Чтение 13–й страницы книги ~Река Хронос-2~

теле Распутина находятся две пули - одна в области груди, другая в шее.
Оба ранения смертельные.

После этого тело отвезли в Чесменскую богадельню и начали вскрытие.
Но вскоре по приказу императрицы вскрытие было прекращено, тело старца
облачили в монашескую одежду, положили в богато убранный гроб и увезли в
неизвестном направлении.

А между тем почти все газеты писали о смерти Распутина в восторженных
тонах, утверждая, что теперь наконец-то положение на фронтах переменится к
лучшему, взяточничество и разврат прекратятся, страна в едином порыве
рванется к новым победам.

Под разными предлогами в церквях служили благодарственные молебны. А
в театрах после представления публика требовала государственного гимна и
даже повторения его на бис. И все понимали, почему играют гимн и почему в
столь горячем порыве вся публика смахивает нечаянные слезы радости.

Два дня никто не знал, что происходит за стенами дворца в Царском
Селе. Даже ближайшие родственники царя, жаждавшие открыть ему глаза на
истинную суть событий, были лишены такой возможности.

Утром 21 декабря в Петербург примчался шурин царя, командующий
авиацией адмирал Александр Михайлович, тесть Феликса Юсупова. Он просил
аудиенции и получил ее.

Николай любил своего кузена Сандрика, веселого и доброго. Александр
Михайлович был олицетворением человеческих черт, которых столь не хватало
императору.

Александр Михайлович просил о снисхождении к убийцам, мотивируя свое
заступничество интересами страны. Он доказывал, что жестокое наказание
отвратит от царского дома подданных императора, и без того недовольных
тем, что олицетворял Распутин. Александр Михайлович отыскал какие-то
слова, что перевесили аргументы императрицы.

Выслушав Сандро, государь отпустил его, а сам, несмотря на жгучий
мороз, со всей семьей отправился хоронить Распутина, о чем никто не узнал.

В своем дневнике от 21 декабря император записал:

В 9 ч. поехали всей семьей мимо здания фотографий и направо к

полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом

незабвенного Григория, убитого в ночь на 17-е дек. извергами в доме

Ф. Юсупова, кот. стоял уже опущенным в могилу. Отец Ал. Васильев

отслужил литию, после чего мы вернулись домой. Погода была серая при

12° мороза. Погулял до докладов. Принял Шаховского и Игнатьева. Днем

сделал прогулку с детьми. В 4 1/2 принял нашего Велепольского, а в 6

ч. Григоровича. Читал.

* * *

Александр Михайлович привез приказ императора с наказаниями для
участников заговора:

Дмитрий Павлович отправляется на Кавказский фронт в распоряжение
генерала Братова. Поезд Великого князя должен был отойти в два часа ночи.

Юсупову было предписано немедленно отправляться в Курскую губернию в
имение Ракитное. Его поезд отходил в ту же ночь.

Через два дня в Ракитное прибыл Александр Михайлович, демонстрируя
этим солидарность с преступным зятем, а затем приехала и Ирина, которая
жалела лишь о том, что не была в Петербурге в ночь убийства.

Убийство Распутина ничего не дало - ни убийцам, ни врагам, ни
сторонникам старца.

Может быть, даже ускорило распад России, ибо показало еще раз
бессилие царской власти, неспособной защитить своих друзей и наказать
врагов.

Юсупов провел в Ракитном всего два месяца.

Зима была холодной, скудной и злой.

<Настроение в столице, - сообщало Охранное отделение в середине
февраля, - носит исключительно тревожный характер. Циркулируют в обществе
самые дикие слухи... все ждут каких-то исключительных событий и
выступлений как с той, так и с другой стороны>.

24 февраля Охранным отделением было сообщено для сведения полицейских
приставов: <23 февраля с 9 часов утра, в знак протеста по поводу недостачи
черного хлеба в пекарнях и мелочных лавках, на заводах и фабриках
Выборгской части начались забастовки рабочих... в течение дня прекращены
работы на 50 предприятиях, где забастовали 87 534 рабочих>.

К вечеру 24 февраля бастовало больше 150 тысяч рабочих, а солдаты,
которых посылали разгонять демонстрации и митинги, начали отказываться
стрелять.

Император отправил командующему Петроградским округом генералу
Хабалову телеграмму:

25 февраля. 21 час. В генеральный штаб. Хабалову.

Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки,

недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай.

Глава 2

МАРТ 1917 г.

Дело об убийстве Сергея Серафимовича Берестова и его служанки Глафиры
Браницкой не было закрыто, но после исчезновения основного подозреваемого
оно пылилось на полке в железном шкафу следователя Вревского. Там же
лежало дело о смерти Тихона Денисенко и дезертирстве Бориса Борзого. Иной
следователь на месте Вревского с облегчением выкинул бы из памяти мертвый
груз, но во Вревском было нечто от бульдога - раз сомкнув челюсти, он с
трудом мог отпустить добычу. И неудивительно, что в один из последних
своих дней в Ялте он достал дела из шкафа, перелистал и вызвал к себе все
еще служившего в Феодосии прапорщика из вольноопределяющихся Николая
Беккера. Но так как не был убежден в полной непричастности Беккера к
давним событиям, то обставил вызов как формальность, связанную с закрытием
дел.

В последний день февраля 1917 года Беккер поднялся в кабинет на
втором этаже. И сразу узнал комнату - ничего не изменилось, только стены
стали еще темнее, да больше пыли в углах, куда, видно, не доставала щетка
уборщика. Тот же стол справа от двери, та же лампа под зеленым абажуром и
такой же Александр Ионович. Следователь приподнялся при виде Беккера,
показал ему на стул, но руки протягивать не стал, показывая этим, что
находится при исполнении обязанностей.

Усевшись по другую сторону стола, Беккер понял, что изменения, хоть и
небольшие, коснулись и следователя. Он несколько обрюзг, его желтоватый
бобрик стал короче - как у немецкого маршала Гинденбурга, отчего лицо
казалось еще более грубым, чем раньше.

Вревский объяснил Беккеру, что вызов связан с закрытием дел, так как
следователь отъезжает в Киев.

Затем Вревский осведомился, хорошо ли Беккер доехал, как дела в
Феодосии, где следователь не был уже полгода.

Беккер сказал, что в Феодосии за всем очереди - ни крупы, ни сахара.
Хорошо еще, что большинство обывателей имеет свое хозяйство и потому
поддерживает жизнь плодами труда своих рук.

- В Петрограде совсем плохо, - сказал следователь. - Вы читали о
забастовке женщин? Да-да, двадцать третьего жены рабочих вышли на улицы -
там буквально голод.

- Я не видел последних газет. Почему они не объявят военное
положение?

- А наше российское авось? Я думаю, что на самом верху также
полагают, что обойдется. Ведь обходилось раньше...

- Не могу согласиться с вами, - сказал Беккер. - Всегда должны
находиться люди, которые берут на себя ответственность. Подобно князю
Юсупову.

Вревский с интересом рассматривал Беккера, отмечая для себя мелкие
частности, незаметные не столь тренированному глазу. На длинных несильных
пальцах, хранящих следы загара, две белые полоски. Значит, перед поездкой
в Ялту Беккер предпочел снять перстни, которые обычно носил. Не хочет
показывать следователю, что богат? А вот материал, из которого пошит
мундир, хорош! Даже хочется пощупать сукно...

- Князю Юсупову, женатому на великой княжне Ирине Александровне, было
спокойно идти на уголовное преступление, - сказал Вревский, - он знал, что
ненаказуем.

- Вы сочувствуете Распутину?

- Я сочувствую закону. Не жертве, нет. Жертва может быть
отвратительна. Но закон должен соблюдаться. Иначе в государстве наступит
хаос.

Вревский поднялся, повернул ручку плохо покрашенного железного шкафа,
достал с верхней полки две синие папки, вернулся к столу и положил их
рядом, так что получился синий квадрат.

- Ну что ж, - сказал он. - По правилам я должен передать эти папки
другому следователю...

- Когда вы уезжаете?

- В марте возвращаюсь в Киев. Но другого следователя нет. Некому
заниматься этим делом. Хотя как юрист и как сыщик я жалею... искренне
жалею. Дело никак не закрыто.

Беккер чуть откинулся на стуле, будто сообщение о закрытии дела
принесло ему облегчение.