Кир Булычев

Поселок

Фантастический роман

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Перевал *

Глава первая

В доме было сыро, мошка толклась у светильника, надо бы давно его
погасить, мать, конечно, забыла, но на улице дождь, полутьма. Олег
валялся на койке - недавно проснулся. Ночью он сторожил поселок: гонял
шакалов, они целой стаей лезли к сараю, чуть самого не задрали. В теле
была пустота и обыкновенность, хотя сам от себя он ждал волнения,
может, страха. Ведь пятьдесят на пятьдесят, вернешься или не
вернешься. А пятьдесят в квадрате? Должна быть закономерность, должны
быть таблицы, а то вечно изобретаешь велосипед. Кстати, все собирался
спросить Старого, что такое велосипед. Парадокс. Велосипеда нет, а
Старый укоряет им, не задумываясь о смысле фразы.

На кухне закашляла мать. Она, оказывается, дома.

- Ты чего не пошла? - спросил он.

- Проснулся? Супу хочешь? Я согрела.

- А кто за грибами ушел?

- Марьяна с Диком.

- И все?

- Может, кто из ребят увязался.

Могли бы и разбудить, позвать. Марьяна не обещала, но было
естественным, если бы позвала.

- Есть не хочется.

- Если дожди не кончатся, - сказала мать, - до холодов огурцы не
вызреют. Все плесенью зарастет.

Мать вошла в комнату, разогнала ладонью мошку, задула светильник.
Олег смотрел в потолок. Желтое пятно плесени увеличилось, изменило
форму. Еще вчера оно было похоже на профиль Вайткуса: нос картошкой. А
сегодня нос раздулся, как будто ужалила оса, и лоб выгнулся горбом.
Дику в лесу неинтересно. Чего ему грибы собирать? Он охотник, степной
человек, сам же всегда говорил.

- Мошки много, - сказала мать, - холодно ей в лесу.

- Нашла кого жалеть.

Дом был поделен пополам, на другой половине жил Старый и близнецы
Дуровы. Он их взял к себе, когда старшие умерли. Близнецы всегда
хворали: один выздоровеет, другой простудится.

Если бы не их ночное нытье, Олег никогда бы не согласился дежурить
ночами. Слышно было, как они хором захныкали - проголодались.
Невнятный, далекий, привычный, как ветер, монолог Старого оборвался,
заскрипела скамейка. Значит, Старый пошел на кухню, и тут же загалдели
его ученики.

- И куда тебе идти? - сказала мать. - Не дойдете же! Хорошо еще,
если целыми вернетесь!

Сейчас мать заплачет. Она теперь часто плачет. Ночью плачет.
Бормочет, ворочается, потом начинает тихо плакать - можно догадаться,
потому что шмыгает носом. Или начинает шептать, как заклинание: "Я не
могу, я больше не могу! Пускай я лучше умру..." Олег, если слышит,
замирает, потому что показать, что не спит, стыдно, как будто
подсмотрел то, что видеть нельзя. Олегу стыдно сознаться, что он не
жалеет мать. Она плачет о том, чего для Олега нет. Она плачет о
странах, которые увидеть нельзя, о людях, которых здесь не было. Олег
не помнит мать иной - только такой, как сегодня. Худая, жилистая
женщина, пегие прямые волосы собраны сзади в пук, но всегда выбиваются
и падают тяжелыми прядями вдоль щек, и мать дует на них, чтобы убрать
с лица. Лицо красное, в оспинках от перекати-поля, под глазами темные
мешки, а сами глаза слишком светлые, как будто выцвели. Мать сидит за
столом, вытянув жесткими ладонями вниз мозолистые руки. Ну плачь же,
чего ты? Сейчас достанет фотографию? Правильно, подвинула к себе
коробку, открывает, достает фотографию.

За стеной Старый уговаривает близнецов поесть. Близнецы хнычут.
Ученики гомонят, помогают Старому кормить малышей. Ну как будто самый
обыкновенный день, как будто ничего не случится. А что они делают в
лесу? Скоро полдень. С обеда выходить. Пора бы им возвращаться. Мало
ли что может случиться с людьми в лесу?

Мать разглядывает фотографию. Там она и отец. Олег тысячу раз видел
эту фотографию и старался угадать в себе сходство с отцом. И не смог.
Отец белокурый, курчавый, губы полные, подбородок раздвоенный, вперед.
Улыбается. Мать говорит, что он всегда улыбался. Вот Олег с матерью
больше похожи. Не с сегодняшней, а с той, что на фотографии рядом с
отцом. Черные прямые волосы и тонкие губы. Широкие, крутые, дугами,
брови, под ними ярко-голубые глаза. И белая кожа с сильным румянцем.
Олег тоже легко краснеет. И губы у него тонкие, и черные волосы, как у
матери на фотографии. Отец с матерью молодые и очень веселые. И яркие.
Отец в мундире, а мать в платье без плеч. Называется сарафаном. Тогда,
двадцать лет назад, Олега еще не было. А пятнадцать лет назад он уже
был.

- Мать, - сказал Олег, - не надо, чего уж.

- Я не пущу тебя, - сказала мать. - Не отпущу, и все. Через мой
труп.

- Мать, - сказал Олег и сел на койке. - Хватит, а? Я лучше супа
поем.

- Возьми на кухне, - сказала мать. - Он еще не остыл.

Глаза мокрые. Она все-таки плакала, словно хоронила Олега. Хотя,
может быть, плакала по отцу. Эта фотография была для нее человеком. А
Олег отца совершенно но помнил, хотя старался вспомнить.

Он поднялся и пошел на кухню. На кухне был Старый. Он разжигал
плиту.

- Я помогу, - сказал Олег. - Воду кипятить?

- Да, - сказал Старый, - спасибо. А то у меня урок. Ты ко мне приди
потом.

x x x

Марьяна набрала полный мешок грибов. Ей повезло. Правда, пришлось
идти далеко, к ущелью. С Олегом она бы никогда не решилась пойти так
далеко, а с Диком она чувствовала себя спокойно, потому что Дик себя
чувствовал спокойно. Везде. Даже в лесу. Хотя больше любил степь. Он
был охотник, как будто родился охотником, но на самом деле он родился
раньше, чем построили поселок.

- А ты в лесу как дома, - сказал Дик.

Он сказал громко. Он шел впереди и чуть сбоку. Куртка мехом наружу
сидела на нем как собственная кожа. Он сам сшил себе куртку. Мало кто
из женщин в поселке смог бы так сшить.

Лес был редкий, корявый, деревья вырастали здесь чуть выше
человеческого роста и начинали клонить вершины в стороны, словно
боялись высунуться из массы соседей. И правильно. Зимние ветры быстро
отломают верхушку. С иголок капало. Дождь был холодным, у Марьяны
замерзла рука, в которой она несла мешок с грибами. Она переложила
мешок в другую руку. Грибы зашевелились в мешке, заскрипели. Болела
ладонь. Она занозила ее, когда откапывала грибы. Дик вытащил занозу,
чтобы не было заражения. Неизвестно, что за иголка. Марьяна глотнула
горького противоядия из бутылочки, что всегда висела на шее.

У белых толстых скользких корней сосны Марьяна заметила фиолетовое
пятнышко.

- Погоди, Дик, - сказала она, - там цветок, которого я еще не
видала.

- Может, обойдешься без цветков? - спросил Дик. - Домой пора. Мне
что-то здесь не нравится. - У Дика был особенный нюх на неприятности.

- Одну секунду, - сказала Марьяна и подбежала к стволу.

Ноздреватая мягкая голубоватая кора сосны чуть пульсировала,
накачивая воду, и корни вздрагивали, выпускали пальцы, чтобы не
упустить ни одной капли дождя. Это был цветок. Обыкновенный цветок,
фиалка. Только куда гуще цветом и крупнее тех, что росли у поселка. И
шипы длиннее. Марьяна резко выдернула фиалку из земли, чтобы цветок не
успел зацепиться корнем за сосну, и через секунду фиалка уже была в
мешке с грибами, которые зашебуршились и заскрипели так, что Марьяна
даже засмеялась. И потому не сразу услышала крик Дика:

- Ложись!

Она сообразила, прыгнула вперед, упала, вжалась в теплые
пульсирующие корни сосны. Но чуть опоздала. Лицо горело, как будто по
нему хлестнули кипятком.

- Глаза! - кричал Дик. - Глаза целы?

Он рванул Марьяну за плечи, оторвал от корней ее судорожно сжатые
болью пальцы, посадил.

- Не открывай глаз, - приказал он и быстро принялся вытаскивать из
лица маленькие тонкие иголки. И приговаривал сердито: - Дура, тебя в
лес пускать нельзя. Слушать надо. Больно, да?

Неожиданно он навалился на Марьяну и повалил на корни.

- Больно же!