сказал:

- Он там.

Удалов тут же устремился во двор, обогнал, не видя ничего перед
собой, Шурочку с ее спутником и принялся барабанить в дверь.

- Что-нибудь случилось? - спросил Савич, выйдя из темноты.

- Не знаю, - искренне ответил Грубин. - Может быть.

- Я ж тебе говорил, - сказал Миша Стендаль Шурочке и тоже подошел к
крыльцу.

Первым вбежал в комнату Удалов. Хотел даже поздороваться, но слова
застряли в горле. Старик прижал Елену Сергеевну в углу и старался отнять у
нее растрепанную тетрадь в кожаной обложке. Елена Сергеевна прижимала
тетрадь к груди обеими руками, молчала, смотрела на старика пронзительным
взором.

- Ах ты!.. - сказал Удалов. Он выставил вперед загипсованную руку и с
размаху ткнул ею старика в спину.

Старик сопротивлялся.

На помощь Удалову подоспел Савич: им двигал страх за судьбу некогда
любимой женщины.

Старик охал, рычал, но не сдавался.

Уже и Грубин, и Удалов, и Стендаль, даже Шурочка отрывали его,
тянули, а он все сопротивлялся, поддаваясь, правда, понемногу совместным
усилиям противников.

Бой шел в пыхтении, вздохах, кряканье, но без слов.

А слова прозвучали от двери.

- Прекратите! - сказал старческий голос. - Немедленно прекратите.

В дверях, опираясь на трость, стояла вконец утомленная Милица
Федоровна Бакшт. У ног ее, сжавшись пантерой, присела старая сиамская
кошка.

Старик отпустил тетрадь и отступил под тяжестью насевших на него
врагов. Повел плечами, стряхнул всех и как ни в чем не бывало сел на стул.

- Как дети, - сказала Милица Федоровна. - Дайте стул и мне. Я устала.

- Любезный друг, - сказала Милица Федоровна, - вы вели себя
недостойно. Вы позволили себе поднять руку на даму. Извинитесь.

- Прошу прощения, - сказал старик смущенно.

Елена Сергеевна еще не пришла в себя. Прижимала к груди тетрадь, не
садилась.

- Мой друг не имел в мыслях дурного, - продолжала Милица Федоровна. -
Однако он взволнован возможной потерей.

- Мне он с самого начала не понравился, - сказал Удалов. - Милицию
надо вызвать.

- Справимся, - сказал Стендаль.

- Так разговора не получится, Елена Сергеевна, - сказал старик.