заборов, сквозь дырявую тень коренастых лип, мимо серебристого от старости
колодезного сруба - от сильного порыва ветра цепь звякнула по мятому боку
ведра, - куры суетливо уступали дорогу, сетуя на человеческую наглость,
петух же отошел строевым шагом, сохраняя достоинство. Бабушки, сидевшие в
ряд на завалинке, одинаково поздоровались с Анной и долго смотрели вслед.
Улица была широкой, раз®езженная грузовиками дорога вилась посреди нее,
как речка по долине, поросшей подорожником и мягкой короткой травой.
отдельно от деревни, по ту сторону почти пересохшего ручья.
поперек доски. Рядом был брод - широкая мелкая лужа. Дорога пересекала
лужу и упиралась в распахнутые двери серого бревенчатого пустого сарая. От
мостика тянулась тропа, пробегала мимо дома и петляла по зеленому склону
холма, к плоской вершине, укрытой плотной шапкой темных деревьев.
деревню, где пятилетней девочкой двадцать лет назад провела лето. К ней
возвращалось забытое ощущение покоя, гармонирующее со ржаным полем,
лопухами и пышным облаком над рощей, звоном цепи в колодце и силуэтом
лошади на зеленом откосе.
Смородиновые кусты перед фасадом в три окна, обрамленных некогда голубыми
наличниками и прикрытых ставнями, разрослись и одичали. Дом был одинок, он
скучал без людей.
оглянулась на деревню. Деревня тянулась вдоль реки, и лес, отделявший ее
от железнодорожного раз®езда, отступал от реки широкой дугой, освобождая
место полям. Оттуда тянуло прохладным ветром. И видно было, как он
перебегает Вятлу, тысячью крошечных лапок взрывая зеркало реки и
раскачивая широкую полосу прибрежного тростника. Рев мотора вырвался из-за
угла дома, и низко сидящая кормой лодка распилила хвостом пены
буколические следы ветра. В лодке сидел белобородый дед в дождевике и
синей шляпе. Словно почувствовав взгляд Анны, он обернулся, и, хотя лицо
его с такого расстояния казалось лишь бурым пятном, Анне показалось, будто
старик осуждает ее появление в пустом доме, которому положено одиноко
доживать свой век.
рассохлась, из нее почему-то торчали забытые грабли, у собачьей конуры с
провалившейся крышей лежал на ржавой цепочке полуистлевший ошейник.
пузатого тела замка, входная дверь поддалась туго, словно кто-то
придерживал ее изнутри. В сенях царила нежилая затхлость, луч солнца,
проникнув в окошко под потолком, пронзил темный воздух, и в луче
замельтешили вспугнутые пылинки.
внизу было прикрытое фанерой отверстие, чтобы кошка могла выйти, когда ей
вздумается. Анна вспомнила, как сидела на корточках, завидуя черной
теткиной кошке, которой разрешалось гулять даже ночью. Воспоминание
звякнуло, как колокольчик, быстро прижатый ладонью. На подоконнике в
молочной бутылке стоял букет бумажных цветов. Из-под продавленного дивана
выскочила мышь-полевка.
потом перешла на кухню, отделенную от жилой комнаты перегородкой, не
доходившей до потолка, и раскрыла окно там. При свете запустение стало
более очевидным и грустным. В черной пасти русской печи Анна нашла таз, в
углу под темными образами - тряпку. Для начала следовало вымыть полы.
приходилось продираться сквозь ветки, - и вымыв полы, Анна поставила в
бутылку букет ромашек, а бумажные цветы отнесла к божнице. Она совсем не
устала - эта простая работа несла в себе приятное удовлетворение, а свежий
запах мокрых полов сразу изгнал из дома сладковатый запах пыли.
комнате и разложила там книги, бумагу и туалетные принадлежности.
заодно навестить деда Геннадия и его жену Дарью.
привычке дверь, постояла у калитки и пошла не вниз, к деревне, а к роще на
вершине, потому что с тем местом была связана какая-то жуткая детская
тайна, забытая двадцать лет назад.
неожиданно Анна оказалась на вершине холма, в тени деревьев, разросшихся
на старом, заброшенном кладбище. Серые плиты и каменные кресты утонули в
земле, заросли орешником, и в углублениях между ними буйно цвели ландыши.
Одна из плит почему-то стояла торчком, и Анна предположила, что здесь был
похоронен колдун, который потом ожил и выкарабкался наружу.
тихо - ветер не смел хозяйничать здесь, и древний кладбищенский страх
вдруг овладел Анной и заставил, не оборачиваясь, быстро пойти вперед...
синей шляпе, - если я тебя испугал.
еще в деревне мог сразу признать ее.
спланировала на край кринки, которую Анна прижимала к груди, и заглянула
внутрь.
стремление к покою. Клеопатрой ее зовут, городская, с ипподрома
выбракованная.
ты на крыльце стоишь. Выросла... В аспирантуру, значит, собираешься?
вежливо коснулась зубами протянутой ладони. Ее блестящая шкура пахла потом
и солнцем.
воздвигнутый при Алексее Михайловиче, а фундамент значительно старше.
Понимаешь? Сюда реставратор из Ленинграда приезжал. Васильев, Терентий
Иванович, не знакома?
стоял в средневековые времена. Земля буквально полна исторических тайн.
шее, и та сразу пошла вперед, Анна поняла, что реставратор Васильев внес в
душу Геннадия благородное смятение, открыв перед ним манящие глубины
веков.
колыхался, как покрывало привидения. Он говорил, не оборачиваясь, иногда
его голос пропадал, заглохнув в кустах. Речь шла об опустении рек и лесов,
о том, что некий купец еще до революции возил с холма камень в Полоцк, чем
обкрадывал культурное наследие, о том, что население этих мест смешанное,
потому что сюда все кому не лень ходили, о том, что каждой деревне нужен
музей... Темы были многочисленны и неожиданны.
вдоль ржаного поля, по краю которого росли васильки. Анна отставала,
собирая цветы, потом догоняла деда и улавливала новую тему - о том, что
над Миорами летающая тарелка два дня висела, а на Луне возможна жизнь в
подлунных вулканах... У ручья дед обернулся.
беседовать будем.
чай, достала конфеты, а дед вынул из сапожной коробки и разложил на столе
свой "музей", который он начал собирать после встречи с реставратором
Васильевым. В "музее" были: фотографии деда двадцатых годов, банка из-под
чая с черепками разной формы и возраста, несколько открыток с видом
Полоцка и курорта Монте-Карло, покрытая патиной львиная голова с кольцом в
носу - ручка от двери, подкова, кремневый наконечник копья, бутылочка от
старинных духов и что-то еще. Коллекция была случайная, сорочья, бабушка
Дарья отозвала Анну на кухню поговорить о родственниках, потом шепнула:
"Ты не смейся, пускай балуется. А то пить начнет". Бабушка Дарья прожила с
Геннадием полвека и все боялась, что он запьет.