Кир БУЛЫЧЕВ

СТАРЫЙ ГОД

Театр Теней. Кн. 2.

Анонс

"Старый год" - вторая книга цикла "Театр Теней", в ней читатель встретится
с персонажами, знакомыми ему по роману "Вид на битву с высоты".

Это - Театр Теней. Пьеса, которая началась за фанерными перегородками
безалаберной шарашкиной конторы секретнейшего из учреждений нашей планеты -
Института экспертизы. Пьеса, которая продолжается для подростков, почти
случайно оказавшихся в страшном мире, где время стоит - как гремучая змея на
хвосте. Там обитатели не умирают - изнашиваются, как плохие машины. Там на
кострах сгорают люди, уставшие от безысходности бесконечного бытия. Там стоит
маленький жалкий аутпост, издревле осажденный привидениями. Там - Мир
Безвременья. Мир, где дико, безотрадно длится старый год...

Часть первая

ЕГОР ЧЕХОНИН

Почти закон: под Новый год в Москве оттепель.

Две недели природа засыпает город снегом, машет простынями метелей,
украшает окна и витрины белыми узорами - и вот за несколько часов все это
великолепие размокает.

С неба сыплется мокрая крупа, сугробы съеживаются и темнеют, из подворотен
выползают лужи, насморк и кашель набрасываются на жителей столицы - но
новогоднему настроению эти неприятности почти не мешают. Ведь люди - мастера
обманывать себя надеждами и уверены, что наступивший год в два счета покончит с
бедами, болезнями и разочарованиями. Утром проснулся, и все уже улажено. Даже
умирать в Новом году никто не собирается.

Способность человека к самообману просто фантастическая. Казалось бы, за
миллион лет эволюции пора повзрослеть, набраться печального опыта и понять -
каждый последующий год хуже предыдущего. И самое лучшее, если бы можно было
остаться в прошлом году и никуда не спешить...

Примерно так размышлял Егор Чехонин, поджидая автобус в Ясеневе и
наблюдая, как скользит, торопится к остановке толстячок в дубленке, волоча
сетку, полную апельсинов, а под мышкой у него бумажный пакет, из которого
торчит хвост горбуши.

Рассуждения о человеческой наивности не были данью минутному капризу. Если
кто в Москве и имел право осуждать предновогоднюю суету, этим человеком был
Егор Чехонин, шестнадцати лет, ученик девятого класса.

Подошел автобус. Он казался набитым, потому что женщины предпочитали
стоять в проходе, оберегая праздничные платья. Некоторые мужчины стояли за
компанию, а сиденья оставались свободными. Толстячок уселся перед Егором, сетку
водрузил на мокрые колени, а горбушу держал на весу - хвост к потолку.

В автобусе пахло духами. Озабоченно смеялись женщины. Кто-то ахнул:
"Неужели забыли?" Что они еще забыли?

Егор глядел в мокрую тьму за окном и заново переживал разговор с Жорой,
причем теперь-то находил нужные, ядовитые слова и неотразимые аргументы. Но что
за радость махать шашкой вслед ускакавшему врагу?

...Целый час Егор прождал Жору на площадке шестого этажа.

Уже давно стемнело, в подъезде хлопали двери, отовсюду к Егору сползались
вкусные запахи. А ведь Егор с утра ничего не ел. Полдня добывал адрес этого
Жоры, потом разыскивал его дом среди одинаковых корпусов и мысленно репетировал
будущий разговор. Он думал, что скажет Жоре и что ответит ему Жора, как Жора
будет лгать и изворачиваться и как он прижмет Жору в угол и тот, отчаянно
сопротивляясь, будет вынужден отдать магнитофон.

Жоры все не было, и жуткий терзающий голод постепенно овладевал Егором,
лишая его способности трезво думать. Может быть, именно голод отнял у его
аргументов силу и убедительность. Потому что когда Жора наконец явился - выплыл
из лифта, распахнул кожаное, чуть ли не до земли черное пальто, достал из
карманов джинсов ключ, увидел вскочившего с подоконника Егора, сразу узнал,
помахал игриво могучей лапой, пригласил заходить, спросил вежливо, давно ли
Егор ждет... И тут Егор начисто забыл, как намеревался говорить с Жорой.

Они стояли посреди большой, почти пустой комнаты - в углу тахта,
рок-звезды из журналов, прикрепленные к обоям, проигрыватель с разнесенными по
углам колонками, куча кассет на журнальном столике и рядом пустая бутылка
из-под джина "Бифитер". Они стояли посреди комнаты, и Жора скучал, потому что
заранее знал, чем закончится их беседа, а Егор никак не мог пробиться сквозь
это одеяло скуки и тоже догадывался, что разговор кончится его поражением.

- Но ты же брал! Брал же? - Егор запомнил лишь свои слова, а ответы Жоры
начисто вылетели из головы. - Ведь ты обещал отдать? Забыл, что ли? Так я
напомню. Я тебе отдал в починку отцовский магнитофон, "Грюндиг" двухкассетник,
стерео, Смирнитский из десятого "А" мне твой телефон дал. Ты обещал за три дня
сделать, позавчера вернуть. Я тебе две кассеты "Сони" за это отдал. Отдал ведь?

Жоре было скучно. Ведь он никогда не видел магнитофона, не знает Егора, и
вообще ему пора уходить, а может быть, наоборот, к нему вот-вот должны приехать
гости. Он не скрывал сочувствия к Егору, он говорил высоким голосом - такой
голос не соответствовал массивному телу тяжелоатлета.

- Ты бы расписку взял, - говорил Жора. - Какой-нибудь документ у
нотариуса. Знаешь ведь, какие у нас дикие времена наступили! Разве можно так
легкомысленно чужим людам доверять? Да ты у нас Дон Кихот какой-то.

Слова про Дон Кихота Егор запомнил. Они показались особенно обидными. Он
рванулся было к Жоре, чтобы убить его, но тот даже не стал отступать. Сказал,
глядя на Егора маленькими, мышиными глазками:

- Не рискуй, парень. Мы же с тобой в разных весовых категориях. Меня
меньше чем гранатометом не достанешь. Да стой же, тебе говорят!

Он перехватил руку Егора в движении, завернул ему за спину, заставил его
сгорбиться в глубоком поклоне.

- Тебя же предупреждали. Ты что, хочешь Новый год с Дулей под глазом
встречать? Можем тебе обеспечить. Егор сдался, обещал больше не рыпаться.

Но не ушел. Разговор как-то продолжался. Почему-то Жора пошел на кухню,
поставил чайник, открыл холодильник, начал вслух считать в нем бутылки. Егор
пошел за ним следом, остановился в дверях кухни и просил, хотя ему было стыдно
просить. Жора все сделал не так, как можно было ожидать. Он не шумел, не бил
себя в грудь, не выталкивал Егора из квартиры. Он терпел его и скучал.

- У тебя совесть есть?

- Жалкие остатки, - искренне ответил Жора. - В ближайшее время собираюсь
избавиться.

Он был на голову выше Егора. Ах как жаль, что у Егора нет пистолета! Он
готов всадить в этого гиганта с писклявым голоском всю обойму - а потом пускай
сажают в тюрьму! А может, просто вытащить из кармана пистолет и увидеть страх
на этом розовом лице...

Как Егор ушел от Жоры, он не помнил.

Он не сразу поехал домой. Наверное, целый час бродил по улицам, скользил
по мокрому снегу и мысленно повторял прошедший разговор, внося в него поправки,
находя убедительные слова, которые должны были подействовать на бессовестного
Жору, но в то же время Егор понимал, что возвращаться домой поздно и
возвращение ничего не изменит.

А потом Егор случайно увидел на столбе часы. Без пяти десять. До Нового
года осталось два часа. А он тут стоит посреди Свиблова на окраине Москвы.

И тогда Егор побежал к остановке автобуса...

Он ехал к метро и ощущал, как между ним и пассажирами автобуса возникает
стеклянная перегородка, словно он оказался под колпаком. Звуки доходили неясно,
кружилась голова, снова начал мучить голод. Он даже представил, как вытаскивает
из пакета толстячка горбушу и впивается в нее зубами.

На конечной остановке, у метро, Егор вышел из автобуса и остановился,
глядя на ярко освещенный вход. Многие уже спешили - видно, им далеко ехать,
боялись опоздать.

Именно в тот момент Егор понял, что спешить ему некуда.

Вот он придет домой. Мать спросит: "Хлеб купил? Мы что же, по твоей
милости должны Новый год без хлеба встречать?"

Это будет первый акт трагедии.

Во втором акте на сцену выйдет отец и загремит красивым баритоном: "Ты
принес магнитофон?"

Двухкассетник был новой, дорогой, любимой игрушкой отца. А тут уж ни
возраст, ни солидность в расчет не идут. Может быть, когда-то и Егор побывал в
роли новой любимой игрушки. Вернее всего, когда-то мать числилась в новых
дорогих игрушках. Но сегодня самая любимая игрушка - Двухкассетник. А его нет.
Егор еще утром надеялся, что пронесет, что отец не хватится.

Хватился.

Произошла шекспировская сцена, которую невозможно описать.

Как в настоящей трагедии, актеры говорили с придыханием, жестикулировали,
только что не раскланивались перед зрителями. Варианты лжи, придуманные Егором,
были неубедительны, фальшивы и противны ему самому. Все эти "поверь мне, папа",
"я обязательно его принесу, папа", "даю слово, папа" были лишь жалкими
попытками отсрочить время и убедить самого себя, что он отыщет этого Жору и все
хорошо кончится...

Все кончилось плохо.

...В метро было как в автобусе - та же стеклянная перегородка. Он один,
они все вместе. Они шутят, смеются, несутся в поезде к следующей станции - к
границе жизни. Граница не вымышлена, она реальна для всех этих людей. Это
событие. Не будь Нового года, отец мог бы смилостивиться, снизойти, он ведь
незлой. И наверное, не сказал бы. "Без магнитофона домой можешь не
возвращаться".

Вагон несся в будущее, к границе года, и все в нем, как любопытные
туристы, крутили головами и щебетали: "Ах, как интересно! Мы этого еще не
видели".

А почему Егор должен нестись вместе с этой толпой? Ему не с кем поделиться
радостью. Ему вдруг показалось, что если подождать, пока все выйдут, а самому